ть  не станем. Нам нужно знать, как поступить нам, потому что это очень
сложный случай, и только поэтому мы пришли к тебе". А он тогда отвечает: "Ну
так  и  идите  к  Богу,  если  вы хотите  знать,  как  вам  поступить".  Они
отправились  к Богу, а Тот им  и говорит...  Впрочем, это  к  нашему делу не
относится, что  им говорит Бог, и эта история просто  вспомнилась  к  слову.
Академии нужно побольше светофоров.
     Подпись: Утихомирившийся народ.
     Лука, откровенно  сказать,  не решился  ослушаться категорического тона
сообщения,  хотя  в  последнее  время  и  в нем  самом  заметно  прибавилось
твердости, и он научился  и сам  говорить и  слушать других без того  былого
червоточащего прилипчивого сомнения, которое всякий  раз  обнаруживало в нем
себя, стоило только Луке оказаться в любом малозаметном обществе.
     - Какой же все-таки дух у нашего народа, -  рассудительно  помышлял про
себя   Лука,   -    умственный,    суемудрый,    справедливый,   отходчивый,
простопамятный, прямой. Мне следует со стороны приглядываться к этому духу с
намерениями подражания лучшим из лучших его проявлений.
     Взялся за  гуж, не говори, что не  дюж,  решил  про себя Лука,  и почти
совсем  оставил  на  время  мысли  об  уходе,  он  велел  заказать  побольше
светофоров, но пока  не оглашать их приобретение  и  держать их  до  поры до
времени на складе, пока им не выяснится применение.
     Лука  натер   себе  на  ноге  мозоли   новыми  ботинками  и,  порядочно
натерпевшись мучений, решил лечиться мозольным пластырем, но  в аптеке, куда
отправился  Лука, ему объяснили,  что  мозольный  пластырь  это  -  то,  что
извлекают из ушей (разве вы не замечали раньше, как похоже?!)  и что к ним в
аптеку часто ходят  студенты из Академии и,  вечно жалуясь на свою ничтожную
стипендию,  сдают за  деньги  то, что наберут  у себя из  ушей.  Причем, эти
безобразники студенты повадились целыми месяцами не мыть уши, чтобы побольше
накопать оттуда,  потому  что, как сказали  в аптеке, где  же вы это  видели
обеспеченных  студентов, не  мечтающих немного где-нибудь подработать денег.
Лука побрезговал  тогда  взять  такой  пластырь  и  долго потом ходил  еще с
мозолями.
     Но  эта  история  не  закончилась,   увы,   одними  только  физическими
страданиями Луки. Он  с  горечью размышлял  о  нечистоплотном  образе  жизни
некоторых  студентов  Академии, идущем  вразрез  с  обыкновенными  правилами
гигиены, и  собирался потом издать письменное увещевание  студентам  о  том,
чтобы они мыли уши не  реже одного раза в неделю в  исключительном случае, а
то, может быть,  и раз в пять дней, но Декановы референты - Семен и Леонид -
объяснили Луке, что всякий ответственный работник,  особенно такого высокого
ранга,   может  издавать   документы  только  двух  видов:   распоряжения  и
поздравления с  праздником; по крайней мере, покойный Декан  никогда никаких
других документов не издавал и, наоборот, всегда говорил, что ничего другого
издавать и не положено.
     Лука тогда  задумался, в  какую же  форму  ему облечь свое увещевание -
праздничного поздравления или распоряжения, и  решил потом, что распоряжение
будет все-таки лучше.
     Референты  Семен  и  Леонид - они всегда были  настолько согласны между
собой, что казались иногда как будто одним человеком (и различия у них тогда
порой  казались  все  чисто  вымышленными), однажды  они даже  обратились  к
покойному Декану с просьбой считаться им  впредь обоим  братьями-близнецами,
хорошо бы, мол,  им срастись их  генеалогическими  древами, объясняли  тогда
референты, и в Академии говорили, что Декан им это, кажется, разрешил, - они
возражали Луке,  что  одного  распоряжения будет  недостаточно, и нужно  еще
создать  комиссию, которая бы следила за  исполнением распоряжения Луки, а в
самом  же  распоряжении хорошо также  указать,  что  ожидает  ослушников, и,
наверное,  окажется недостаточным, говорили еще Семен  и  Леонид, применение
только административных  мер, и хорошо  бы  покопаться в  уголовном кодексе,
чтобы,  может  быть,  отыскать там  подходящую к  случаю статью  (да, а  все
кодексы   лучше   впоследствии  составлять  с   возможностью  разнообразного
приложения).
     - Грязные уши, - говорили референты, - это, во-первых, конечно, грязные
уши,  но, во-вторых,  еще и  метафора.  Чему  хорошему могут  научиться наши
студенты, если будут ходить на лекции с грязными ушами?! Это бы еще полдела,
если бы в Академии студенты  обучались только наукам, а то ведь Академия  их
еще   и,   в  некотором   смысле,   воспитывает   и  жизни   учит,   и  учит
гражданственности. В науке, если  и  половины  не поймешь, и то не  страшно.
Иное дело  -  воспитание, иное дело  - патриотизм. Да  они же  просто не  то
услышат, что им говорится, с грязными ушами.
     Референты  Семен  и Леонид были очень умные люди.  - Вообще, - говорили
они, - во всяком явлении обычно содержится как прямой смысл, так и метафора.
И, если прямой смысл может состоять в чем угодно, то метафора всегда  против
нас.
     -  Странно,   -  неторопливо  размышлял  Лука,  выслушивая   корректные
разглагольствования  референтов, -  вот они,  Семен и  Леонид,  такие умные,
однако  же  не  их, а меня почему-то в  Академии поставили Деканом.  И одни,
бывает, из кожи  лезут вон, чтобы сделаться хоть на одну маленькую ступеньку
выше других начальником, другим же все  достается  само собой, и даже, может
быть, вопреки их воле. Наверное, я инфантильный. Хотя и  я способен, я точно
знаю, и я способен изучить какие-нибудь науки.
     Иногда  разносился  какой-то  шум по  кабинету,  и  Луке  казалось, что
исходит он от пола. Однажды, когда шум заметно усилился, Лука залез под стол
и подцепил  отверткой половицу, чтобы узнать, что же все-таки происходит под
полом.  Шум,  доносившийся из-под  пола, все больше напоминал  шум  морского
прибоя, и, должно быть, под полом было действительно море, потому что, когда
Лука разобрал  в полу отверстие в  полметра и склонился  над темным проемом,
хотя самой поверхности моря он не мог разглядеть  из-за темноты, но зато ему
в лицо дохнуло холодным морским ветром, - волосы Луки развевались на ветру -
полетели соленые брызги, с пронзительным криком метнулся на свет буревестник
с острым крылом и, едва не ударив в лицо молодого человека, отвернул в самое
последнее  мгновение и снова бросился в свою темноту; море тогда  стонало от
непогоды,  клочковатая пена  летела  сквозь прямоугольное отверстие, а когда
Лука, изумленный  неожиданным открытием, уже ставил  на место  половицы,  то
услышал гудок парохода из темноты, но, если  это действительно был  пароход,
то, наверное, разве что очень далеко.
     Лука придумал теорию, доставлявшую  ему  видимость спокойствия, каковой
ему вовсе было и достаточно.
     - Я  зачем-то нужен Декану для его высоких  целей, - размышлял Лука.  -
Это отчасти освобождает  меня от постоянной  необходимости выбора.  И,  если
теперь  своими действиями, предписанными мне, допустим,  покойным Деканом, я
причиню  кому-то  вред,  ответственным  будет  по определенному  счету  тот,
предписавший  мне  по праву  духовного  завещания. Разумеется,  я  не  смогу
когда-либо  возложить  на  него  ответственность,  потому  что  кому-то  это
покажется очернением покойного. Но ведь я могу неопределенно указать, что не
всегда, мол,  живущие ответственны за  делаемое  ими (в наше время народ все
понимает с одного намека  и даже, бывает, и то, что вовсе не имелось в виду,
так даже чаще!). Но  мне все же, хоть и не впадая  в  равенство,  надо  чаще
советоваться  с ними. Ведь это же отнюдь не всегда в жизни бывают  совсем уж
противоположные суждения в народе  об одном и  том же предмете. Обычно набор
людских суждений подобен вееру, каждое из них не так уж сильно разнится одно
от  другого.  Моя  же  задача  как руководителя - сводить  воедино различные
лепестки  веера, сводить последовательно, твердо, но без особенного  нажима,
тут-то как раз и как нельзя более пригоден курс широкого руководства.
     Как-то Лука в некоторые определенные  часы бессонницы записал кое-какие
свои размышления о жизни и, вовсе не строя никаких особенных планов, показал
свои записки  нескольким  знакомым  его в  Академии.  О, это  такая глубокая
наука,  неожиданно  для  Луки  с  неподдельным  изумлением говорили  все его
знакомые, такое внезапное и ясное откровение, которого мы, наверное, никогда
не встречали прежде. Да нет  же, смущенно возражал Лука, ничего  в этом  нет
особенного, это - так, самые простые размышления о жизни, которые пришли мне
в голову во время бессонницы,  не более, чем безделица, о которой не следует
даже говорить. Да нет же, отвечали Луке, вы даже не спорьте с нами, мы лучше
знаем,  это  очень   глубокая  наука,  примостившаяся,  пожалуй,  где-то  на
пограничье  философских,  литературных и этических наук,  и мы  даже  теперь
думаем, что  не вполне можем сразу оценить значение этой науки,  и оно будет
постепенно открываться в дальнейшем.
     Хотя Лука  втайне не был согласен со столь  лестной оценкой его  труда,
все  же он  вскоре  вынужден  был  уступить бесцеремонной  настойчивости его
благожелателей, не  только  никак  не хотевших  успокоиться,  но  и  повсюду
прославлявших Луку как первооткрывателя одной из новых глубоких наук.
     Дома как-то весьма подозрительно наблюдали за всеми злоключениями Луки,
относя к злоключениям  и назначение его Деканом; родители полагали, что Лука
это ввязался  в какое-то жульничество,  и  что, каковы бы ни были теперешние
выгоды, все это ни за что не может закончиться хорошо.
     Если при  тебе в тебе  же сомневаются, то как  же  при таком  недоверии
возможно укрепиться духу?! Но, если отец Луки говорил, что лучше всего пойти
и заявить на себя добровольно в надежде  на возможное снисхождение, то  мать
молодого  человека  ничего  не предлагала, она лишь  скорбно вздыхала и  все
жаловалась, что это Луку, наверное,  довела до такого положения какая-нибудь
распутная девка.
     В Академии провели День открытых дверей - пооткрывали все  двери,  а на
другой  день  не  досчитались заграничной  аппаратуры  на  полмиллиона. Лука
распорядился больше не проводить таких дней, и ему обещали их не проводить.
     А вечером в тот же день к Луке пришли  его друзья  - Иван и  Феоктист и
рассказали ему,  что  Марк  по поводу  последнего  распоряжения Луки написал
статейку, и ее напечатали в одной  маленькой газете, которую Лука не  читал.
Друзья дали Луке ту  самую газету, чтобы он своими глазами убедился, что они
не обманули его.
     Это оказался чрезвычайно замызганный  листок очень рыхлой серой бумаги,
заплеванный, измятый и с несколькими отчетливыми отпечатками грязных подошв,
просто было даже неприятно взять его в руки.
     - Это  мы от возмущения, - потупив глаза, сознались Иван и Феоктист,  -
один раз ногами прошлись.
     Теперь, чем больше читаешь газеты,  тем меньше можешь быть  уверен, что
не прочтешь в них  какое-нибудь известие, которое тебе  на неделю  вперед не
попортит  самочувствия.  (И еще в газетах теперь  вообще  все больше  всегда
писали о Луке, а иногда, бывало даже, уверенные,  что это ему будет приятно,
по ошибке называли его покойным Лукой.)
     - Нужны  ли  Академии  такие Дни открытых дверей? - писал Марк  в своей
статье.  -  Тому,  для  кого  ответ  на  этот вопрос  кажется не  совершенно
очевидным,  мы  предоставляем   полную   возможность  оставаться  при  своем
заблуждении.  Мы  не  собираемся  дискутировать вопрос о  необходимости  или
целесообразности  проведения в Академии Дней открытых дверей. Это дело самой
Академии, к которой мы, хотя и принадлежим, но тем не менее не  осмеливаемся
принимать  на  себя  ответственность  решать, что  для  нее  необходимо  или
целесообразно.
     Но  вот  к чему  мы не  можем оставаться равнодушны,  что  нас всемерно
интересует, так это отношение к  вышеприведенному  вопросу  нынешнего Декана
Академии.
     С одной стороны, конечно,  можно только приветствовать  самоотверженные
усилия  нынешнего Декана, совсем еще молодого человека, не  прослыть  этаким
старообразным  тираном и ретроградом.  Хотя он и не  впадает  в  равенство с
народом,  которому - смешно сказать!  - все равно никто  бы не поверил из-за
его высокого положения.
     А  с другой стороны, нас  не может глубоко не беспокоить то  безмолвное
одобрение (или видимость такового) со  стороны нынешнего Декана по отношению
к  усилившейся  в  последнее время  ожесточенной  возне  иных  продекановски
настроенных элементов, в частности, из числа так называемых "друзей" Декана,
которые своим  легкомыслием,  своей  мальчишеской  горячностью,  подтачивают
некоторые, в целом, неплохие начинания руководства Академии.
     В принципе,  мы  считаем, что Декан должен,  безусловно,  определиться,
хотя,  со своей стороны, мы не  можем гарантировать наше хоть сколько-нибудь
значительное  одобрение  всякого возможного решительного  поступка нынешнего
Декана,   потому  что   таковой   заведомо  всегда  будет   плодом  незрелой
поспешности, юношеской необдуманности и легковесности.
     Основной  вопрос  руководства  -  это  вопрос  об  отношении к молодежи
(адептам вольного совокупления). Какое же отношение к молодежи демонстрирует
нынешний Декан, отменяя проведение  Дней открытых  дверей? Академия  наконец
должна  дать  на этот  вопрос свой решительный, но  и  при  всем при  том  -
непоспешный, всесторонне обдуманный ответ.
     Подпись: всего одиннадцать подписей.
     - Вот видите!  - вращая глазами, говорил грубоватый Феоктист. - Видите,
что позволяет себе этот педераст!
     -  Ну почему же  педераст? -  возражал  Иван. - Ведь это вовсе  еще  не
известно, что он педераст.
     -  Да какая  разница!  -  недовольно  отмахивался  Феоктист, как  будто
досадуя на непонятливость  Ивана.  -  А главное,  он  еще  всех своих  сучек
подписаться  подговорил.   Отовсюду   ему  удовольствия.  Он-то  все  наивно
полагает, что  ему всегда  и  впредь  удастся  быть  нарочно  самым  сладким
элементом - гениальным баловнем - мира. Будто бы и впредь всегда будет: "Pax
tibi,  Marce, evangelista  meus".  Но уж мы-то  теперь  постараемся  надолго
отвадить его от всех наилучших удовольствий ума.
     Друзья Луки долго еще обличали Марка, но молодой человек догадался, что
они просто  хотят должностей, и,  хотя  ему не  совсем  было  удобно первому
заговорить с ними об этом, он все-таки  не без некоторого  смущения  говорил
друзьям,  что  сейчас  в  Академии  нет должностей свободных,  но первые  же
освободившиеся  -  тут  уж он постарается -  будут  точно  за  ними,  за его
друзьями  - Иваном  и Феоктистом, в этом они могут  не  сомневаться; причем,
говорил еще Лука,  это  нынешнее свое обещание  он расценивает скорее не как
обязанность дружбы, но только лишь как исполнение закона  справедливости,  и
те ушли от Луки как будто довольные. Однако,  чтобы  доказать  Луке, что они
вовсе перед ним не подхалимы, Иван и Феоктист перед уходом облили Луку водой
из графина и разбросали все бумаги у него на столе.
     Но  оказалось еще,  что  все  это время и Марк  находился за дверью (и,
кажется даже, все трое вместе пришли) и все слышал, а когда Иван и Феоктист,
выйдя  от Луки, бросились  избивать Марка за  его безобразную статейку,  он,
вырываясь  от  побоев, кричал громко, так, чтобы слышал и Лука. -  Отпустите
меня! Отпустите! У меня сейчас же есть счастливое сообщение Декану!
     И  быть бы  точно  битым Марку его же  хорошими друзьями,  если  бы  от
разгневанных Ивана и Феоктиста не оттащили бы своего кумира Марковы женщины.
     Ворвавшись  в Деканов кабинет, Марк  прижался спиной к двери и  еще  от
порога показывал Луке такую же точно газету, какую только что дали прочитать
ему друзья, тоже почему-то заплеванную и затоптанную ногами.
     - Это я из самокритики, - тяжело дыша,  говорил Марк, - из недовольства
собой... ногами  прошелся.  Ибо,  как говорил покойный Декан, - прошептал он
еще  с пресекшимся  дыханием,  - всякое отвращение  к себе следует  усиленно
распространять по миру как обыкновенную привычную  умственную норму. Народам
в виде примера для подражания.
     Тут Марк переместился к столу, за которым сидел  Лука, причем с такими,
с  одной стороны, проворством, а с  другой стороны,  непринужденностью,  что
Лука не  только совершенно не  заметил всего маневра своего  друга, но даже,
когда  уже Марк  увещевающе склонился  над  его  лицом, ему  какое-то  время
казалось,  что  точно  такой  же  Марк  все  еще  стоит  у  двери  и  оттуда
взволнованно  старается объясниться. После он снова заставил  Луку прочитать
свою статью, исподволь за чтением убеждая молодого человека,  что  он, Марк,
очень  хотел,  чтобы  весь народ увидел  подвижничество  Луки  в его высоком
звании, чтобы народ силой своего  воображения предугадал бы расцвет Академии
при  новом нынешнем руководстве,  чтобы народ  увидел ответственность  Луки,
чтобы  он не столь  придерживался своего  наивного легитимизма, и, если  он,
Марк, чего-нибудь при  этом  опасался, когда сочинял свою статью, -  говорил
еще красноречивый  пришелец, - так  это, чтобы Лука, не дай  Бог, не подумал
бы, что он, Марк, выходит перед Лукой каким-нибудь подхалимом.
     И потом, продолжал еще Марк с нарочитой обольстительной откровенностью,
даже все было бы  правдой  в  его  почтительном  выступлении, то  следует ли
оттого  вообще сетовать на газеты,  которые все печатают каждый  день, чтобы
народы знали как можно меньше о жизни. Или,  по возможности, чтобы ничего не
знали о ней вовсе.
     - Когда мыслей много, - думал Лука  после  ухода своего друга, - то они
не  лежат спокойно  в голове.  Казалось бы,  друзьям  моим  - Ивану, Марку и
Феоктисту только бы радоваться моему неожиданному успеху, отчего же тогда их
новые настоящие душевные  движения напоминают мне жениховские соискательства
вокруг богатой уродки?..  Ах нет, это не мое  выражение, и оно,  конечно, не
может быть  в полной  мере  применено  к  моим  друзьям, и  я даже, пожалуй,
виновен перед  ними, что так неосторожно высказался про  себя, вдобавок  еще
употребивши  о  них столь  несправедливое  и обидное  сравнение. Если бы они
знали мои мысли!.. Хотя человек  не может особенно отвечать  за свои  мысли,
порою не властный над их произвольным беспорядочным необходимым вращением...
совершенно не властен...
     Лука давно понял, что не о всяком  деле  можно поговорить даже с самыми
лучшими из  друзей и еще,  что поэты легкомысленно (в силу лживости ремесла)
преувеличивают  счастливое  влияние   некоторой  неведомой  магии  звезд  на
душевное   расположение   всякого,   прилежно  внимающего   ночным  небесным
монологам.  Иногда  молодой человек, будучи уже Деканом  в  Академии, поздно
вечерами  или  даже   ночью  выходил  прогуляться  на  улицу  и,  случалось,
посматривал на небо, и вот  тогда бывало, что он  то  в  ясном  небе не  мог
разыскать ни одной звезды, то наоборот:  в каком-нибудь участке ночного неба
звезды складывались  в  одно  весьма  непристойное слово;  Лука  тогда хотел
посоветоваться со знакомыми, как это так получается, но  слово, которое Лука
прочитывал  на небе было настолько непристойным  и - более  того - настолько
было обидным персонально для Луки  (кое-что о его мужских достоинствах, хотя
и  ни в какой  степени не  совпадающее  с  действительностью),  что  молодой
человек скорее сгорел бы со стыда, чем решился бы с кем-нибудь  заговорить о
своих ночных открытиях.
     -  Что-то там  Кант  напутал  насчет  космоса,  - несколько  растерянно
подумывал молодой человек. - Не так уж там все хорошо. Или это, может  быть,
мне отсюда, с  большого расстояния представляется  так? В самом деле: трудно
себе  представить, так чтобы это выходило не слишком отвлеченным,  насколько
велико расстояние даже  до самых ближайших звезд.  А расстояния  более всего
искажают картины. Картины природы, человека и мира...
     Окончательно за