зывая обывателя в
его фальшивые путешествия. Несколько улиц  строгими прямыми лучами сбегаются
здесь к небольшому вокзалу, на котором и в это время, известно, свирепствует
точно  торопливое  оживление  жизни.  Черные однообразные дома  сгрудились в
нестройные шеренги за вокзалом, иные из них ретиво  выпирают или возвышаются
над   другими,  словно  бы  с   целью   утоления   чьих-то  некогда  весомых
градостроительных притязаний,  иные же скромно прячутся в глубине дворов, за
деревьями  или  заслоненные  витиеватыми  фасадами  своих  более  приметных,
помпезных сородичей.
     Вот загорится редкий огонь в окне  в одном из невысоких этажей, дрогнет
занавеска, старуха в квартире посреди древнего пожелтевшего фарфора медленно
побредет  за  лекарством, изможденная  своими долгими  старческими спазмами.
Огонь  этот  кажется  странным  теперь,  один   в  пустой   улице,  на  всем
померкнувшем сонном  фасаде, однако, если пройдешь  еще  квартал или два,  и
там, в  середине города и жизни так вовсе, буквально,  утонешь в  сверкающем
щедром ночном электричестве.  Хороши эти  беснующиеся, скачущие, безудержные
огни! Сотни  радуг, кажется,  теперь раздробились на фасадах, светлые брызги
звенят в окнах и рассыпаются по отсыревшим в ночи панелям.
     Редкие, словно кочки на болоте, посреди света на площади стоят одинокие
люди  со  вздыбленными воротниками  их легких демисезонных одежд, с пустыми,
строгими  лицами,  со  всеми   теперь,   кажется,  отдававшими  весь   свет,
накопившийся  в  них  за  день от  сверкающего неба  и  ровного  сумеречного
электричества.  Отовсюду  из витрин выглядывают  улыбающиеся  манекены,  как
будто приумножая и  ободряя ряды усталых ночных пешеходов.  Редкий поспешный
автомобиль прошелестит  своим резиновым ходом. Широкий обкатанный живописный
проспект врывается с одной стороны  в площадь, в ее размашистое, неизмеримое
пространство;  вознесшийся   с  края  проспекта  большой   торговый  дом   с
оштукатуренными  тяжеловесными  колоннадами  в половину  всей высоты дома, с
плоской  крышей, с  венецианскими окнами, построенный  некогда  на  средства
истребившегося  купечества,  красуется  и  довлеет  над  площадью,  будто ее
придирчивый и своенравный хозяин.
     Вот еще снующие тени на фоне бледных витрин у подножия дома, и субъекты
это  все  еще  невиданного полунощного  свойства - спящий на ходу старичок с
усами, иные кончики которых любопытно заглядывают ему в ноздри, с  шахматной
доской и длинным огурцом  под мышкой, несколько  женщин  с тенями на  лицах,
готовые со всяким совершенно на все удовольствия и полагающие,  должно быть,
в  этом  какое-нибудь иное  собственное своеволие перед миром,  двое  гибких
моложавых   типов   с    пружинистыми    повадками    сутенеров,   брезгливо
переговаривавшиеся между собой на  каком-то  непонятном их птичьем  языке, с
замысловатыми густыми стрижками, в небрежных  и ловких  одеждах, с отчетливо
запечатлевшимися на их лицах, нарочными, хитроумными парижскими тайнами - не
подходи  к  ним,  прохожий,  если драгоценны  для  тебя  твои спокойствие  и
здоровье! Немыслимый все, неописуемый, сомнительный, скользкий народ!..
     -  И вот теперь еще, через несколько  коротких часов, - размышлял Лука,
идя по аллее, состоявшей все  сплошь из стриженых, словно пудели, тополей, а
в  конце  аллеи,  вдалеке уже  возвышался  узкий золоченый  шпиль  Академии,
освещаемый со всех  сторон двенадцатью мощными прожекторами, - скоро теперь,
когда растворивши свои белесые глаза, исподволь станет осторожно пробираться
по миру холодный  рассвет, они  все  торопливо  отправятся тогда  на работу,
сонные,   бездумные   и   раздражающиеся...   Потоками    бессмысленными   и
нескончаемыми...  Народы,   обильно  навьюченные   сознанием  привычности  и
пристойности празднословия. А я никого из них теперь не презираю. Я над ними
над   всеми   начальник,  над   их  оживлением,  делами   и   разнообразными
непредсказуемыми  состояниями   ума.   Я  даже   напротив:  желаю  им   всем
несомненного  добра  в соответствии  с намерениями  будущего  гармонического
обустройства...
     - Теперь, когда я столь совершенно вооружен некоторым особенным знанием
о жизни, - думал еще Лука и, внезапно обернувшись на ходу, с удовлетворением
заметил вдруг в шагах пятидесяти  от себя проворно мелькнувшую черную легкую
тень  молоденького  студента, безропотно следовавшего за Лукой, наверное, от
самого дома академика Платона Буева, - многое открывается мне теперь в самых
неожиданных  соотношениях,  убедительных  и разнородных, и побуждает  меня к
моему необходимому многоустремленному действию. И  надо мне еще  тоже только
хорошо научиться моему  уважительному  служению человеку  в его обыкновенных
заботах,  возведя  даже  такое  предполагаемое стремление в  разряд высокой,
благонамеренной философии. Философии цельной и неукоснительной...  Чем более
задумываешься о каких-либо самых простых и известных явлениях или действиях,
тем более еще остается всегда уголков или просторов недоосмысленного...
     Лука потом  подумал еще, куда идти ему дальше - домой или в Академию, и
все-таки  отправился  в  Академию, в  пустых коридорах  которой  в  этот час
совершенно  теперь,  кажется, не  слышалось  и не  замечалось жизни,  и лишь
изредка  далеко разносились в темноте  истерические  визги  марковых женщин,
должно быть, проделывавших сами  с  собой какие-то  свои  невероятные ночные
бесчинства.
     Вечером следующего дня, полностью проведенного Лукой  в своем кабинете,
двое, один  из которых  был дворник, обычно  подметавший территорию Академии
под  окнами Луки, а другой  -  тоже какая-то  весьма незаметная личность  из
физической  лаборатории  (совершенно  ничтожная  величина), собирались  идти
пороть  Луку.  - А что, Елизарчик,  - начинал вдруг  для разговора  дворник,
ехидно посматривая на своего товарища (того  звали  Елизаром), - если  б вот
тебя помыть, побрить и приодеть, да и еще к тому же в соответствующие случаю
одежды, тогда, глядишь,  и из тебя, может  быть,  получился бы  по внешности
какой-нибудь иной руководитель высокого ранга!
     - Ну уж это... вот еще, - решительно возражал Елизар в обыкновенной для
него, немного  невнятной способности  речи.  - Высокого ранга!.. Как  же это
даже придумать такое!.. Они же все точно, знаешь ли, совершенно препятствуют
народу...  Мне странно  даже  слушать  такую  выдумку,  вовсе  немыслимую  и
беспардонную...
     Дворник тогда долго хохотал над неловкой тирадой своего товарища.
     У них еще оставалось минут десять до назначенного времени, и они решили
прежде  покурить,  до  того,  как отправиться  к Луке.  А пока  курили,  так
отчего-то совершенно забыли, куда собирались идти. Вспоминали, вспоминали, и
не вспомнили. И так Лука остался в этот день непоротый.
     Какое счастливое свойство - забывчивость!

















        "ПРИЛОЖЕНИЕ"

     18  афоризмов  академика  Платона  Буева,  использованные  им  в  одном
неоконченном споре с покойным Деканом еще при жизни последнего.

     1.  Впервые собираясь  на  удовольствия,  не следует  забывать,  что не
всегда потом бывает возможным остановиться.
     2. . .  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
     3. По-моему, еще вот только  напрасно обезьяны сделались  человеками, и
нужно  только,  наверное,  заботливо  предостеречь  всех  нынешних,  обильно
населяющих иные  отдаленные тропические  дебри,  от подобной непростительной
неосторожности, воспрепятствующей, несомненно, впоследствии  их естественной
жизни.
     И  паукам  в  банке  еще непременно необходимо  вырабатывать  особенную
мораль  в условиях  эпохи перенаселения,  поныне более всего приличествующую
каж*...*
     4.  Природа  отменно  являет нам  примеры  и  противоречий  и согласий,
которые,  в свою  очередь,  оказываются  сами в  противоречиях или согласиях
между  собой,  что,  разумеется,  только  приумножает  назидательность  всех
упомянутых природных явлений разумностью и естественностью их неутомительных
взаимодействий.
     5. Сходство убеждений нередко более бывает причиной розни, чем различие
их - причиной примирения.
     6.   Цивилизации   цементируются   неисполнившимися  надеждами,  всегда
неизменно  передаваемыми далее, будто в эстафете, и  они  же  всегда также -
лучший подарок к совершеннолетию народов от их легковесных и лживых отцов.
     7. Из сотен стрел, выпускаемых по мишеням современности, хоть несколько
всегда уязвляют и самого стрелка.
     8.  Неоспоримое совершенство  устройства  Академии,  имеющее также  еще
качество безмерной непредсказуемости во  всех ее звеньях, и  к  которому вы,
уважаемый  Декан,  применили  в  течении  всей  жизни  столько  абсолютного,
определяющего  радения,  может быть  единственно сравнимо  с холодным хаосом
мира космических  тел, светил и  явлений, наблюдаемым через телескопы нашими
дотошными  учеными,  производящими  тогда  их   известные   растерянности  и
удивления - чувства, несомненно сближающие и примиряющие тех с обывателем.
     9.  Неучастие  в  общем  благополучии  иногда есть  только  единственно
возможная форма сопротивления нашего интеллигента  вечному воздействию иного
обветшавшего общественного устройства.
     Человечество - заложник в  руках  у  мизантропов,  приготавливающих для
того пищу. А мы  тоже  еще  -  агенты чистой души, горькие  патриоты, адепты
изощренного  сознания  с  нашим неуверенным навыком  бесполезной  счастливой
жизни;  многим  ли  ведома  достоверно  глубина  иных   наших  тревожных   и
независимых созерцаний, которыми мы теперь всегда совершенно*...*
     10. Нельзя не  удивляться, глядя на  поздние  цивилизации в сравнении с
исчезнувшими - эти новые переиздания мира и души.
     11. Смерть еще тоже не всегда - чрево  для стариков, куда они совершают
противоположный,  предписанный  природою ход, и  на пороге  которого  всегда
оставляют  все то,  чем владели, тяготились и  тщеславились прежде... Никого
нет признанных ходатаев за наших безвестных покойников в случаях  небрежения
их  прахом,  поругания  мощей,  равнодушия  к  их наследиям  и  бесполезной,
тягостной памяти.
     Пош*...*уй!
     12. Нам еще только тоже следует взирать скептически на  все неимоверные
копошения их, неизлечимо  здоровых в мире, уверенно подмечая и осуждая в тех
их известную горделивую противоестественную обыденность.
     13. Откровенный разговор подобен заземлению неустойчивого значительного
потенциала, пребывающего меж настороженных собеседников.
     А вот еще у нас в Академии точно, так если кому-нибудь... *...* в нашей
высочайшей  из всех  возможных  сумеречных  гильдий,  в  силу ограниченности
возможностей восприятия и  приложения  совершенно не предст *...* (окончание
афоризма слишком  туманно  и  бессвязно,  чтобы  возможно было привести  его
полностью. Прим. ред.)
     14. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
     15. Все процветания сладострастствующих, их  горделивые  эманации,  все
они  понемногу  подтачивают  усиленные одинокие  укрепления иных, шествующих
всегда в  жизни  от  болезни к болезни, от  тоски к тоске,  не удосужившихся
своевременно  приспособиться к  миру,  и осторожный  ропот  тех  - есть лишь
обломки их  непрочной обороны, на которую еще они  тем более, разумеется, не
надеются вовсе и сами *...*
     Бредущим горькой дорогой пророчества посреди  всех сумерек неприкаянных
в единственные провожатые назначают презрение.
     16. Народы  мира суть также заложники  процветания, всякие из  них еще,
известно,  гордятся  перед  всеми иными  качеством своего соучастия  в  нем,
подобно иным  похитителям  на сходке, уверенно  выворачивающим для обозрения
все их  неправедно  заполученное  добро  пред распалившимися  взорами  своих
оголтелых товарищей.
     Мы теперь нисколько не любим все неправедные голоса.
     17.  В некрологе  миру, составленном заранее, основным  мотивом, должно
быть, будет облегчение.
     18.  Искусство негодования всегда  притупляется на равнинах  у  идущего
налегке...

     II.87-II.89

     Станислав Иванович ШУЛЯК, 1960 г. р.
     195256, Санкт-Петербург, пр. Науки, д. 41
     "E-mail shuljak@peterlink.ru"