стремлениями  в
насыщении мира  -  с его навязчивой  бравадой ослепления - новыми неведомыми
законами,  устройствами  и  машинами. Посреди  оголтелого  обесчеловечивания
народов  самодовлеющим техническим прогрессом. Как им еще только  оставаться
видимо  равнодушными пред всеми  обильными  поставками  нашего  воспаленного
продукта?.. А вся их хваленая изощренность - это только витиеватость совести
и  ума. Нам как-то еще не хочется подражать всем этим развесистым свойствам.
Не  более,  чем  дедовским методам  своеобразия. Нам,  случайным постояльцам
избранничества  нашего  высокого  надмирного  знания, владельцам  сумрачного
света бесполезно расточаемого суждения...
     - Да нет же, - с небольшой досадой отвечал  Лука, - как-то,  знаешь ли,
пока  еще не очень  получается вовсе. Но, может  быть, я что-нибудь все-таки
изобрету вскоре, нужно только подождать еще в напряжении...
     - Ну ты это - ничего, ничего, - говорила Зилия Иосифовна,  -  старайся.
Раньше ты чаще  что-то изобретал все время. Так  что теперь даже твоя  слава
точно останется  надолго,  если не  на  века.  Более  же всего  хороши  твои
неожиданные открытия гармонии во всех многоединствах  и созерцаниях.  И  это
еще  только неправда,  что у нас  нет никакой  хорошей пищи. Это  все  ихняя
наивная  борьба  с миром  съела.  У  них-то  пища,  она  вся  специально для
издевательства над  простодушным потребителем, который  точно  нисколько  не
сможет даже взять ее в рот без принуждения...
     - А ты знаешь еще, Платон, - торжествующе продолжала Зилия Иосифовна, -
теперь не только у тебя есть ученики, но  и у меня их несколько есть тоже. И
я даже теперь думаю,  что нам  следовало бы точно у нас в комитете  учредить
еще особенную  секцию созерцания и мира,  очень важную, несомненно, при всех
рассмотрениях. И хорошо  бы еще  только,  чтобы  впоследствии  снискала  она
возможно более  очевидного нарицательного значения. Пускай бы хоть  во  всех
досужих  беседах  поминали о ней... А еще один из моих  учеников  -  человек
рассвета - я только  не стану тебе специально говорить его имени, потому что
оно очень сложное для запоминания (да, а всякое запоминание еще - это только
способ  отгораживания  от  мира;  одна   из   самых  прозрачных   и  трезвых
обязанностей  ума),  он, знаешь ли,  заявил  мне недавно,  да еще  тем более
лукаво  и  пристально  изучая  мое  невольное  первоначальное  отношение   к
сказанному:  "Уже для  того одного  стоило  бы  их  всех прихлопнуть,  чтобы
посмотреть хоть,  как они станут все разлетаться в страхе".  Он  именно  так
мне,  Платошик,  сказал  точно,  и  я даже теперь кроме  гордости  за  своих
учеников  иногда  думаю, что  нам  нужно, наверное,  и  все  лексиконы  наши
перестраивать  по  некоторым   новым   образцам,  которые  следует  усиленно
отыскивать в молодом окружении нашем.  Я бы еще, наверное, вообще  презирала
бы всех человечишек, если бы иногда не их могучий дух, который один только -
самый  вдохновенный  и  пронзительный  в   мире.  Лучшее   достижение   еще,
разумеется, нашего странного, невероятного сознания.
     Лука уже был готов немедленно ответить Зилии Иосифовне некоторой полной
самого   деликатного,   уважительного   глубокомыслия   фразой,    мгновенно
сложившейся  у  него  в уме,  вполне применимой  между супругами,  но  Зилия
Иосифовна как-то так в увлечении новой идеей успела опередить его речи.
     - А  может  быть, нам еще,  Платон, только испробовать насмешку, если -
вместо изобретения?.. - задумчиво  говорила  она. - Потому что насмешка... и
еще порой бывает  даже незаметна ежедневная  работа ее - подтачивание мира -
она... как бы это сказать лучше?.. точно, знаешь  ли, гомеопатия истребления
всего  человеческого,  совершенного  истребления. У них там  точно,  Платон,
время  даже  самых  лучших  гомеров пока  не  подоспело,  и  тем  позже  еще
подоспеет, чем с большим замиранием сердца они  произносят это  славное имя,
завороженные его  полнозвучием. Да, а еще равнодушие, оно должно быть всегда
лучшим подспорьем при всяком глубоком изучении наук, каких  бы наивно они не
старались сами отыскивать других рецептов... Они, соткавшие свои пресловутые
образованности из фальшивых обрывков заимствованного многообразия. У них там
нескрываемо назначение таланта в качестве маложелательного  придатка похоти.
Я   тоже  не   боюсь  нисколько  хоть  в   чем-нибудь   посодействовать   их
легкомысленному процветанию. Особенно чем менее будучи  спрошенной об  этом.
Хотя бы даже вообще не спросили...
     - Нет, - серьезно возражал Лука после минутного размышления, - я думаю,
что это очень мягкое средство. И трудно даже теперь уверенно полагать, чтобы
оно  могло  дать хоть  какие-нибудь  ощутимые  результаты, пускай даже  лишь
незначительно превосходящие те, в которых нас  совершенно убеждает  все наше
нежелательное самообольщение.
     - Да-да, конечно, мягкое,  -  подхватила Зилия Иосифовна  с несомненным
сожалением в голосе, - разумеется, оно не подходит, я и сама это знаю точно.
Я только теперь хотела, Платон, помочь тебе в твоих изощренных мыслях. Чтобы
они еще вовсе отчеканились бы  в какое-нибудь неимоверное изобретение, более
всего своеобразные...
     - Да, конечно,  - соглашался  Лука, -  я теперь буду долго  помнить  об
этом.
     Потом еще кратко послышался незначительный скрип в помещении, то  ли от
холодильника  в  углу  небольшой кухни, прежде только низко урчавшего своими
притертыми внутренностями, или от окна  еще, за  которым  ночные сумерки уже
вовсю тяжело притаились около иных равнобоких, как будто бы прислушиваясь ко
всем скудным человеческим домашним секретам, но  ни Лука, ни Зилия Иосифовна
нисколько  не обратили внимания на досадный скрип, посчитавши тот  случайным
или произошедшим еще от слишком незаметных обстоятельств.
     - Да, а вот, Платон, мои ученики, - говорила еще женщина своим певучим,
привычным, несомненно,  к самому разнохарактерному, артистическому выражению
голосом,  -  они  так же,  как и я, не  видят  тоже  вокруг ничего настолько
привлекательного или святого, если брать в рассмотрение высшие свойства, что
точно   бы   заслуживало   быть  сохраненным   вечно,   хотя   бы,   пускай,
заспиртованным, вроде иного пресмыкающегося в формалине... Или еще какого-то
уродца с двумя бессмысленными головами...
     - Я тоже считаю, - пробормотал,  отчего-то немного краснея Лука, да еще
со  странной  уверенностью в своей непоколебимости  мысли, -  что ничего нет
такого вовсе.
     - А еще  меня мои  ученики точно, - продолжала Зилия  Иосифовна,  - для
комплимента называют "неостывшею  магмой", но  это-то,  конечно, по  причине
несомненного  признания моих организующих достоинств,  и,  хотя я  вечно  их
опровергаю  и даже  немного порой сержусь совершенно их  прямолинейности, но
иногда все-таки думаю: а вдруг действительно  - неостывшая?.. И даже теперь,
может  быть,  моя  намеренная кокетливая  наивность  -  это  только  бледное
излучение моего глубоко затаившегося, сногсшибательного огня...
     -  Да,  - соглашался  Лука,  - и если  все  похвалы  имеют  своей самой
драгоценной стороною несоответствие оригиналу,  то мы и все  равно нисколько
не  имеем  оснований  не доверять  им  каждой  в  отдельности  в силу  общей
благонамеренности  их измышлений.  Однажды,  Зилия,  знаешь,  я тоже  затеял
похвалу одному ученому из Академии...
     - Да-да, я знаю, - поспешно говорила Зилия Иосифовна.
     -  Да  нет же, - настойчиво возражал Лука, -  ведь  это  все-таки новая
история. Я затеял похвалу одному ученому из Академии, но вовсе,  конечно, не
за  его работы,  которые  у  него  были  весьма  посредственные (безо всякой
невыносимости таланта),  а  только доброжелательно рассчитывая возвысить его
дух неожиданным поощрением, потому что  его тогда,  в основном, все осуждали
за  недостаточную  несомненную  убедительность его  научных изысканий.  А он
оказался очень проницательным  человеком,  он тогда говорит  мне:  "Вот  вы,
уважаемый  Платон,  конечно, меня сейчас хвалите не за качество моих научных
работ (которые точно весьма  посредственны), но только лишь, чтобы  ободрить
меня  и по возможности возвысить мой дух неожиданной похвалой, я знаю это, и
это же, оно  еще  более  ценно и  трогательно, чем  если бы хвалили меня  за
достоинства работ, потому что за достоинства хвалить  и ума много  не надо и
душевного благородства. Вы знаете, что меня теперь все бранят в Академии, но
даже  самые  лучшие  из  них,  со всем их неправедно  выставляемым, злостным
насаждением  альтруизма,  все  они  совершенно  в  самых  лучших  намерениях
нисколько не  стоят  уже  одной  этой вашей  похвалы при  всей  сомнительной
экстравагантности ее мотивировок".
     -  Нет, вот еще, честное слово,  Платон, - выразительно  говорила Зилия
Иосифовна,  поставивши  один  локоть  на  стол  и  опершись  на   него  всей
значительной тяжестью грудной клетки, - они там совершенно ничего не умеют у
вас в Академии. Однажды они, знаешь, говорят друг  другу: давайте  мы  у нас
что-нибудь  отпразднуем  все вместе.  Они отпраздновали, и что  ты  думаешь?
Конечно  же, у них как всегда получился праздник совместной тоски. И если бы
это даже специально задумать так, то и  тогда  бы не могло получиться  точно
ничего  хуже. Мы еще  только  теперь  не станем  так же,  как  и они, наивно
гордиться   тем,   что  уверенно   проживаем   в  сфере  вечных   умственных
апокалипсисов и тем, что в них не разобраться, конечно, без особенных, самых
пристальных  труженических  раскорчевок, пускай бы  хоть замешенных на самой
сомнительной непроверенной человеческой логике...
     - Да-да, я знаю, - поспешно  соглашался Лука, - я знаю.  Они бы потом и
тоску возвели точно  во всеобщую добродетель для непременного  околпачивания
всякого самого  веселого в мире народа. И  это еще, может быть, только очень
хорошее предостережение о будущем, и оно еще тоже нуждается быть  несомненно
повторенным   у   нас   в   комитете  при  самом  оживленном  стечении  всех
доброжелательных сторонников нашей неуклончивой мысли.
     -  О,  я  только  непременно должна завтра  же пойти  в Пассаж,  -  вся
вспыхнувши,   говорила   вдруг   Зилия   Иосифовна,   и   в    ее   нервном,
воспаленно-звучном  голосе  послышалось   как  будто   какое-то  отдаленное,
глубокое, неожиданное рыдание. - Почему же я не могу пойти в Пассаж? Почему?
И  мне еще  вот  только  отовсюду  так много  теперь  совершенно  безликого,
изобретательного, неосязаемого сопротивления точно...
     - Да нет,  отчего  же, - говорил  Лука и, опустивши глаза,  для чего-то
разглядывал  свои руки. -  По-моему, ничего  в  этом  нет  невозможного  или
возбранимого, в том, что не является таким по природе.
     - Плохо вот только, что ты теперь все менее становишься похожим на себя
самого,  -   неожиданно   говорила  вдруг  Зилия  Иосифовна,   подозрительно
сощурившись на  Луку (и он еще потом  не  был  совершенно уверен, впервые ли
тогда точно прозвучали эти слова).  - И мне еще  только теперь бывает иногда
вовсе не интересно со всеми людьми, к тому же самими  не разбирающимися в их
многочисленной,  разнообразной бессмысленности движений.  И пусть  они  себе
только делают  вид о том, как будто бы мы  все точно пришедшиеся  не к миру,
можно  еще подумать,  что это  не мир пришелся ни к нам!..  Их  безобразный,
самоуверенный мир!..  У  них там  всякая  ячейка общества,  она  еще  бывает
обязательно  и  питомник  ненависти -  ежедневного,  привычного  развлечения
народа  -  их благополучие еще  всегда непременно  зависит  от густоты этого
чувства.  Вся их самая лучшая педагогика  совершенно приучает их  только  во
множестве  чеканить   все  ненависти  взамен  в   обращении  их  известного,
спятившего  добра. Они, в  особенности,  заносятся сотворением благостей для
всех  несмелых  объектов  их  фальшивого  вегетарианства. Мы  еще,  конечно,
никогда  не  станем  восхищаться, как  это  все  у  них теперь  между  собою
прекрасно совершается - все их  ничтожные негодования и все  их сомнительные
чудеса, которые они наивно полагают высокими. Многие  из них совершенно даже
не  стоят  называться  нашими  подмастерьями,  с  мозолями на  совести от их
бессмысленного процветания...
     - Да, - серьезно  соглашался  Лука, и неожиданно  в лице его  отчетливо
отразилась усталость немолодого известного ученого, тем более всю жизнь свою
озабоченного доказательством своей неочевидной правоты. - А теперь еще самая
сладкая потребность  нашего  обывателя - жить в постоянном  смущении от всех
разнообразных недостоверных чудес, которые, как нарочно,  иногда подсовывает
ему хитроумная природа, и невозможно еще более злостно пройдошествовать, как
только со всей серьезностью поведывать окружающим об этих чудесах.
     - Мы не станем попусту  прихлебывать их удовольствий, -  говорила Зилия
Иосифовна, -  которые  они  нам  скупо  пророчат  в  отдаленном будущем  для
заполнения  наших  опустошенных  досугов.  Тем   более   особенно  при  всей
наибольшей   живости  изменения  качества  нашего  ежедневного   незавидного
преуспевания. У  них  там  скупые точно  платят не только  дважды,  но когда
трижды или четырежды. У них там нарочно столько прорех во  всех их привычных
концепциях,  что  точно бесполезно  искать  связи между  всеми разрозненными
сообщениями.  Да  и еще  куда  им  точно  угнаться  за  нашей  не  в  пример
обстоятельной  логикой,  которой  мы  подчас  рискуем охватывать  все  самое
изощренное  и тонкое. Мы  никого только  не собираемся убеждать еще в  нашей
правоте,  совершенно всех  желающих проживать в ничтожестве  своих взглядов,
пускай даже в очень убедительном и непротиворечивом ничтожестве. Это для них
еще  хуже. Им-то честность, ни одному  из  них и  в толпе  не понадобится по
причине несомненной непривычки к ее повсеместному употреблению.  Мне хорошо,
разумеется, известно, Платон,  все изощренное многообразие наших неописуемых
народных убогостей...
     Потом еще раз послышался скрип  в помещении,  но даже гораздо более еще
незначительный,  чем  первый,  и его совершенно  не разобрали оба увлекшиеся
вечерней семейной беседой, и каждый еще тоже отдавшийся течению  собственной
изощренной  мысли.  Зилия  Иосифовна сделала какое-то движение руками  около
себя, словно  бы затевала уже  собирать  использованные приборы  со стола, и
Лука машинально стал помогать Зилии Иосифовне складывать их.
     - О, суровость жизни теперь совершенно приучает нас к недоверчивости, -
говорила Зилия Иосифовна, поднимая  со стола  блестящий витиеватый старинный
кофейник и относя его к буфету. - А мы только поэтому уже не станем доверять
этому  Луке  и всяким,  подобным ему в  Академии. Да,  а они еще,  известно,
иногда  стараются  нисколько не  щадить себя для более пронзительного своего
морализирования,  несомненного  поучения  добру.  И  потому-то  всякие  свои
бесстыдства выставляют обычно  не иначе как  в совокупности с  известным их,
бесноватым, сладким восторгом от собственных бесстыдств. И можно ли доверять
им еще после этого?! Они  более всего гордятся своими именами приговоренных,
которые  настойчиво  высматривают  в  наших  неясных,  странных, затемненных
пророчествах. Мы-то, конечно, вопреки  всем  их спорным утверждениям никогда
бы  не себе  не  позволили  рыскать совестью, как будто  непременно  повсюду
отыскивая себе выгод. У них там наивно называется родиной не место  рождения
и не место жизни,  а место  умирания и место славы. И еще, как ты  говоришь,
невозможно иногда смотреть  без насмешки на все их привычные ученые имитации
у нас в Академии,  да еще в совокупности с их атаманом бесплодия  - Лукой...
Они  только  искренни,  разумеется,  во  всех  выражениях презрения  к  моей
терпеливой подзащитной - жизни!..
     - Наверное... - отвечал неприметно вздрогнувший Лука с чувством еще как
будто  онемения души, хотя и удивленный, что разговор этот не образует в нем
обыкновенной его в таких положениях  горечи. - Я  иногда думаю,  что они все
очень наивные люди. Наивные люди с их наивными уверенностями о себе.
     - Нет,  не все, не все,  - возражала с деликатной  своенравностью Зилия
Иосифовна, - (хотя они еще и более заблуждаются в сравнении с  наивными), но
ненаивным мы и вовсе не станем доверять.
     Зилия Иосифовна потом для чего-то очень внимательно стала рассматривать
сидящего Луку и даже, обойдя  его сзади, долго изучала его затылок  и плечи.
Лука старался, словно каменный, выдержать этот неприятный осмотр.
     -  Он,  Лука,  -  продолжала  потом  женщина, - старается, должно быть,
несомненно, чтобы народы поверили в его доброту, и добротой  своей тогда как
кистенем  повсюду обходиться. Нам еще следует  ожидать  от нас трагедий... Я
уверена  в это иногда  с  совершенной  очевидностью.  И,  хотя  он, кажется,
по-настоящему откровенный человек да еще с самым щепетильным сознанием своей
нарочитой  откровенности   (хотя  бы  даже  в  укрытии   своих  сомнительных
намерений), но ведь, подумай, Платон, что же такое теперь откровенность, как
не  способ  расчетливого,  принудительного воздействия  на  окружающих!  Род
притворства. И возможно ли еще разве прослыть хоть каким-либо интеллигентом,
постыдно  стремящимся в  соучастники  временной  истины  в  ее  ненавязчивом
процветании,  если  не владеть,  разумеется,  особенным  искусством подобной
откровенности. Без того,  конечно, никакой доброты не станет достаточным для
растления мира, хотя бы даже  какой-нибудь из его  неглубоких, поверхностных
структур. Пускай мне кто  хочет возражает в моих рассуждениях,  хотя едва ли
бы они  теперь решились настаивать перед нами со своими запальчивыми идеями,
которые уже нисколько не могут быть поощрительными, не будучи исходящими  от
нас.
     - О да, - осторожно говорил  Лука, - я с этим со всем согласен. Доброта
-  это  червоточивость  мира.  Излияния ее  - суть  питательные  соки агонии
мирового  сообщества.  А  мы-то  все  точно совершенные  ученые по природе с
нашими  укоренившимися  аналитическими  сознаниями...  Червоточивость  мира,
уверенно  и неистребимо загнездившаяся в том  в самом невероятном рассеянии,
самозваная,  беспризорная   и  прозябающая;   она-то,  конечно,  размножится
когда-нибудь до столпотворения,  и, чем более  тогда вообще окажется в  мире
доброты,  тем более  засмердит  скоро всем ее приветливым излучением по иным
отдаленным закоулкам его.
     - Как хорошо, Платошик, -  подхватила Зилия Иосифовна, - что  мы  это с
тобой  понимаем   вдвоем.  Для  понимания  самых  лучших   идей  уже  бывает
недостаточно одиночества.  Истинам порой, впрочем, приходится выбирать между
тонкостью и общеизвестностью. Я  еще  только обязательно  завтра  же  должна
пойти в Пассаж. Я не  желаю  считаться  с теми,  кто всеми силами тщится мне
помешать  в  этом. И  жаль еще только, что  ты  все меньше  делаешься теперь
похожим на Платона... И прямо-таки просто какой-то немыслимый габитус,  хотя
некоторое еще в тебе и остается похожим на прежнее...
     - Да нет же, ничего, - возражал Лука, - это даже совершенно естественно
точно,  что я  все  еще меняюсь  и  произрастаю  в  общем самом  благочинном
направлении; попробовал бы еще кто-нибудь иной из Академии так.
     - Конечно, - коротко подтвердила Зилия Иосифовна, вовсе теперь не глядя
на Луку  в однообразной рассеянности созерцания.  - Мы-то  для них даже хуже
всех побочных  детей - пасынков и падчериц, которые одним своим присутствием
напоминают им о  другой жизни. Нам не следует слишком демонстрировать трепет
при виде  всякого священного  мусора  их  миромыслия; зрелища  смрада должны
только  успокаивать   нас  в   логовах   нашего   истинного  фантастического
восприятия.
     -  Да,  -   машинально  говорил  Лука,  уже  не  чувствовавший  прежней
необходимой   увлеченности   беседой,   с   глухим,   неподвижным  ощущением
нереальности   жизни,   -   а  теперь,  как   я  думаю,   наша  автономность
мировосприятия - есть