Марсель Эме.
    Красавчик


   Роман
   Перевод с французского Валерия Орлова и Наталии Мавлевич
   OCR: Anatoly Eydelzon


I
   Посетителей  принимали  с  двух  до  четырех   в  тесном   помещении  в
антресолях,  окна которого  выходили  в сумрачный дворик-колодец.  Я наудачу
подошел  к  одному  из окошек,  среднему,  и  обратился  к служащей.  Та  не
ответила: подведя итог  по одной ведомости, она принялась за другую. Начиная
терять терпение, я повторил вопрос,  не преминув  заметить, что здесь отнюдь
не  торопятся  обслужить клиентов.  Конторщица,  болезненного вида  седеющая
женщина,  довела  подсчеты  до  конца  и  только  потом  ответила  без  тени
враждебности:
   - Это здесь. Документы при вас?
   Я  протянул  ей  кипу  бумажек,  которые   она  после  неторопливого  и
тщательного изучения  перетасовала  в другом  порядке,  отдельно отложив мое
прошение на  гербовой бумаге.  Приготовясь к  долгому  ожиданию, я  принялся
разглядывать помещение,  где никогда прежде не  бывал. Посетителям отводился
тесный коридорчик - должно быть, обычно в конторе бывало немноголюдно. Вот и
сейчас,  не  считая  меня,  здесь находился только  один пожилой господин  с
розеткой ордена Почетного легиона - судя по всему,  отставной  чиновник.  За
перегородку свет  проникал скупо:  хотя  было  еще только половина третьего,
дальние  столы  тонули в  полумраке. Вскоре там,  в глубине, зажглись первые
настольные  лампы  -  в  светлых  кругах  под  зелеными  абажурами  проворно
двигались  руки служащих.  Затем  еще и еще  -  все  ближе  к перегородке  с
окошками. Вот  и в  коридорчике под  потолком тускло зажелтели две лампочки,
отчего едва ли стало светлее. В нескольких шагах от меня отставной чиновник,
опираясь  на  трость  с  серебряным  набалдашником,  дружески  беседовал  со
служащей за  соседним окошком. Как я понял, его  звали  господин  Каракалла.
Ему, вероятно, нередко  доводилось  бывать  в  этой  конторе,  чем  он  явно
гордился,  судя по взгляду,  каким  он меня  окинул, и по  нарочито громкому
смеху, которым давал понять, что уж он-то здесь свой  человек. Я, признаюсь,
немного  позавидовал непринужденности его  обращения. Женщина,  занимавшаяся
моими  бумагами, строчила что-то  в  учетной  книге  и  была,  похоже,  мало
расположена  к  разговору;  впрочем,  лицо  ее  не  выражало  ничего,  кроме
полнейшего равнодушия.
   Когда мне наскучило  глядеть  по  сторонам, я стал перебирать в  голове
заботы, временно оставленные за порогом: незавершенная сделка, позавчерашний
скандал с женой,  нелады у сына с  латынью - сегодня утром на него жаловался
учитель.  Женские  капризы,  римские  поэты, цены  на металлы -  все  это  в
какой-то  момент  смешалось  в  моей  голове  и  начало  немыслимо  медленно
прокручиваться.  Потом  что-то  во  мне будто  разладилось  и на душе  стало
муторно, но  почти тотчас  все снова  пришло  в норму. Я думал уже о другом,
когда услышал за окошком голос конторщицы:
   - Фотографии принесли?
   - Конечно, - ответил я. - Две штуки, правильно?
   Я  вынул из  бумажника пакетик  с дюжиной  фотографий "на  документ"  и
протянул  две из них служащей. Та  не глядя положила  их на  регистрационную
книгу, потянулась за стоящей  на краю стола  баночкой клея и,  перед тем как
приклеить, все-таки посмотрела на  них. Странное дело: ее  взгляд задержался
на  фотографиях, словно в них было нечто  необыкновенное. Это любопытство не
вязалось с ее прежним безразличием автомата, и я уже было подумал, что после
того, как  я выдержал  некий испытательный  срок, она собирается завязать со
мной непринужденную  беседу наподобие  той, что велась  у соседнего  окошка.
Однако, несколько раз переведя  взгляд с фотографий на меня и  обратно,  она
заметно оживилась и заявила:
   - Это не ваши фотографии.
   Озадаченный, я  на  какой-то миг засомневался, уж  не вышла ли, в самом
деле, какая-нибудь путаница, но тут же без труда узнал свои фотографии, хоть
и  видел  их вверх ногами.  Поэтому замечание конторщицы я принял за шутку и
счел уместным ответить в том же шутливом тоне:
   - Вы полагаете, фотограф слишком польстил мне?
   Женщина не улыбнулась. Она отставила клей  и,  поджав  губы, продолжала
сличать снимки с оригиналом. Наконец, словно окончательно убедившись в своей
правоте, она протянула мне фотографии и сурово произнесла:
   -  Дайте мне  другие. Я не могу принять фотографии, не  соответствующие
личности просителя.
   Но  я  отказался  брать  карточки  и категорически  заявил,  что  шутка
чересчур затянулась. Тем более что эти фотографии прекрасно удались.
   - Не понимаю,  почему вы беретесь судить строже, чем даже мои домашние,
которые их видели и сочли вполне сносными.
   С фотографиями в руке  служащая изумленно  смотрела на меня. Я подумал,
что   эта  женщина  просто  не  в  своем   уме.  Мое   возмущение  сменилось
любопытством,  и  я представил себе  своеобразное  умственное  расстройство,
искажающее  зрительное  восприятие. Наконец,  повернув  голову,  она звучным
голосом позвала, обращаясь куда-то в темные глубины помещения:
   - Господин Буссенак!  Прошу  прощения, не могли  бы вы подойти  сюда на
минутку?
   По ее почтительному тону я понял, что она призывает в судьи начальство.
Такой  оборот дела меня вполне  устраивал,  и я  подготовил  снисходительную
улыбку. В глубине  конторы, в  зеленоватом полумраке  между двумя  световыми
конусами,  возникла  чья-то  фигура. Господин  Буссенак  оказался  невысоким
плотным  человечком  с живыми умными глазами  на  жизнерадостной физиономии.
Будь у меня хоть малейшее сомнение в благополучном исходе, оно рассеялось бы
при  малейшем  взгляде  на  него.  Женщина  поднялась,  уступая  ему  место.
Усаживаясь, он спросил самым сердечным тоном - легкий  южный акцент придавал
его голосу оттенок шутливости:
   - Госпожа Тарифф, что-нибудь не так?
   -  Посудите сами,  -  с несвойственной  ей  живостью отозвалась госпожа
Тарифф. -  Мсье пришел сюда  с  прошением  о выдаче  свидетельства по  форме
В.Р.И. Все необходимые документы  он представил,  но вот  фотографии дал  не
свои.
   - Таково мнение мадам,  но я с ним не  согласен,  - вставил я намеренно
небрежно и даже с вызовом.
   Господин Буссенак  учтивым жестом  призвал меня к молчанию  и  принялся
перелистывать мои бумаги.
   -  Та-ак,  посмотрим;  прошение... я, нижеподписавшийся Рауль  Серюзье,
агент по рекламе, девятисотого года рождения, уроженец... так... проживающий
в  Париже   по   улице...  хорошо...   Копия   свидетельства  о  рождении...
Свидетельство о  браке...  Свидетельство о  благонадежности... Аттестация по
всей форме... Все в наличии... Теперь перейдем к фотографиям. Где они?
   Госпожа Тарифф  положила  их перед ним. Окинув меня быстрым  взором, он
перевел взгляд на фотокарточки, и я увидел на  его лице улыбку. У  соседнего
окошка служащая и  господин Каракалла прервали беседу  и  взирали на  нас  с
жадным любопытством, какое пробуждается у всех бездельников при  любом, даже
самом  незначительном,  происшествии.  Фотографии лишь  ненадолго  задержали
внимание господина Буссенака.
   -  Тут самое  обычное недоразумение, -  сказал он.  -  Господин Серюзье
просто-напросто  перепутал.  И  он  легко  согласится с  этим,  взглянув  на
фотографии.
   Итак,  господин Буссенак  присоединился  к мнению  госпожи  Тарифф. Мне
вдруг  и  самому захотелось,  вопреки  очевидности, поверить  в  то,  что  я
ошибаюсь.  Не то  чтобы я сомневался, мои ли это фотографии, но я  видел  их
вверх  ногами.  Может,  они  и  правда  не слишком удачны. Господин Буссенак
протянул мне снимки с любезной улыбкой. С первого же взгляда я убедился, что
все в порядке.
   - Эти фотографии действительно мои, - заявил я, - и более того: вряд ли
у меня найдутся более удачные.
   Став   очень   серьезным,   господин   Буссенак   заговорил   со   мной
примирительным тоном. Шутливые нотки исчезли.
   - Мсье, поверьте, если бы речь шла всего лишь о сомнительном  сходстве,
мы не стали  бы придираться.  По возможности  мы стараемся  облегчить  нашим
клиентам  выполнение неизбежных  формальностей. Но  эти  фотографии при всей
нашей  доброй  воле  мы  никоим образом не можем  принять.  Это означало  бы
подвергнуть вас же самого неприятностям в дальнейшем.  Мало сказать, что они
на вас не похожи: совершенно очевидно, что на них изображен человек с совсем
другим лицом. Это все равно как если бы я попытался  выдать себя, к примеру,
за госпожу Тарифф.
   Я представления не имел, как вести себя в  столь  нелепой ситуации: как
ни  поступи,  все равно получится глупо.  Возмущение  переходило  в тревогу,
глухо нараставшую в глубине моего существа. Словно из недр плоти пробивалось
предупреждение,  значение которого я осознал, только когда  оно сложилось  в
отчетливую мысль: "А что, если  он прав? Что, если фотографии  уже не похожи
на меня?" Идея эта, которая  должна  была бы  показаться абсурдной, потрясла
меня на столько, что я начал заикаться.
   - Это п-придирка, - сказал я. - В-вы решили ко мне придраться.
   И поднял  на господина  Буссенака  глаза, в которых, наверное, читалось
такое отчаяние, что тот смягчился.
   - Ну, будет вам, - вполголоса проговорил он, - не уп-
   рямьтесь. Признайтесь, что вы ошиблись, в этом нет ничего зазорного.
   - Клянусь, что это мои фотографии, - с жаром возразил  я. - Не понимаю,
в  чем  дело.  Должно  быть,  вы  плохо  разглядели.  Да-да,   просто  плохо
разглядели.
   -  Успокойтесь,  -  сказал мне  тогда  этот  милейший  человек, -  я не
сомневаюсь в вашей искренности. Бывает иногда, что от усталости или нервного
перенапряжения упорно принимаешь ошибку за истину против всякой очевидности.
Каждый  так  или  иначе  может стать  жертвой  подобной  иллюзии,  и  ничего
страшного тут нет. Подождите немного, и истина укоренится, обрастет фактами.
Если вы полагаете, что  мнение двоих -  моего и госпожи Тарифф недостаточно,
то, может быть, я приглашу кого-нибудь еще?
   - Сделайте одолжение, - пробормотал я.
   Он  подозвал  двух  служащих  от  соседних  окошек.  Старик  с  тростью
одновременно  со своей собеседницей за перегородкой тоже двинулся ко мне. Он
подошел вплотную, не постеснявшись даже легонько меня толкнуть. Обе служащие
склонились  с  двух сторон  над плечами господина Буссенака, и  тот  в  двух
словах  изложил им  суть  дела. Я  почувствовал их взгляды  на себе  и почти
тотчас же услышал высказанные хором суждения. Ни одна, ни другая не признали
меня на  показанных  им  фотографиях. Ничего общего,  утверждали они в  один
голос.
   - Вот видите, - мягко сказал мне господин Буссенак.
   Я лишился дара речи. Смутно  помню, что я усиленно тер ладонью лоб, как
бывает в  кино  и  в  романах, когда  герою кажется,  что он  грезит,  и  он
отказывается верить в реальность происходящего. Внезапно над самым моим ухом
раздался  трубный глас. То заговорил господин Каракалла, старик с тростью, -
он только что рассмотрел фотографию, оставленную в окошке:
   -  Да вы  просто дурачите  народ, милый  мой! У вас  хватает нахальства
утверждать, будто  это  ваше фото? Скажите  спасибо, что  вы имеете  дело  с
людьми  терпеливыми. Я бы на их  месте не  стал с вами церемониться. Сдается
мне, вы бездельник и аферист, молодой человек!
   Я  сделал   инстинктивное   движение   -   то  ли   угрожающее,  то  ли
оборонительное,  - и  это  заставило  старикана отступить  к своему  окошку,
откуда он уставился на меня, свирепо бормоча себе под нос.  Да и впрямь было
на  что  посмотреть. Плохо  соображая,  что делаю, я шагнул в его сторону  и
оказался между двумя  окошечками,  перед стеклянной перегородкой, отделявшей
коридорчик для посетителей  от помещения для  служащих.  Мелькнувший  в  ней
отблеск навел меня  на мысль  посмотреться в  стекло, как в  зеркало. Однако
свет  падал так, что  стекло было совершенно прозрачно  и  почти  ничего  не
отражало.  Нимало  не заботясь о  том, какое это  производит  впечатление, я
задергался во  все стороны, пригибаясь и выпрямляясь,  отходя и приближаясь,
чтобы выбрать  наилучший угол зрения. В конце  концов мне  удалось различить
смутные  очертания головы  и отдельных  частей  лица.  В  этих  разрозненных
фрагментах я  не узнал ничего своего. Вдруг  одна из женщин  за перегородкой
переместилась и, заслонив одну из дальних ламп, чуть изменила освещение, так
что  передо  мной возникло отражение моих  глаз. Возникло  лишь на миг, но я
увидел  вполне отчетливо: пара  больших  светлых  глаз  с  мягкими,  глубоко
посаженными темными зрачками.
   Отражение исчезло, а  я оставался недвижим: так и застыл, пригнувшись и
уперев руки в колени. Разум мой помутился, и разобраться в своих мыслях я не
пытался - это  лишь усилило бы  мое смятение. Выпрямившись, я обнаружил, что
господин  Буссенак  и  трое  его  служащих   смотрят  на  меня  удрученно  и
сочувственно, а господин Каракалла усмехается, покачивая головой. Я вернулся
к окошку и попросил возвратить мне документы.
   - Как вам будет угодно, но мне  кажется, что  спешить  в  данном случае
некуда,  -   ответил  господин  Буссенак  с   кольнувшей   меня   вкрадчивой
заботливостью.  - Вы вполне можете оставить свои документы у нас и  прийти в
другой день или даже подождать тут немного, пока мы позвоним к вам домой или
на  службу и попросим  доставить  новые фотографии. Если не  возражаете, то,
пожалуйста, пройдите и посидите здесь.
   Он  явно  принимал меня  за помешанного и пытался выиграть время, чтобы
известить моих домашних и, быть может,  полицию. Страх мобилизовал мои силы,
и  я  сумел  придать   лицу  более  спокойное  выражение  и  ответить  почти
безмятежным тоном:
   -  Вы очень любезны,  но у  меня назначена встреча,  которая не  терпит
отлагательства. Прошу меня извинить, - добавил я, улыбаясь, - мое  поведение
могло показаться вам  странным,  но  я  только теперь начинаю  понимать, что
произошло. Кто-то  из моих  родственников  подшутил  надо мной  и  ухитрился
подменить  сегодня  фотографии. Признаться, успех этого  неумного  розыгрыша
превзошел все ожидания.
   Если поразмыслить, объяснение звучало весьма неубедительно, но мой тон,
похоже, несколько успокоил господина Буссенака. Он вернул мне бумаги, и мы с
ним  обменялись  еще двумя-тремя  любезными фразами. Направляясь к выходу, я
почувствовал, как кто-то взял меня  под руку, и  мне стоило  большого  труда
скрыть  свой  испуг. Оказалось,  то был  всего  лишь господин  Каракалла. Он
загородил  мне  дорогу  и, разглядывая  меня с  оскорбительным  сочувствием,
предложил тоном сиделки, увещевающей больного:
   - Ничего  страшного. Вы,  будете умницей  и позволите мне проводить вас
домой. Будете умницей, верно ведь?
   Я увидел в  его глазах  ненависть и немало  тому удивился,  поскольку в
моем поведении не было ничего такого, что могло бы вызвать подобное чувство.
Примерно  такую же злобную  зависть мне приходилось видеть во взгляде, каким
иные старики награждают молодежь. Но я-то не так уж молод.
   - Весьма обязан, - ответил я, - но я живу  в пригороде. Мне не хотелось
бы,  чтобы  из-за меня  вы вернулись  поздно и  получили  нагоняй  от  своей
экономки.
   Этот ответ  вызвал  сдержанные  смешки  у  господина  Буссенака  и  его
служащих, а господина Каракаллу привел в ярость. Его черты исказила гримаса,
и уже у двери я услышал его шипение:
   - Вы мне за это заплатите.

II
   Выйдя  из  конторы  господина  Буссенака, я  пешком направился к  улице
Четвертого Сентября. По дороге я должен был зайти к одному клиенту - он ждал
меня в три часа, чтобы обсудить условия контракта на рекламу.  Я прикидывал,
как бы половчей обстряпать  это дело. Казалось, жизнь возобновила нормальное
течение. Правда, инцидент  с  фотографиями еще не забылся,  но  я  полностью
пришел  в  себя.  Осталось   разве  что  легкое,  как   бы   подсознательное
беспокойство. Воспоминание  о моем  злоключении разбивалось  об естественную
уверенность в том,  что такое попросту невозможно. Таким образом я укрывался
в  надежных   стенах  реальности  и  даже  не  испытывал  особого  искушения
проверить, так  ли  уж она  незыблема, хотя понимал, что  нет ничего  проще:
достаточно остановиться перед витриной любого магазина и посмотреться в нее.
Но я  избегал  поворачивать голову к витринам и  даже старался держаться  по
возможности ближе  к краю тротуара. Время от времени в моей памяти возникали
большие светлые  глаза, отразившиеся в  стекле перегородки. От этого  сердце
мое всякий раз тревожно замирало, но я тотчас относил это видение  к разряду
галлюцинаций и беспечно говорил  себе, что не мешало б как-нибудь показаться
врачу.  Иногда я  даже думал о пережитом страхе с добродушной иронией. И уже
представлял  себе, как  рассказываю  обо  всем  жене  или  другу:  "Со  мной
произошел один странный  случай, который я  до сих пор не могу объяснить". В
этой фразе было нечто очень  забавное, и я с удовольствием повторял ее снова
и снова.  Конечно же, я не раз слышал  ее из чужих уст. Кто угодно, думал я,
может,  как  следует  порывшись в памяти, припомнить "один  странный случай,
который он  не может объяснить". Что может быть банальней? Когда переживаешь
нечто подобное, оно  волнует  и  даже пугает,  но стоит облечь эти  страхи в
слова, как они бесследно исчезают. Ведь на самом деле ничего и не было.
   Конец сентября выдался теплым и ясным, словно до осени было еще далеко.
Я  с наслаждением вдыхал воздух  - казалось,  в  нем еще сохранился  привкус
летних   отпускных   деньков.   Случай  с   фотографиями   постепенно   стал
представляться  эпизодом из  какой-то  другой жизни.  В  самом низу Паромной
улицы дорогу мне  преградила толпа - она  обступила стоявшее у края тротуара
такси. Между водителем и пассажиром разгорелся спор по поводу оплаты.
   - Вас что, обучали в приюте для слепых? -  горячился водитель, указывая
на счетчик. - Разве вы не видите, что настучало четырнадцать франков?
   Пассажир,  крохотный  старичок с бачками, в  бежевом  котелке,  пищал в
ответ девичьим голоском:
   -  Напрасно кипятитесь, извозчик.  Я  все равно  больше доверяю  своему
опыту старого парижанина,  чем вашей механике. Вот вам десять франков, этого
более чем довольно.
   Обстановка  накалилась: водитель не на  шутку  оскорбился тем, что  его
обозвали извозчиком. И тут я  заметил,  что  стоявшая напротив меня молодая,
элегантно одетая, с  прехорошеньким  личиком смотрит  на  меня едва  ли не с
нежностью и  не как-нибудь  тайком, а  настойчиво или,  скорее, зачарованно.
Должен  сказать,  что женщины отнюдь не  балуют  меня вниманием и, поскольку
природа наделила меня малопривлекательной внешностью, мне нужно время, чтобы
пробудить к себе интерес. Впрочем, я люблю свою жену и так серьезно отношусь
к своему отцовскому  и супружескому долгу, что  почти никогда не  поддавался
соблазну завести роман на стороне. Так что случайная встреча не грозит сбить
меня  с толку. Я даже  способен гордиться победами, одержанными над  собою в
самых пикантных ситуациях. Это вовсе не означает, что женские чары оставляют
меня равнодушным - напротив,  нередко мне приходится сожалеть  о том, что  я
сознательно  лишил себя удовольствия, и  никогда я не  чувствую  себя  таким
слабым,  таким уязвимым, как одержав  очередную победу  над своей слабостью.
Как раз  такое  смятение  испытывал  я  сейчас,  потеряв  из виду прелестную
незнакомку и шагая по  направлению к набережной. Влекущий взгляд, каким  она
меня наградила, взволновал меня, и я  сокрушался, представляя  себе все  то,
что могло между нами  произойти и не произошло.  Инцидент с фотографиями был
забыт. Мучимый сожалением, я неспешно  прошел по мосту  через Сену, созерцая
реку и ее одетые в цвета осени берега.
   Собираясь  пересечь  набережную, я остановился  перед длинной вереницей
автомашин.  Автобус  рядом  со мной  тоже  ждал  возможности  проехать,  и я
заметил,  что  на меня  глядят  через  стекло  две  сидящие  одна за  другой
очаровател