ли, оттесняя друг друга, так  что
сосредоточиться на какой-нибудь одной было  просто  невозможно. Не  разбирая
дороги, я  несся куда-то вперед, и с такой же бешеной скоростью мелькали мои
мысли, я просто не мог совладать с ними. К половине первого я еще не надумал
ничего толкового и дал себе зарок не идти обедать до  тех пор, пока не найду
плодотворную идею. Однако  ничего умнее, чем просто-напросто пойти к Жюльену
и рассказать ему все как есть, так и не изобрел.
   Между  тем ноги  занесли  меня  за  городскую заставу,  я  очутился  на
каких-то окраинных улочках - должно быть,  где-нибудь в Аньере или Леваллуа.
Чуть  живой  от  голода и,  главное,  от усталости,  я  набрел  на  какое-то
заведение   в   мещански-провинциальном   вкусе,   совмещавшее   бильярдную,
"банкетно-свадебный зал" на втором этаже и  большое кафе на первом, и  решил
зайти  туда. Зал кафе  был  разделен надвое стойкой,  и  дальний его конец в
обеденное время превращался в ресторанчик. Из шести столиков только два были
заняты, я сел за  третий. По соседству  со мной сидела пара: пышная брюнетка
лет тридцати, вся в украшениях, и рядом с ней лысый толстяк лет пятидесяти с
лишком.  Дама энергично жевала  и  с набитым ртом гнусаво  распекала  своего
спутника, негодующе сверкая  на него темными,  довольно красивыми глазами  и
замолкая  лишь  затем,  чтобы проглотить пишу  или отхлебнуть большой глоток
вина. Он же сидел с виноватым видом, не прикасаясь к еде, и все повторял:
   - Ну будет, будет, моя птичка, моя козочка!
   Поминутно он снимал со спинки стула котелок, щелчка-
   ми стряхивая с него приставшие опилки  - не иначе как шляпа побывала на
полу, - и вешал обратно. Все это еще больше распаляло женщину.
   - Ты меня просто  оскорбил, Викторьен, -  говорила она.  -  Ты вел себя
позорно. Весь автобус  возмущался, как этот тип глазел на  мою грудь. Ждали,
когда ты наконец  встанешь и дашь ему по  морде. Я думала, у  тебя есть хоть
какое-нибудь чувство чести,  но какое там: пусть на меня пялятся все мужчины
подряд, ты и пальцем не пошевелишь. Мужлан, да и  только. Я прямо не  знала,
куда  деваться от стыда. Ваш  брат на меня всегда  клюет. Да-да, намотай это
себе на ус, Викторьен. Но есть  же  правила приличия. И  потом,  порядочного
мужчину  с утра  на женщин не потянет! Ты бы должен это знать, но куда тебе!
Хоть ты и  набит  деньгами, да неотесан. Перестань  теребить  эту несчастную
шляпу!
   Я  был  не в том настроении, чтобы  развлекаться зрелищем этой семейной
сцены.  Но густое  брюзжание  брюнетки, прерываемое  равномерными паузами  -
когда  она  глотала  очередной  кусок,  -  убаюкивало, притупляло тревогу  и
усталость.  Я  завидовал людям,  занятым  такой пустячной,  но  такой земной
ссорой, - никаких тебе фантастических превращений. Мне хотелось очутиться на
месте мужчины.  Представляю, как  бы я  вопил, какие  изрыгал  бы проклятия,
может, даже выбил бы зуб этой  строптивой бабенке, с каким наслаждением я бы
раздул   скандал,  упивался   его  добротной   заурядностью  и  несокрушимой
пошлостью. Напротив меня за единственным во всем ряду занятым столиком сидел
молодой человек: он читал  газету и время от времени поглядывал на часы. Без
четверти два он встал,  оставив в тарелке  недоеденный сыр, и  направился  к
телефонной кабине,  расположенной под лестницей,  которая  вела в  банкетный
зал.  Как только он  вошел, кабина осветилась  изнутри, и  на матовом стекле
дверцы  задвигалась его  тень. Сидевшая за стойкой хозяйка вязала, отрываясь
через  равные промежутки времени,  чтобы  одарить обедающих благожелательной
улыбкой. Из бильярдной глухо доносились треск сталкивающихся шаров и  редкие
восклицания  игроков.  Молодой  человек вышел  из  -  кабины  и  пожаловался
официанту, что его не соединили. В течение следующего получаса  он то и дело
подходил  к  телефону  и безуспешно  пытался кому-то  дозвониться.  Он  явно
нервничал, и  в конце  концов  его  взволнованный  вид  вернул  меня к  моим
собственным тревогам. У меня шевельнулась мысль, не позвонить ли Жюльену, но
я слишком разомлел от усталости и горячего сытного обеда, чтобы взвесить все
"за"  и "против". Брюнетка тем временем принялась за третье блюдо и заказала
еще вина.
   - Интересно знать, за какие твои достоинства  я с  тобой вообще живу? -
уже  в  который  раз  повторила  она,  отхлебнула  вина и,  не  стесняясь  в
выражениях, напомнила своему приятелю о его  физических недостатках, которые
он предпочел бы не оглашать. Тут терпение Викторьена лопнуло.
   -  Ну  это уж  слишком,  - сказал он,  достал бумажник  и  взял  в руки
котелок.
   Кончено. В глазах  брюнетки мелькнул  испуг, и сейчас же взгляд ее стал
умильным, она придвинулась к Викторьену  и хищно обхватила его  за талию. Он
порывался  встать:  хватит,  хватит с  него. Но она приблизила  губы  к  его
лиловому волосатому  уху и  что-то зашептала. Мужчина сидел ко мне спиной: я
увидел,  как  побагровела  его  лысина   и  раздулась  втиснутая  в  жесткий
воротничок шея. Это было впечатляющее зрелище. В конце концов пара  заказала
кофе с ликером, я тоже спросил  кофе и рюмку коньяку, от которой меня совсем
разморило. Я слышал, как кто-то из играющих в  бильярд  положил четыре  шара
подряд, как  негромко перебрасывались колкими репликами мужчина и женщина за
соседним столиком,  как закашлялась  хозяйка,  а потом меня  обволокла тихая
благодать забытья. И  вдруг дверца  телефонной кабины распахнулась  с  такой
силой, словно внутри что-то взорвалось, и из нее выскочил  молодой человек с
криком:
   - Письма написаны не  одной рукой! Рауль де  Сен-Клер бежал, выдав себя
за другого!
   В  зале  зашумели,  гул  голосов  нарастал,  приближался,  вот  он  уже
перекатился  через стойку. Я видел, что все взоры устремлены на меня.  Из-за
соседнего  столика  поднялись  и  насмешливо и угрожающе глядели брюнетка  с
кавалером. Со  стороны стойки подступали  хозяйка, официанты и  бильярдисты,
голоса их  сливались в возмущенный хор.  Бежать  было некуда.  Холодный  пот
прошиб меня. Все же я вскочил и забился в телефонную кабину. Сзади грохотали
шаги,  словно  за мной гналась целая армия.  Я хотел запереться изнутри,  но
вдруг оказалось, что у двери нет петель, ее даже не надо было толкать, чтобы
открыть: она шаталась,  болталась,  и  ее никак нельзя было приладить, чтобы
где-нибудь  не  оставалась щель.  Я  вынул  из  кармана  нож, но  лезвие его
почему-то проваливалось в рукоятку при  малейшем нажиме. Правда, обступившие
кабину враги, к счастью, не подозревали об этом
   изъяне, и вид оружия держал их на расстоянии. Свободной рукой я схватил
трубку, но  так неловко, что оборвал провод.  И тотчас  услышал спокойный  и
доброжелательный голос хозяйки:
   - Ничего страшного,  возьмите провод и говорите  так.  Я  послушался и,
поднеся к губам конец провода, сказал:
   - Соедините, пожалуйста, с Господом Богом.
   - Минуточку, - ответил голос госпожи Бюст. - Алло, это Господь Бог? Вас
спрашивают, соединяю.
   -  Говорит  Рауль  Серюзье,  с улицы  Коленкура. Моя жена ни  во что не
верила, а я верил. Верил, Господи!
   Я подождал ответа, но Бог безмолвствовал. Тогда я  подумал, что надо бы
выдумать что-нибудь такое,  чтобы расположить  его к себе, и выпалил первое,
что пришло в голову. Вообще  во сне я часто бываю далеко не  так порядочен и
смел, как наяву. Проснувшись, я  порой  чувствую себя  неловко и думаю: "Кто
знает, может, по сути..."
   - Господи, - начал  я  несчастным  голосом, -  я  тружусь в  поте  лица
своего, чтобы прокормить пятерых детей, но, как ни тяжко мне приходится, все
же пользуюсь каждой  свободной минуткой,  дабы укрепить их в вере. Я  говорю
им: лучшее  доказательство существования  Бога  заключается в том,  что тела
притягиваются  друг  к другу  с  силой,  обратно  пропорциональной  квадрату
расстояния между ними. Заметьте, какое  удачное совпадение: именно квадрату,
это так удобно. А ведь
   степень могла бы  оказаться и дробной. Случай не  питает  пристрастия к
целым числам, он  слеп.  Из  этого  следует,  что сила тяготения подчиняется
сознательно установленному закону.
   -  А  вы не дурак,  - сказал  Господь, и  по  его тону я понял, что  он
польщен.  В тот же миг я узрел его в образе одного из  моих бывших учителей,
которого я  в  свое время бессовестно  изводил.  Это меня  приободрило.  Бог
принялся доказывать какую-то геометрическую  теорему, но  я  перебил его  на
полуслове:
   -  Вы случайно не  знаете, почему это я вдруг  перестал  изменяться  по
падежам?
   -  Что?  - вскричал  Бог.  -  Это ужасное недоразумение.  Вы для того и
созданы, и созданы, для того, для того...
   Тут  он  начал то  ли  от гнева, то ли от  огорчения  заикаться,  потом
исчезли его ноги,  руки, он  превратился в гипсовый бюст с каминной полки, а
затем  и  вовсе  растаял. Дверь кабины, должно быть, снова обрела петли, так
как она оказалась плотно закрытой. Теперь она  вела на какой-то пустырь, где
были одни камни, и между ними пробивалась  трава; пустырь этот тянулся вдаль
и уходил куда-то в темь или топь, о которой я  до сих  пор не могу вспомнить
без содрогания.  Перед  дверью стояли  двое:  хозяйка кафе  и  полицейский в
штатском.  Было темно, как в освещенном тусклой лампочкой сарае,  так что их
лица  казались  сотканными из  полумрака, а  серая одежда  почти сливалась с
окружающей мглой. Никакой враждебности в  них как будто не чувствовалось, но
полицейский, посмотрев в мою сторону, апатично проговорил:
   - Надо просто надуть дверь. У меня при себе инструкция.
   Он  достал  насос, надел его  шланг  на шпенек щеколды, как  на ниппель
велосипедной камеры, и принялся накачивать. Дверь стала разбухать и напирать
на  меня  выпуклым  брюхом.  Ужас  сковал  меня.  Раздувшись  до  чудовищных
размеров, дверь притиснула меня к стене. Я  хотел позвать Бога, но забыл его
имя.  Эта  кабина станет моей могилой!  Вот уже больно  сдавило все  тело, а
живот совсем расплющился: дверь словно бы доросла до самой стенки, к которой
я был прижат спиной. Я понял, что умираю.
   Зал опустел, все посетители разошлись.  Заснув сидя, я так навалился на
столик, что край  его  больно давил  мне  на  желудок.  Около стойки томился
официант, учтиво дожидаясь, пока я проснусь. Не посмев заказать еще  чашечку
кофе, я расплатился и встал из-за  столика. Меня знобило, ноги и руки словно
налились свинцом. Выйдя на улицу, я  поразился резкой перемене погоды: стало
пасмурно  и очень  холодно. От нездорового сна и очень плотной  еды на  меня
напала  одурь,   все   утренние   треволнения  были  мне  теперь  совершенно
безразличны. Несколько раз  я сбивался с пути и чуть не  целый час проплутал
по  безликим улицам,  напоминавшим мой недавний кошмар. Наконец я выбрался к
заставе, только не Аньерской, а к заставе Шампере.  От долгой ходьбы я устал
до изнеможения, но озноб так и не прошел. Было часа четыре. Я легко уговорил
сам себя, что звонить Жюльену уже поздно - наверняка он успел уйти  из дому.
Это было не  трудно проверить,  но  я не мог заставить себя зайти в  уличную
телефонную  кабину  или  даже  в  кафе,  хоть мне  очень  хотелось  хлебнуть
чего-нибудь согревающего. Угнетающее чувство тяжести в желудке подавляло мою
волю  - прежде  со  мной  никогда такого  не  бывало.  Но  вот  мне  попался
кинотеатр,  и  я подумал,  не  зайти ли,  прельщенный не  столько  картиной,
сколько возможностью  посидеть в тепле, отдохнуть, забыться. Конечно, негоже
терять целых  два часа,  когда нужно безотлагательно действовать, но  я, как
тогда во сне, подумал: "Чему быть, того не миновать".
   Фильм  уже  начался, в  темноте я отыскал  свое место и  сел. На экране
действовали  энергичные молодые американцы, успешно дебютировавшие в любви и
в бизнесе. Герой - мелкий клерк, небогатый, но  подающий надежды,  героиня -
хорошенькая   секретарша,   честная  неунывающая   девушка,   оба  чрезмерно
обаятельные и жизнерадостные.  Я больше не  вспоминал о  своем кошмаре.  Мне
было  тепло,  я  с  удовольствием  смотрел  на  экран,  дурнота  и усталость
бесследно  прошли. Я утопал в каком-то бездумном, почти животном блаженстве,
и только  иногда в сознании вспыхивала мысль о  том,  что это лишь временная
передышка,  -  вспыхивала  и  исчезала. От сидевшей рядом  со  мной  женщины
исходил тонкий аромат  духов; насколько я мог разглядеть в темноте, она была
молода  и  хорошо  сложена. Она  уронила  сумочку,  я  поднял  ее, она  мило
поблагодарила.  Тут  я вспомнил, что я  теперь красавец. Вообще-то обычная в
кинозалах  тайная возня  в потемках  не  в  моих вкусах и  привычках, но как
хорошему  певцу  все  время  хочется  петь, так  красавцу мужчине  невтерпеж
пустить в ход свой талант. И я стал потихоньку прижиматься к соседке. Она не
отстранялась, но  и не поощряла меня - видно,  дожидалась перерыва, чтобы не
попасть  впросак:  вдруг я  окажусь уродом или  стариком. Я же  самодовольно
предвкушал,  как   она  оттает,  когда  увидит  при  свете  мою  неотразимую
физиономию.  Впрочем, заходить особенно далеко я  не  собирался,  мне просто
хотелось, чтобы  после фильма она пожалела о том,  что  мы расстаемся.  Наши
плечи  и колени  соприкасались,  когда зажегся  свет.  Я первым  взглянул на
соседку  и убедился, что  мне повезло. Это была миловидная молодая женщина с
тонким профилем, элегантно одетая.  Когда  же  и она посмотрела на  меня,  я
постарался  встретиться с  ней взглядом.  Но  в тот же миг  она отвернулась,
отдернула колено  и  отодвинулась подальше.  Было яснее  ясного, что  она не
желает продолжать игру. Это обескуражило и несколько задело меня.  С тех пор
как я стал красавцем, я привык к другому приему, и подобная неудача была для
меня полной неожиданностью. В утешение себе я решил, что моя соседка, должно
быть,  из  тех женщин -  а их  немало,  -  которые  предпочитают  мужчинам с
утонченной,   по-настоящему  привлекательной  внешностью  тип   здоровенного
волосатого самца, мало чем отличающегося от животного.
   Выйдя из кино, я сел у заставы  Шампере в  автобус и  доехал до площади
Клиши,  а там поднялся пешком до улицы Коленкура. Было половина  восьмого. Я
уже раскаивался, что  потратил день впустую  и  по малодушию осложнил свое и
без того непростое положение. Пытаясь обмануть  собственную совесть, я решил
перед  ужином зайти к себе  и  позвонить Жюльену, хотя отлично знал,  что не
застану его. У самого дома я собрался купить в киоске вечернюю газету  и уже
протянул было руку, как продавщица любезным голосом сказала:
   - Ваша супруга уже купила эту самую газету минут пять тому назад.
   Я пробормотал извинения. Очевидно, она меня  с кем-то  спутала, но,  не
желая  вдаваться  в  объяснения, я взял другую газету и без всякого интереса
пробежал глазами заголовки. Мысли мои были заняты  Сарацинкой. Сейчас в кафе
Жюно она, возможно, уже ждет меня, и ждет напрасно, потому что я должен идти
на свидание  с  собственной  женой.  Как  все  же  досадно!  У  подъезда мне
встретился  владелец одного из ближайших магазинчиков, которого я знал целую
вечность.
   - Добрый вечер, господин Серюзье.
   XIII
   Не дожидаясь лифта  - он ушел у меня прямо из-под носа, - я  взбежал на
свой шестой  этаж по  лестнице. Руки у меня так дрожали, что я долго не  мог
попасть ключом в замочную скважину. Я  уже знал, что покажет мне  зеркало, и
все-таки, увидев в нем свое прежнее лицо,  испустил вопль - не знаю уж, чего
в нем было больше: радости или разочарования. Что и говорить, избавиться вот
так нежданно-негаданно от опасности, из-за  которой в  последние два  дня  я
буквально  не знал ни сна, ни отдыха,  было изрядным облегчением. Все теперь
пойдет  как у  людей, своим чередом. И однако,  опустившись  на  подлокотник
кресла  и свесив руки между колен,  я думал о возвращении  в привычную колею
без особого восторга.
   Несколько раз  я  вставал  и не без  тайной надежды снова  смотрелся  в
зеркало. И  каждый раз меня коробило, я не  мог видеть собственное лицо  без
омерзения. Вот когда я по-настоящему понял, насколько  мрачна,  вульгарна  и
непривлекательна моя физиономия. Меня пронзило сожаление о том, другом лице,
которое я только что утратил.  Я корил себя  за то, что оказался недостойным
его. История с  превращением представлялась  мне  теперь неким захватывающим
приключением, милостью судьбы,  которой я не  сумел  толком воспользоваться.
Всевышний сжалился, глядя на мое убожество, на мое тусклое прозябание, и дал
мне шанс подняться, волшебный шанс, о котором люди  не смеют и мечтать, я же
остался глух к  этому зову фортуны. Я помышлял  только о том, как бы вернуть
свою  жену,  свою  работу, свою  любовницу, так и  этак перетасовывал старую
колоду.  Упорно пытался  перекроить обноски, вместо того чтобы отбросить их,
сжечь за собой все мосты,  благо представился случай! Вот  и сегодня вечером
собирался  ради  законной  жены  пожертвовать свиданием с Сарацинкой, с этой
дивной женщиной, которая  раньше, до превращения, на меня и  не  глядела.  Я
упустил ее по собственной воле, и даже не из любви к Рене, а из-за того, что
соскучился  по  своему  гнездышку,  по  привычной  обстановке,  по  домашним
тапочкам. Вот Бог и проникся ко мне отвращением и взял мою красоту назад.
   Образ Сарацинки  неотвязно преследовал  меня - она стояла  у меня перед
глазами. Чтобы  отделаться  от этого  наваждения,  я стал собираться. Уложил
дорожный  чемодан,  следя, чтобы туда не попала ни одна вещь, в которой Рене
могла бы  опознать собственность своего возлюбленного. Вообще-то это было не
так уж и обязательно.  Как ни удивится Рене, увидев на мне часы или, скажем,
пижаму,  которые  могли  бы  меня уличить,  она легко  поверит любому  моему
объяснению, но  мне не  хотелось  ничего выдумывать. Я  снял  новый  костюм,
переменил  белье,  галстук, переобулся,  надел  тот  темно-серый  костюм,  в
котором  уезжал  в  Бухарест,  и уже  стоял  перед  зеркалом, одетый,  когда
позвонила Рене и сказала, что ждет.  Служанка ушла, дети спят.  Тихо, боясь,
как  бы голос  не выдал меня,  я ответил,  что  спущусь к ней через четверть
часа. В самом деле, здесь мне, пожалуй,  больше  нечего  было делать. Я взял
плащ, шляпу, чемоданчик и вышел: ключ оставил в замке с  внутренней стороны,
дверь  захлопнул.  Через несколько  недель  владелец  дома  с  комиссаром  и
слесарем проникнут в квартиру, станут искать труп.
   На пятом этаже дверь была не заперта, я нажал ручку и вошел. И тут же в
дальнем конце коридора появилась Рене в белом атласном пеньюаре, отороченном
лебяжьим пухом,  - этот туалет, должно быть, тоже обошелся недешево. Вовремя
же  я вернулся. Рене ждала на  пороге  спальни,  поза и  освещение явно были
продуманы заранее. А я стоял в темном коридоре и смотрел на жену со зловещей
радостью людоеда. Когда же она пошла мне навстречу, я повернул выключатель.
   - Рауль! - воскликнула она и протянула ко мне руки.
   Я жадно  вглядывался в нее, ища признаки  смятения. Действительно, Рене
вздрогнула, побледнела и  смотрела на  меня, хлопая  расширившимися глазами,
однако  это длилось считанные секунды.  И могло сойти за вполне  оправданное
удивление.
   - Милый, - радостно сказала Рене и поцеловала  меня.  - Я так  и знала,
что ты вернешься сегодня вечером. У меня еще с утра появилось предчувствие.
   Тут она  отступила на шаг и, демонстрируя свой наряд,  тихо прибавила с
невинным и чуть лукавым видом:
   - Видишь, я тебя ждала.
   Насколько  я  знал  Рене,  умышленная  ложь всегда претила  ей. И  меня
неприятно поразило, с какой легкостью она соврала на этот раз.
   -  Очаровательно,  -  только  и выговорил я, растерявшись.  Мы прошли в
спальню. Рене спросила, хорошо ли я закрыл дверь.
   -  Кажется,  да, - ответил я неуверенным  тоном,  чтобы  у нее осталось
сомнение.
   - Я схожу проверю.
   - Успеется. Кто может прийти к нам в  такое время?  Расскажи лучше, как
дела у детей.
   Настаивать  Рене  не  посмела. Она  говорила  спокойно,  не  переставая
улыбаться, но  вр