домыслов и забот было то, что
Гумберт Гумберт,  новоиспеченный американский гражданин довольно
темного европейского происхождения,  не предпринял никаких шагов
к тому,  чтобы стать законным опекуном девочки (двенадцати лет и
семи  месяцев  от  роду),  оставшейся  после  его покойной жены.
Посмею ли предпринять эти шаги?  Я не мог  совладать  с  дрожью,
когда  случалось  мне  представить  себе  наготу свою,  теснимую
таинственными  статутами  в  беспощадно   резком   свете   свода
гражданских законов.
     Мой план был чудом первобытного  искусства:  я  решил,  что
махну  в  лагерь  "Ку",  скажу  Лолите,  что  ее мать собираются
подвергнуть серьезной операции в несуществующей больнице и затем
буду  кочевать  с  моей  сонной  нимфеткой  из одной гостиницы в
другую, пока  мать  будет  медленно,  но  верно  поправляться  и
наконец  умрет.  Но  по пути в лагерь я почувствовал нарастающее
беспокойство. Меня угнетала мысль, что ее может уже не оказаться
там  или  что  найду вместо беспечной Лолиты испуганную сиротку,
требующую с плачем присутствия каких-то  близких  друзей  семьи.
Чету  Фарло,  слава  Богу,  она едва знала,  но не могло ли быть
других,  мне неизвестных лиц?  В конце концов,  я решил устроить
тот   междугородный  разговор,  который  я  недавно  так  удачно
симулировал.  Шел сильный дождь,  когда я остановился у панели в
загаженном ненастием предместии Паркинггона,  как раз не доезжая
разъезда, одна ветвь которого шла в обход города и вела к шоссе,
пересекающему  гряду  холмов  по  направлению к Озеру Клаймакс и
лагерю "Ку".  Выключив мотор,  я не  меньше  минуты  просидел  в
автомобиле,  собираясь  с  духом  и  глядя на дождь,  на залитую
панель,  на гидрант,  представляющий  собой  безобразную  тумбу,
покрытую толстым слоем красной и серебряной краски,  протянувшую
красные культяпки, чтобы их мог отлакировать дождь, который, как
стилизованная  кровь,  стекал  по  ее  геральдическим цепям.  Не
мудрено,  что запрещается автомобилям стоять подле этих страшных
маленьких  калек.  Я  пустил опять мотор и подъехал к телефонной
будке.  Когда  наконец  последняя  из  нужных  монет  со  звяком
провалилась,  позволив  другому  голосу  отозваться  на  мой,  я
получил сюрприз.
   Шерли Хольмс,   начальница   лагеря,   сообщила  мне,  что  в
понедельник (нынче была среда) моя Долли ушла со  своей  группой
на экскурсию в горы и вернется только к ночи. Она предложила мне
приехать на следующий день.  Спросила,  не случилось ли чего? Не
входя  в  подробности,  я  ответил,  что  мою  жену  перевезли в
клинику,  что ее  положение  серьезное,  что  девочке  не  нужно
говорить, что оно серьезное, но что она должна быть готова ехать
со мной  завтра  днем.  Наши  голоса  распростились  под   взрыв
горячего благожелательства, и вследствие какого-то оригинального
изъяна  в  механизме,  все  мои  монеты  вывалились  обратно  из
автомата  с тем бряцанием,  которое сопровождает крупный выигрыш
на игральных машинах в Неваде.  Это меня рассмешило, несмотря на
досадную необходимость отсрочить счастье.  Спрашивается, не было
ли это внезапное выделение,  это  судорожное  возвращение  денег
какимто образом связано в уме у Мак-Фатума с тем,  что я выдумал
экскурсию, прежде чем узнать о ней?
      Что дальше?  Я  свернул  в  торговый  район  Паркинггона и
остаток дня (погода прояснилась,  весь город отливал  стеклянным
блеском) посвятил приобретению прелестных обнов для Ло. Господи,
на какие прихотливые покупки толкнула Гумберта свойственная  ему
в  эти дни слабость к клетчатым тканям,  ярким ситцам,  оборкам,
пышным коротким рукавчикам, мягкой плиссировке, платьицам, тесно
прилегающим наверху и очень широким внизу!

             Полюбил я Лолиту, как Вирджинию - По,
             И как Данте - свою Беатриче;
             Закружились девчонки, раздувая юбчонки:
             Панталончики - верх неприличия!

      Ласковые голоса спрашивали меня,  что именно  я  желал  бы
видеть?  Купальные  костюмы?  Они  у  нас имеются во всех тонах:
розовая  греза,  матовый  аквамарин,  лиловая  головка,  красный
тюльпан,  черный кан-кан,  Как насчет пляжных вещей? А чехлы? Не
нужно чехлов. Мы с Ло всегда их терпеть не могли.
      Одним из    руководств   в   этом   деле   послужила   мне
антропометрическая запись,  сделанная ее матерью в  день,  когда
исполнилось  Л.  12 лет (читатель помнит,  я думаю,  книгу "Знай
своего  ребенка").  У  меня  было  впечатление,  что,   движимая
смутными  побуждениями зависти и антипатией,  Шарлотта прибавила
где  лишний  дюйм,  где  лишний  фунт;  но  так  как   нимфетка,
несомненно,  подросла за последние семь месяцев, я считал, что в
общем могу положиться на эти последние  январские  измерения:  в
бедрах - двадцать девять дюймов;  объем ляжки (под самым началом
ягодицы) - семнадцать; объем икры и окружность шеи - одинадцать;
объем  груди  -  двадцать семь;  объем руки выше локтя - восемь;
талия - двадцать три;  рост - пятьдесят семь;  вес  -  семьдесят
восемь американских   фунтов;   строение   -   удлиненное;   КУР
(коэффициент  умственного  развития)  -   сто   двадцать   один;
червовидный отросток - не вырезан (слава Богу).
     Помимо этих измерений, я, конечно, видел перед собой Лолиту
с  близкой  к  галлюцинации  ясностью;  и  так  как  у  меня  не
переставало гореть лелеемое место у грудной кости,  там,  где ее
шелковистая макушка раза два дошла до уровня моего сердца, и так
как я не расставался с  ощущением  ее  теплой  тяжести  на  моих
коленях  (вследствие  чего я всегда "носил" Лолиту,  как женщина
"носит" ребенка),  я не удивился, когда в дальнейшем выяснилось,
что  мои  вычисления  более  или менее правильны.  К тому же,  я
недавно  изучил  каталог  летних  нарядов,  что  позволило   мне
выбирать  с  видом  знатока  разные  миленькие вещи:  спортивную
обувь,  тапочки,  туфельки из мятой лайки для  мятых  девочек  и
прочее.  Накрашенная  продавщица в черном,  которая помогала мне
удовлетворить   все   эти   острые    потребности,    превращала
родительскую  науку  и  точное  описание  размера в коммерческий
эвфемизм "меньше среднего".  Другая, постарше, в белом платье, с
театральным   гримом,   казалась   несколько  потрясенной  моими
широкими  познаниями  в  области  мод  для  младшего  поколения;
думала,  может  быть,  что  сожительствую  с  цирковой карлицей;
посему,  когда  мне  показали  юбочку   с   двумя   "пикантными"
карманчиками спереди,  я нарочно поставил наивный мужской вопрос
и был вознагражден улыбками  и  демонстрацией  того,  как  сзади
действовала    застежка-молния.   Мне   тоже   доставили   много
удовольствия  всякие  трусики  и  плавки,  в  которых   призраки
миниатюрных  Лолит  егозили,  плюхались,  ездили  на задочках по
всему прилавку.  Мы закончили сделку на двух  скромных  бумажных
пижамах  с  круглым  воротом  фасона  "ученик мясника".  Мясника
Гумберта.
      Есть что-то   мифическое,   колдовское   в   этих  больших
магазинах, где, если верить объявлениям, конторская девица может
одеться  на  все  случаи дня - от утреннего прихода На службу до
вечернего  выхода  с  кавалером  -  и  где  ее  сестренка  может
полюбоваться шерстяным  свитером,  мечтая о том дне,  когда она,
надев его в школу,  заставит биться сердца отсталых гимназистов.
Пластиковые  манекены в натуральный рост,  изображавшие курносых
детей с бежевыми,  оливковыми, буро-веснущатыми личиками фавнят,
наплывали  на  меня  со  всех  сторон.  Я  вдруг заметил,  что я
единственный покупатель в этом довольно таинственном месте,  где
я передвигался,  как рыба в зеленоватом аквариуме.  Я чуял,  что
странные мысли возникают в уме у томных барышень, сопровождающих
меня  от  прилавка  к  прилавку,  от  подводной скалы до заросли
морских растений, и отбираемые мною кушачки и браслетики падали,
казалось,  из русалочьих рук в прозрачную воду.  Наконец я купил
изящный чемодан, велел сложить в него мои покупки и отправился в
ближайшую харчевню, весьма довольный проведенным днем.
   Каким-то образом в  связи  с  этим  тихим  поэтическим  миром
изысканных   товаров  мне  вспомнился  отель  с  соблазнительным
названием:  "Привал Зачарованных Охотников",  который  упомянула
Шарлотта  незадолго  до  моего раскрепощения.  Из путеводителя я
выяснил,  что он находится в Брайсланде - уединенном  городке  в
четырех часах езды от Лолитиного лагеря.  Я мог бы позвонить, но
боясь,  что потеряю власть  над  голосом  и  разражусь  жеманным
кваканием  на  ломаном  английском  языке,  я  решил заказать на
будущую ночь по телеграфу комнату с двумя постелями. Каким я был
неловким,  неуверенным, смешным сказочным принцем! Как посмеются
надо мной некоторые из моих читателей, узнав о моих затруднениях
в составлении телеграммы! Что сказать: Гумберт и дочь? Гумбург с
маленькой дочкой?  Гомберг и малолетняя девочка?  Гомбург и  его
дитя?  Смешная ошибка, в конце концов оказавшаяся в телеграмме -
эта буква "г" в конце имени -  осталась  как  бы  телепатическим
отголоском моих колебаний.
   А затем,  в бархатном мраке летней  ночи,  мои  мечтания  над
припасенным мной приворотным зельем.  О,  скупой Гамбург! Не был
ли он сущим "зачарованным охотником" в эти минуты  раздумья  над
своей  коробочкой  с  волшебной  амуницией?  Мог ли он позволить
себе, чтобы рассеять демонов бессонницы, самому испробовать одну
из этих аметистовых капсюль? Их было всего сорок - сорок ночей в
обществе хрупкого создания,  спящего рядом с  моим  тугостучащим
сердцем... Мог ли я в поисках сна лишить самого себя одной такой
ночи?  Разумеется,  нет!  Слишком была драгоценна каждая из этих
лилипутовых слив, каждый микроскопический планетарий с его живой
россыпью звезд.  0, дайте мне хоть разок посентиментальничать! Я
так устал быть циником!

     26

     Меня не  отпускает  головная  боль  в  тусклом воздухе этой
склепоподобной темницы,  но я не сдамся.  Написал уже свыше  ста
страниц, а ни до чего еще не договорился. Мой календарь начинает
путаться.  Я поехал за ней этак в середине августа 1947-го года.
Нет,  кажется,  больше  не могу.  Сердце,  голова - словом,  все
плохо.  Лолита,  Лолита, Лолита, Лолита, Лолита, Лолита, Лолита,
Лолита. Повторяй это имя, наборщик, пока не кончится страница.

     27

     Все еще  в  Паркинггоне.  С трудом удалось уснуть на часок.
Проснулся от бессмысленного и  ужасно  изнурительного  соития  с
маленьким мохнатым,  совершенно мне незнакомым гермафродитом.  К
тому времени было шесть часов утра,  и мне вдруг пришло  на  ум,
что,  пожалуй,  недурно приехать в лагерь раньше, чем условлено.
Мне оставалось еще около  ста  миль  езды,  а  потом  предстояло
добираться  до  Туманных  Гор и Брайсланда.  Если я сказал,  что
приеду за  Долли  в  середине  дня,  то  лишь  потому,  что  мое
нетерпеливое   воображение   требовало   скорейшего  наступления
милосердной  ночи;  но  теперь  мне  стали   мерещиться   всякие
осложнения  и я весь трясся от мысли,  что за время отсрочки она
может вдруг взять да и позвонить в  Рамздэль.  Однако,  когда  в
девять тридцать утра я попытался завести мотор,  оказалось,  что
батарея приказала долго жить,  и был полдень,  когда  наконец  я
покинул Паркинггон.
     Я домчался до места своего назначения в половине  третьего;
оставил автомобиль в сосновой роще,  где хулиганского вида рыжий
мальчишка в зеленой  рубашке  занимался  в  мрачном  одиночестве
старинной  игрой  -  набрасыванием  издалека  подков на вбитый в
землю кол.  Он молча указал  мне  на  штукатурчатый  домик,  где
находилась  контора лагеря;  мне пришлось,  замирая от волнения,
выслушивать   в   продолжение   нескольких   минут   пронырливые
соболезнования    лагерной    начальницы,   неряшливой,   жизнью
потрепанной женщины с ржавого цвета волосами.  Она сказала,  что
Долли  уложилась  и  готова  ехать;  что девочка знает о болезни
матери,  но не знает,  насколько это серьезно.  Не хочет ли  г-н
Гейз, т. е. г-н Гумберт, познакомиться с лагерными наставниками?
Или взглянуть на домики,  где помещаются девочки?  Каждый из них
носит  имя  одного  из  зверьков Вальтера Диснея.  Или осмотреть
Главный дом?  А не то послать Чарли немедленно за  ней?  Девочки
как  раз  кончают  украшать  столовую для вечеринки (может быть,
потом Шерли Хольмс расскажет кому-нибудь: на бедняге просто лица
не было).
     Хочу на минуту продлить эту сцену со всеми  ее  мелочами  и
роковыми подробностями.  Карга, выписывающая расписку, скребущая
голову,  выдвигающая  ящик   стола,   сыплющая   сдачу   в   мою
нетерпеливую ладонь, потом аккуратно раскладывающая поверх монет
несколько ассигнаций с бодрым возгласом:  "и вот  еще  десять!";
фотографии  девчоночек;  еще  живая  цветисты  бабочка,  надежно
приколотая к стенке (отдел природоведения);  обрамленный  диплом
лагерной  диэтистки;  мои дрожащие руки;  отзыв,  приготовленный
усердной начальницей о поведении Долли  Гейз  за  июль  ("весьма
удовлетворительно;   интересуется  плаванием  и  греблей");  шум
деревьев и пение птиц, и мое колотящееся сердце...
     Я стоял спиной к открытой двери и вдруг почувствовал прилив
крови к голове,  услышав  за  собой  ее  дыхание  и  голос.  Она
явилась,  волоча свой подскакивавший тяжелый чемодан.  "Здрасте,
здрасте",  и смирно стала,  глядя на меня  лукавыми,  радостными
глазами   и  приоткрыв  нежные  губы,  на  которых  играла  чуть
глуповатая,  но удивительно обаятельная улыбка. Была она худее и
выше,  и  на  миг  мне  почудилось,  что лицо у нее подурнело по
сравнению с мысленным снимком,  который я хранил больше  месяца:
щеки  казались  впавшими,  и  слишком  частые  веснушки  как  бы
размазывали розовую деревенскую  красоту  ее  черт.  Это  первое
впечатление  (узенький человеческий интервал между двумя ударами
хищного сердца) ясно предуказывало  одно:  все,  что  овдовелому
Гумберту  следовало  сделать,  все,  что  он  хотел  и собирался
сделать, - было дать этой осунувшейся, хоть и окрашенной солнцем
сиротке  aux  yeux battus (и даже эти свинцовые тени под глазами
были в веснушках) порядочное образование,  здоровое,  счастливое
детство,  чистый дом,  милых подружек, среди которых (если Парки
соблаговолят несчастного вознаградить) он,  может  быть,  найдет
хорошенькую отроковицу,  предназначенную исключительно для герра
доктора Гумберта.  Впрочем, во мгновение ока, как говорят немцы,
эта  небесно-добродетельная  линия  поведения  была стерта,  и я
догнал добычу (время движется быстрее наших  фантазий!),  и  она
снова была моей Лолитой - и даже была ею больше,  чем когдалибо.
Я опустил руку  на  ее  теплую  русую  головку  и  подхватил  ее
чемодан.  Она  состояла вся из роз и меда;  на ней было ее самое
яркое ситцевое платье с узором из красных яблочек;  руки и  ноги
покрывал  густой  золотисто-коричневый  загар;  царапинки на них
походили на пунктир из крошечных запекшихся рубинов,  а рубчатые
отвороты  белых  шерстяных  носков  кончались  на  памятном  мне
уровне;  и то ли из-за детской ее походки,  то ли оттого,  что я
помнил  ее  всегда  на  плоских  подошвах,  но казалось,  что ее
коричнево-белые полуботинки  ей  слишком  велики  и  что  у  них
слишком высокие каблуки.  Прощай,  лагерь "Ку", веселый "Ку-ку",
прощай,  простой нездоровый стол,  прощай,  друг Чарли! В жарком
автомобиле она уселась рядом со мной, пришлепнула проворную муху
на своей прелестной коленке, потом, энергично обрабатывая во рту
резиновую жвачку и быстро вертя рукоятку, опустила окно на своей
стороне  и  опять  откинулась.  Мы  неслись  сквозь   полосатый,
пятнистый лес.
      "Как мама?",  спросила она вежливенько,  и я  сказал,  что
доктора не совсем еще установили,  в чем дело.  Во всяком случае
что-то с желудком.
      "Что-то жуткое?"
      "Нет, с желудком".
     Я объяснил,  что  нам  придется  оставаться некоторое время
поблизости; больница находилась в деревне около веселого городка
Лепингвиля, где в начале девятнадцатого века жил знаменитый поэт
и где мы пересмотрим все кинопрограммы.  Она нашла, что проект -
первый  сорт  и  спросила,  достигнем  ли  Лепингвиля  до девяти
вечера.
     "Мы будем  в  Брайсланде  к  обеду",  ответил я.  "А завтра
посетим Лепингвиль.  Какова была вчерашняя экскурсия?  Тебе было
очень весело в лагере?"
      "У-гу"
      "Жаль уезжать?"
      "Унг-унг".
      "Говори, Ло, а не хрюкай. Расскажи мне что-нибудь".
      "Что именно, па-па-ша?(TM) (последнее слово она произнесла
очень раздельно и не без иронии}.
      "Все равно что".
      "Можно вас  называть на ты и папа?" (при этом прищурилась,
глядя на дорогу).
      "Можно".
      "Вот умора! Когда это вы в маму успели втюриться?"
      "Придет день,  милая Ло, когда ты поймешь многие чувства и
положения,  как,  например,  гармонию и красоту  чисто  духовных
отношений".
      "Как же!", произнесла грубая нимфетка.
      В диалоге   наступила  неопределенная  пауза,  заполненная
живописной окрестностью.
      "Посмотри-ка, Ло, сколько там коров на том склоне!"
      "Мне кажется,  меня вырвет,  если  посмотрю  на  еще  одну
корову".
      "Знаешь, Ло, я ужасно скучал по тебе".
      "А вот я по тебе не скучала.  Мало того - мерзко изменяла,
но это ровно ничего не значит,  так как ты  все  равно  перестал
мной   интересоваться.  Вы  здорово  лупите,  господин.  Гораздо
скорее, чем мама".
      Я перешел  со  слепой  скорости  в семьдесят миль в час на
полуслепую в пятьдесят.
      "Почему ты думаешь, что я перестал тобой интересоваться?"
      "Ну, во-первых, ты меня еще не поцеловал".
      Внутренне обмирая,  внутренне  изнывая,  я  смутно  увидел
впереди  сравнительно  широкую  обочину   и   с   подскоками   и
покачиванием съехал на траву.  Помни, что это ребенок, помни что
это...
      Не успел автомобиль остановиться,  как Лолита так и вплыла
в мои объятия.  Не смея,  не смея  дать  себе  волю  -  не  смея
позволить себе понять, что именно это (сладкая влажность, зыбкий
огонь) и есть начало той несказанной жизни, которую усилием воли
при  умелой  поддержке судьбы я наконец заставил осуществиться -
не смея по-настоящему ее целовать,  я прикасался  к  ее  горячим
раскрывающимся губам   с  величайшим  благоговением,  впивал  ее
мелкими глотками - о,  совершенно безгрешно! Но она, нетерпеливо
ерзнув,  прижала свой рот к моему так крепко, что я почувствовал
ее крупные передние зубы и разделил с ней мятный вкус ее  слюны.
Я,  конечно,  знал,  что  с ее стороны это только невинная игра,
шалость  подростка.  Подражание  подделке  в  фальшивом  романе.
Всякий душеврачитель,  как и всякий растлитель,  подтвердит вам,
что пределы и правила  этих  детских  игр  расплывчаты  или,  во
всяком случае, слишком по-детски субтильны, чтобы их мог уловить
взрослый партнер,  а потому я ужасно боялся зайти слишком далеко
и заставить ее отпрянуть с испуганным отвращением, и так как мне
больше всего, и мучительнее всего, хотелось поскорее пронести ее
под  полой  в  герметическое уединение "Зачарованных Охотников",
докуда  было  еще  восемьдесять  миль,   благословенное   наитие
разомкнуло  наше  объятие  -  за  четверть секунды до того,  как
автомобиль дорожной полиции затормозил около нас.
     Его краснолицый и густобровый водитель уставился на меня:
     "Скажите, вас не обогнал у перекрестка синий седан,  той же
фирмы, как ваш? Не заметили?"
     "Мы не видели", сказала Ло, услужливо-поспешно перегнувшись
через меня и положив невинные руки ко мне на колени;  "только вы
совсем уверены, что он был синий, потому что -"
      Патрульщик (за  какой  нашей  тенью  гнался  он?) наградил
красоточку лучшей своей улыбкой и произвел полный поворот.
      Мы поехали  дальше.
      "Экий балда!"  воскликнула  Ло.  "Он   должен   был   тебя
сцапать".
      "Помилуй, почему  же  -  меня?"  "Потому  что   предельная
скорость в этом дурацком штате всего пятьдесят миль в час,  а мы
- Нет,  нет,  не замедляй,  ты тоже  глуп  как  пуп.  Он