Алексей Феофилактович Писемский

                          Сергей Петрович Хозаров
                              и Мари Ступицына

                              Брак по страсти


     ---------------------------------------------------------------------
     Книга: А.Ф.Писемский. Собр. соч. в 9 томах. Том 2
     Издательство "Правда" биб-ка "Огонек", Москва, 1959
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 19 июля 2002 года
     ---------------------------------------------------------------------


     {1} - Так обозначены ссылки на примечания соответствующей страницы.


                                     I

                                   Мелкие натуры только претендуют на любовь
                                 и неудачно драпируются плащом Ромео и Юлии.

     В одном из московских переулков,  вероятно,  еще и теперь стоит большой
каменный дом,  на  воротах  коего  некогда  красовалась вывеска с  надписью:
"Здесь  отдаются  квартиры со  столом,  спросить госпожу  Замшеву".  Осеннее
солнце, это было часу в десятом утра, заглянуло между прочим и в квартиры со
столом и  в комнате,  занимаемой хозяйкою,  осветило обычную утреннюю сцену.
Госпожа или,  лучше сказать,  девица Замшева сидела перед столом и пила чай;
перед нею,  несколько в почтительном отдалении, стояла баба. Нельзя сказать,
чтобы  обе  эти  женщины,  хотя  и  были  освещены волшебным светом  солнца,
представляли живописные фигуры.  Почтеннейшая хозяйка,  девица  с  лишком за
сорок,  одетая в  какой-то  не совсем опрятный капот-распашонку,  имела лицо
страшно  рябое  и  очень  тоненькую  и  жидкую  косу,   которые  обыкновенно
называются мышиными хвостами. Костлявые руки девицы Замшевой, вообще немного
плоской и худой, носили на себе остаток утренней возни с провизией. Про бабу
и говорить нечего: это был какой-то грязный комок, комок, впрочем, плотный и
здоровый.
     - Так ты  сделаешь суп из телятины,  -  начала хозяйка,  -  сосиски под
капустой и  зажаришь голубей да еще из вашей говядины выбери получше кусочек
и свари щи и завари кашу.
     - Вcем всяво давать? - спросила баба.
     - Опять всем;  разве я тебе, глупая, не толковала, - возразила хозяйка,
- во  второй нумер пошли всего и  спроси,  чего угодно.  Сибариту дай только
супу и сосисок.  Ферапонту Григорьичу пошли щей, сосисок и каши. В четвертый
нумер отошли только супу без телятины и  кашу,  да смотри,  как можно меньше
масла.
     - Да вчера и то чуть не прибили, - заметила баба.
     - Вот прекрасно, рассуждаешь еще! Не твое дело, - возразила хозяйка.
     - Да  ведь  дерутся;  этта черноволосый-то  в  кухню прибежал:  лаялся,
лаялся, ажно ухват схватил!
     - Велика важность:  ухват схватил,  им же хуже! В пятый нумер ничего не
посылай,  кроме  супу:  человек больной,  ему  диета нужна.  В  шестой нумер
пошлешь  всего  и  спросишь:  чего  хотят,  да  голубей отправь парочку:  он
охотник.
     - Не запомню,  Татьяна Ивановна,  вся ваша воля, не запомню, - отвечала
кухарка.
     - Ну, так и есть, перемешай опять.
     - Вся ваша воля, памяти на алтын нет.
     - Поди, этакий деревенский неуч! Еще не без чего четвертый год в Москве
живешь, - возразила с сердцем Татьяна Ивановна. - Дай мне умыться, - сказала
она и начала доставать из комода мыло, полотенце и угольный порошок. Кухарка
между тем  достала из-под  кровати таз  с  огромным умывальником.  Распустив
совершенно капот-распашонку,  Татьяна  Ивановна  первоначально натерла  зубы
угольным порошком,  выполоскала их  потом и  вслед за тем принялась обмывать
руки,  лицо и  даже грудь.  Почти целое ведро было издержано на  омовение ее
сорокалетних прелестей, которые потом, как водится, были старательно обтерты
полотенцем,   а  кухарка  отослана  к  исполнению  ее  прямых  обязанностей.
Оставшись одна,  Татьяна Ивановна принялась убирать волосы. Приведя голову в
порядок,  она  вынула  из  комода пузырек с  белою  жидкостью и  начала оною
натирать лицо,  руки и шею;  далее, вынув из того же комода ящичек с красным
порошком, слегка покрыла им щеки. Украсив таким образом свое лицо и возложив
на  себя  известное число  юбок,  Татьяна  Ивановна,  наконец,  надела  свое
холстинковое,  почти новенькое платье, и - странное дело, что значит женский
туалет!  Перед вами как будто появилась другая женщина; не говоря уже о том,
что  рябины разгладились,  стали гораздо незаметнее,  что цвет лица сделался
совершенно другой,  что  самая худоба стана пополнела,  но  даже коса,  этот
мышиный хвост сделался гораздо толще,  роскошнее и весьма красиво сложился в
нечто вроде корзинки.
     Одевшись совершенно, Татьяна Ивановна намеревалась приступить к подвигу
хождения по нумерам для собирания денег с своих постояльцев.
     Из  последующих сцен мы  убедимся,  что  это  был действительно подвиг,
подвиг  трудный  и   редко   сопровождающийся  должным  успехом.   В   эпоху
предпринятого мною  рассказа у  девицы Замшевой постояльцами были:  какой-то
малоросс,  человек еще  молодой,  который первоначально всякий день  куда-то
уходил,  но вот уже другой месяц сидел все или,  точнее сказать, лежал дома,
хотя  и  был  совершенно здоров,  за  что  Татьяной Ивановной и  прозван был
сибаритом;  другие постояльцы:  музыкант, старый помещик, две неопределенные
личности,  танцевальный учитель,  с  полгода  болевший какою-то  хроническою
болезнью,  и,  наконец, молодой помещик Хозаров. Татьяна Ивановна, как могли
мы  заметить  из  предыдущего ее  разговора в  отношении обеда  с  кухаркою,
неодинаким образом третировала своих постояльцев.  Она разделяла их  на  три
класса:  на милашек,  на так себе и на гадких. К числу милашек принадлежали:
двое помещиков и музыкант, который был, впрочем, тайный милашка, и о нем она
даже мало говорила; к так себе относились: сибарит и танцевальный учитель; к
гадким: две неопределенные личности.
     Постояльцы,  с своей стороны, именовали Татьяну Ивановну: почтеннейшая.
Выйдя из своей комнаты, Татьяна Ивановна подошла к первому нумеру, то есть к
сибариту.
     - Что, можно? - спросила она, приотворив немного двери.
     - Можно, - отвечал голос изнутри.
     - Да вы в постели?
     - То есть я на кровати.
     - Ну, так прикройтесь.
     - Войдите, прикрылся.
     Для  объяснения такого рода  переговоров я  должен здесь заметить,  что
малоросс, несмотря на громкое титло сибарита, имел не совсем полный комплект
утренних  и  ночных  принадлежностей  человека.   Они  ограничивались  одною
ваточною шинелью,  которую он  обыкновенно подстилал под себя,  не прикрывая
себя сверху ничем.
     Несмотря на  уверения постояльца,  что он прикрылся,  девица Замшева не
верила и входила в комнату,  стараясь быть к кровати жильца спиною,  и в том
же самом положении начинала с ним вести дальнейшие переговоры.
     - Я к вам.
     - А что?
     - Нет ли у вас денег?
     - Увы! Татьяна Ивановна, совершенно нет.
     - Да как же мне-то делать?
     - Не знаю, моя почтеннейшая!
     - Вы за три месяца не платили.
     - Вы себя обсчитываете,  почтеннейшая, с процентами больше, чем за три;
что делать! Я бы вам сейчас отдал за четыре, но нема пенензы!
     - Ах, какой вы смешной! Да что теперь я-то буду делать?
     - Одно только:  выслушайте меня, почтеннейшая Татьяна Ивановна! Неужели
же вы думаете,  чтобы я,  имея деньги,  отказал себе в  трубке табаку;  но я
теперь не курю, следовательно, теперь у меня нет денег.
     - А  третьего дня  на  что  в  трактир ходили,  и  пьяный еще  Матрену,
бесстыдник этакий, обругал?
     - Ах,  Татьяна Ивановна!  Не  растравляйте раны!  Это  был сон,  и  сон
прекрасный, но он миновался и сегодня не повторится.
     - Да не со сна же вы опьянели? Где денег-то взяли?
     - Денег у меня не было, но ко мне явился благодетельный гений и сказал:
"Надень мой сюртук, мои калоши, пойдем в трактир, пей и ешь".
     - Все вы лжете: откуда вам денег-то пришлют?
     - Ну,  это другой вопрос.  Денег должны мне прислать,  во-первых, отец,
во-вторых, тетки, в-третьих, братья, в-четвертых, сестры.
     - Да, вот так и ждите.
     - Непременно пришлют!
     - Ну,  смотрите,  больше нынешнего месяца не  стану ждать,  -  отвечала
Татьяна Ивановна и с тою же предосторожностью начала выходить из нумера.
     - Татьяна Ивановна,  а Татьяна Ивановна!  -  кричал ей вслед сибарит. -
Пришлете мне сегодня обедать?
     - Не знаю.
     - Пришлите,  пожалуйста,  да чтобы суп-то был немного повкуснее, а то в
простой воде больше жиру; хоть хлеба присылайте побольше.
     Татьяна Ивановна на  эти слова ничего не  ответила и  следующий за  тем
нумер прошла мимо; в нем проживал секретный ее милашка, музыкант, она к нему
никогда не  заходила по  утрам.  В  ближайший нумер девица Замшева вошла без
всяких предосторожностей, с выражением лица более веселым, совершенно добрым
и несколько даже почтительным.  В этом нумере жил милашка -  старый помещик,
значительно толстый и  сильно обросший усами и бакенбардами.  Комната его по
своему убранству совершенно не походила на предыдущий нумер:  во-первых,  на
кровати лежала  трехпудовая перина и  до  пяти  подушек;  по  стенам стояли:
ящики,  ящички,  два  тульские ружья,  несколько черешневых чубуков,  висели
четверня московских шлей с  оголовками и  калмыцкий тулуп;  по  окнам стояли
чашки,  чайник,  кофейник,  судок для вин, графин с водкой и фунта два икры,
московский калач  и  десяток редиски.  Сам  помещик,  в  толсто  настеганном
шерстяном халате, сидел перед новеньким огромным самоваром из красной меди и
кушал чай. Сзади его лакей в домотканом чепане поправлял на оселке бритву.
     - Кто там? - закричал милашка-помещик, услышав скрип дверей.
     - Хозяйка, - отвечал лакей.
     - А!..  -  произнес помещик.  -  Что скажете,  голубушка?  Не хотите ли
чаю?.. Ванька! Подай ей чаю.
     - Я пришла наведаться, хорошо ли вам.
     - Ничего... идет; только клопов или блох много.
     - Блохи,  должно быть,  беспокоили вас.  Клопов здесь совершенно нет. Я
вот здесь третий год живу,  а  никогда ни одного клопа в глаза не видала,  -
отвечала Татьяна Ивановна.  -  Не знаю,  как бы вам помочь в  этом:  крапивы
разве под простыню положить? Говорят, это помогает.
     - Ничего не надо,  и  так сойдет;  а вот что,  голубушка,  супов-то мне
своих не подавай: мерзость страшная.
     - Я думала, что вы изволите любить.
     - Какого тут  черта любить!  Вари  мне  щи,  да  и  голубями не  изволь
потчевать: я этой мерзости совсем не ем.
     - Слышала,  батюшка Ферапонт Григорьич,  слышала: с сегодняшнего же дня
велела приготовлять стол по вашему вкусу.  У нас ведь нельзя-с, стоят больше
иностранцы.
     - Ну, иностранцев и корми супами; а мне этих помой не надобно.
     - Слушаю-с,  - отвечала хозяйка. - А вы, я вижу, еще покупочку сделали,
- прибавила она, оглядывая комнату, - хомутики изволили купить?
     - На целую четверню хватил, матушка. Ванька, покажи хозяйке хомуты. Ну,
посмотри, во сколько оценишь?
     - Не могу сказать,  Ферапонт Григорьич:  совершенно неопытна в  конских
вещах.
     - Да ты посмотри, какой ремень-то, совершенный бархат.
     - Вижу, батюшка, ремень отличнейший; но, признаться сказать, мне больше
всего нравится шляпка, что для супруги изволили купить.
     - Ха-ха-ха!.. Ты ведь думала, что я ее на Кузнецком купил?
     - Да вы и то беспременно на Кузнецком купили, по фасону видно.
     - Ха-ха-ха!..  На Ильинке за двадцать пять рублей.  Даром, матушка, что
деревенщина, не надуют.
     - А я было к вам пришла, Ферапонт Григорьич...
     - А что?
     - Да деньжонок...
     - Вот тебе на! Я ведь тебе и то за целый месяц дал вперед.
     - Нужно,  батюшка,  видит бог,  нужно;  ну,  хочется,  чтобы всем  было
покойно.
     - Нет, мадам, больше не дам.
     - Батюшка,  Ферапонт Григорьич,  не погубите,  совершенно погибаю:  все
перезаложила, с позволения сказать, юбку третьего дня продала на толкучке.
     - Да ведь и то я тебе задавал вперед.
     - Благодетель мой,  вы еще здесь пробудете.  Сделайте божескую милость:
дайте.
     - Экая ведь ты нюня! Ну, на, десять рублей.
     - Одолжите, благодетель, двадцать.
     - Не дам,  пошла вон!  -  закричал,  осердившись,  помещик.  - Дармоеды
этакие московские, - прибавил он вполголоса.
     - Батюшка,  Ферапонт Григорьич,  нужда.  Неужели  бы  я  осмелилась вас
беспокоить, если бы не крайность моя.
     - Ну, ладно, прощай, мне бриться пора.
     Татьяна Ивановна пошла.
     Для объяснения грубого тона, который имел с Татьяной Ивановной Ферапонт
Григорьич  -   человек  вообще  порядочный,   я  должен  заметить,   что  он
почтеннейшую хозяйку совершенно не  отделял от  хозяек на постоялых дворах и
единственное находил между ними различие в том,  что те русские бабы и ходят
в  сарафанах,  а  эта из немок и  рядится в  платье,  но что все они ужасные
плутовки и подхалимки.
     В ближайшем нумере помещались двое гадких ее постояльцев. В комнате их,
как и в будуаре сибарита, ничего не было, кроме двух диванов, одного стола и
стула.  Эти два человека жили, кажется, очень дружно между собою и целые дни
играли в преферанс, принимаясь за это дело с самого утра и продолжая оное до
поздней ночи.  По наружности они были частью схожи: оба были одеты в страшно
запачканные халаты,  ноги одного покоились в валеных сапогах,  а у другого в
калошах;  лица были у  обоих испитые,  нечистые,  с  небритыми бородами и  с
взъерошенными у одного черными, а у другого белокурыми волосами.
     Во  время прихода Татьяны Ивановны они были за обычным своим делом,  то
есть играли в преферанс.  Хозяйка вошла к ним в нумер с физиономией гордой и
строгой.
     - А  вы  уж  с  раннего утра и  за  карты!  И  праздника-то на вас нет,
греховодники этакие, - сказала она, подходя к столу.
     На эти слова игроки ничего не отвечали.
     - Ты в чем играл? - спросил один из них товарища.
     - В червях - без одной, - отвечал другой.
     - Нечего тут в червях; денег давайте лучше, - проговорила хозяйка.
     - Купил, - сказал один игрок.
     - Бубны, - перебил его партнер.
     - Да что это, глухи, что ли, вы стали? Я пришла за деньгами.
     - Пас и не приглашаю, - сказал игрок.
     - Бесстыдники этакие! Еще благородные, а хотят чужой хлеб даром есть.
     - Ну, ну, потише, почтеннейшая! - сказал один из постояльцев. - Куплю.
     - Нечего потише... Что вы, племянники, что ли, мне, вас даром держать?
     - Пикендрясы, - проговорил его товарищ.
     - Да что я вам на смех,  господа, что ли, далась? - сказала, начиная не
на шутку сердиться,  Татьяна Ивановна. - Сегодня же извольте съезжать, когда
не хотите платить денег, а не то, право, в полицию пойду, разорители этакие!

                Среди игры, среди забавы,
                Среди благополучных дней! -

запел один из игроков.
     - Бескозырная, - прибавил он.
     - Вист с болваном, - отвечал другой и тоже запел:

                Среди богатства, чести, славы!

     Татьяна Ивановна совершенно вышла из себя и плюнула.
     - Провалиться мне сквозь землю,  если я дам вам сегодня обедать; топить
не стану;  вьюшки оберу,  разбойники этакие...  грабители... туда же в карты
играют:  милостинками,  что ли,  друг другу платить станете? - говорила она,
выходя из нумера.
     - Ваня, - сказал один из постояльцев, - гривенник есть у тебя?
     - Есть, - отвечал другой.
     - Ладно, а то, брат, дура-то не пришлет обедать.
     - Ничего... Хлеба купим... Пики!
     Между  тем  Татьяна  Ивановна отправилась в  другой  нумер,  в  котором
проживал ее  постоялец так  себе  -  танцевальный учитель;  он,  худой,  как
мертвец, лежал на диване под изорванным тулупом.
     - Что, вам лучше ли? - сказала, войдя, Татьяна Ивановна. Больной кивнул
отрицательно головой.
     - Да вы бы в больницу ехали.
     - Завтра.
     - Да что завтра? Вот уже третий месяц говорите все: завтра.
     - Денег нет!
     - Продали бы что-нибудь.
     - Все уже продано.
     - То-то и  есть,  все продано;  денег нет,  а  еще рому покупали в семь
рублей, да еще и пьяны напились.
     - Для испарины.
     - Да для испарины не допьяна пьют.  Больной человек,  а туда же кутите.
Марфутка сказывала, что едва вас оттерла.
     - Я всю бутылку выпил. Что делать? С горя!
     - Ну,  а мне-то как же? За целый месяц ни копейки не платили, а ведь, я
думаю, я каждый день нарочно для вас суп варю.
     - Дайте поправиться.
     - Полноте с  вашим поправлением.  Ноги-то,  я  знаю,  у вас хороши,  да
губы-то к вину очень лакомы. Нет ли хоть сколько-нибудь?
     - Ни копейки нет.
     Татьяна Ивановна махнула рукой и вышла из комнаты.
     В соседнем нумере проживал третий ее милашка.  Мало этого:  он был, как
сама она рассказывала,  ее друг и поверял ей все свои секреты. Занимаемый им
нумер был  самый чистый,  хотя и  не  совсем теплый.  В  самом теплом нумере
проживал скрытный ее милашка -  музыкант.  В то время,  как Татьяна Ивановна
вошла к другу, он сидел и завивался. Марфутка, толстая и довольно неопрятная
девка,   исправлявшая,  по  распоряжению  хозяйки,  обязанность  камердинера
милашки, держала перед ним накаленные компасы.
     - А вы все франтите? - сказала Татьяна Ивановна, входя в комнату.
     - С добрым утром,  почтеннейшая!  Прошу принять место и побеседовать, -
отвечал тот, старательно укладывая свои волосы в щипцы.
     - Марфа вам нужна?
     - Нет, я сам завьюсь... А что?..
     - То-то, я хотела вам велеть кофею принести.
     - Мерси, тысячу раз мерси, почтеннейшая. С большим удовольствием выпью,
- сказал милашка, протягивая хозяйке руку.
     - Для милого дружка и сережка из ушка,  -  сказала Татьяна Ивановна.  -
Поди свари, - прибавила она, обращаясь к Марфе.
     Та вышла.
     Так  как  этот  друг  Татьяны Ивановны должен  в  моем  рассказе играть
главную роль,  то я обязанным себя считаю поподробнее познакомить читателя с
его  наружностью,   отчасти  биографиею  и  главными  наклонностями.  Сергей
Петрович Хозаров,  поручик в отставке,  был лет двадцати семи; лицо его было
одно из  тех,  про которые говорят,  что они похожи на  парижские журнальные
картинки:  и  нос,  например,  у  него был немного орлиный,  и губы тонкие и
розовые,  и  румянец на  щеках  свежий,  и  голубые,  правильно очерченные и
подернутые влагою  глаза,  а  над  ними  тонкою дугою  обведенные брови,  и,
наконец,  усы,  не так большие и не очень маленькие. Про прическу и говорить
нечего:  она  была  совершенно  по  моде  того  времени,  то  есть  на  теме
приглажена,  а  на висках и  на затылке разбита в  букли.  В лице его,  если
хотите,  все  было  хорошо,  свежо,  даже  правильно и  гармонировало одно с
другим; но в то же время чего-то недоставало, что вы желаете и любите видеть
в   лице  человека.   О   подобных  физиономиях  существуют  два  совершенно
противоположные мнения.  Одни говорят,  что  это красавцы,  миленькие,  даже
молодцы,   мало  этого,   Аполлоны  Бельведерские;  другие  же  называют  их
смазливыми  рожицами,  масками,  расписными купидонами и  даже  форейторами,
смотря по тому, какой у кого эпитет ближе на языке. О герое моем предоставлю
вам,  читатель мой,  избрать какое  будет  угодно из  вышеупомянутых мнений.
Кроме своей приятной наружности,  Сергей Петрович владел еще многими другими
достоинствами.  Служа в  полку,  он  слыл за славного малого,  удивительного
мастера танцевать и вообще за человека хорошо образованного, потому что имел
очень приличные манеры, говорил по-французски, владел пером и сочинял стихи,
из коих двое даже были напечатаны в каком-то журнале,  но главное -  он имел
необыкновенно много вкуса.  При  первой возможности молодой поручик так мило
отделывал и меблировал свою квартиру,  что приезжавшие к нему, разумеется, с
мужьями,  дамы ахали от  восторга и  удивления;  экипаж у  него был  один из
первых  между  всеми  господами  офицерами;   жженку  Хозаров  умел   варить
классически  и  вообще  с  неп