мне делать?  Я,  любя ее и  желая спасти от этого ужасного для
нее брака, сегодня же сделал ей предложение.
     - Браво!  Так  и  следует  поступить  благородному человеку!  Какой  же
результат?
     - Результат...  стыдно и  говорить.  Прочтите сами,  -  сказал Хозаров,
подавая Варваре Александровне письмо.
     - Результат обыкновенный,  -  сказала она,  прочитав письмо.  - Вот вам
отцы и матери...  Как они безумно располагают счастьем дочерей: тысяча душ -
и довольно! Что им за дело, что это бедное существо может задохнуться в этом
браке?  Как не быть счастливой при тысяче душах! Что за дело, что нет тысячи
первой души,  которая одна только и нужна для счастья женщины? А эту любовь,
которая живет в ней, она должна умертвить ее!.. Ничего, это очень легко; все
равно что снять башмак...  И что такое значит разлучить навеки два существа,
которые,  может быть,  созданы друг для друга?..  -  На  этих словах Варвара
Александровна остановилась и задумалась.
     Сергей Петрович,  созданный для  Марьи Антоновны,  в  продолжение всего
этого монолога сидел, тоже задумавшись.
     Долго еще Варвара Александровна говорила в том же тоне. Она на этот раз
была  очень  откровенна.  Она  рассказала историю одной  молодой девушки,  с
прекрасным,  пылким сердцем и  с умом образованным,  которую родители выдали
замуж по расчету,  за человека богатого,  но отжившего,  желчного, в котором
только и были две страсти: честолюбие и корысть, - и эта бедная девушка, как
южный цветок,  пересаженный из-под  родного неба  на  бедный свет оранжереи,
сохнет и вянет с каждым днем.
     Варвара Александровна так  живо рассказала эту  историю,  что герой мой
положительно догадался, что этот южный цветок не кто иной, как она сама.
     Прощаясь  с  гостем,  Мамилова  обещалась побывать  на  другой  день  у
Ступицыных и поговорить там о нем.
     Молодой  человек  с  чувством благодарности пожал  руку  нового  своего
друга.
     В  нумере  своем  он  нашел  маленькую записку от  Ступицына следующего
содержания:

     "Душевно благодарю вас за угощение и  надеюсь,  что все останется между
нами в тайне.
                                                                А.Ступицын".

     Кроме того, он застал там Татьяну Ивановну.
     - Сергей Петрович,  что это у вас наделалось?  - начала хозяйка, видимо
чем-то  весьма взволнованная.  -  Я  сегодня такой странный прием получила у
Катерины Архиповны, что просто понять не могу; меня совсем не пустили в дом;
а  этот толстяк Рожнов под носом у  меня захлопнул двери и  сказал еще,  что
меня даже не велено принимать.
     - Все кончено, Татьяна Ивановна, - сказал герой мой, садясь в кресло.
     - Нет,  не  кончено  и  не  может  быть  кончено,  -  возразила Татьяна
Ивановна. - Марья Антоновна будет ваша, если захотите.
     - Каким образом?
     - Очень просто... увезите.
     - Увезти?..  Да, конечно, можно; но, впрочем, утро вечера мудренее: мне
очень хочется спать.
     Герой  мой,  утомленный  ощущениями дня,  действительно очень  устал  и
потому,  выпроводив Татьяну Ивановну, тотчас же разделся, бросился в постель
и скоро заснул.


                                     V

     Существует  на  свете  довольно  старинное  и   вместе  с   тем  весьма
справедливое мнение,  -  мнение,  доказанное многими романами, что для любви
нет ни запоров,  ни препятствий, ни даже враждебных стихий; все она поборает
и  над  всем торжествует.  Это  старинное мнение подтвердилось еще  раз и  в
настоящем моем рассказе.
     После   сделанного  Хозарову  отказа   Катерина  Архиповна  долго   еще
совещалась с  Рожновым,  и  между ними  было положено:  предложение молодого
человека скрыть от всех,  а главное - от Мари; сделать это, как казалось им,
было весьма возможно. Хозарову уже отказано от дома, и теперь только надобно
было  выпроводить  Татьяну  Ивановну,  которая,  пожалуй,  будет  переносить
какие-нибудь вести. Почтеннейшая девица не замедлила явиться в этот же день,
и  Рожнов взялся сам  отказать гостье и,  видно,  исполнил это  дело  весьма
добросовестно,   потому  что   Татьяна  Ивановна  после   довольно  громкого
разговора,  который имела с  ним первоначально в зале,  потом в лакейской и,
наконец,  на крыльце, вдруг выскочила оттуда, как сумасшедшая, и целые почти
два переулка бежала, как будто бы за ней гналась целая стая бешеных собак.
     Мало  этого,  чтобы прекратить всякую возможность для  Мари  видеться с
Хозаровым и в посторонних домах, Катерина Архиповна решилась притвориться на
некоторое время больною и  никуда не  выезжать с  семейством.  Но что значат
человеческие  усилия  против  могущества  все   преоборающей  и   над   всем
торжествующей любви? Между тем как мать и влюбленный толстяк думали, что они
предостерегли себя со  всех сторон от  опасности,  опасность эта им угрожала
отовсюду.
     Проснувшись  на  другой  день,   Хозаров  внимательно  рассмотрел  свое
положение.  Во-первых,  он убедился в  том,  что решительно влюблен в  Мари;
во-вторых,  тридцать тысяч, каменная усадьба и триста душ, - как хотите, это
вовсе не  такого рода вещи,  от которых можно бы было отказаться равнодушно.
Но что предпринять?  На совещание о  том,  что предпринять,  была приглашена
Татьяна  Ивановна,   очень  хорошо  еще  помнившая  ужасный  прием  в   доме
Ступицыных, вследствие чего и была против всех их, разумеется, кроме Мари, в
каком-то  ожесточенном состоянии.  Она  советовала Хозарову  увезти  Мари  и
подать просьбу на  мать  за  управление имением;  а  Рожнова сама  обещалась
засадить в тюрьму за то,  что будто бы он обругал ее,  благородную девицу, и
обругал такими словами, которых она даже и не слыхивала.
     Но Хозаров смотрел на это с  другой стороны и хотел действовать в более
логическом порядке.  Первоначально ему  хотелось написать к  Мари  письмо  и
получить от нее ответ.
     Но  каким образом передать письмо?  Татьяне Ивановне,  как видит и  сам
читатель,  не  было уже никакой возможности идти к  Ступицыным;  но  она так
ненавидела Катерину Архиповну, так была оскорблена на ее крыльце, что, назло
ей,  готова была решиться на  все и  взялась доставить письмо.  Как ни верил
Хозаров в  способность Татьяны Ивановны передавать письма,  но  все-таки  он
пожелал знать,  какое именно она избирает для этого средство. Оказалось, что
средство было  очень  легкое  и  весьма  надежное:  у  девицы  Замшевой есть
приятельница -  тоже девица -  торговка,  которая ходит почти во  все дома и
была уже  несколько раз у  Ступицыных и  будто бы  очень дружна с  горничною
Марьи Антоновны и даже кой-что про эту голубушку не совсем хорошее знает. Об
остальном догадаться не трудно:  стоит Хозарову написать письмо, вручить его
девице-торговке,  а та уже свое дело сделает и принесет даже ответ и за весь
этот подвиг возьмет какие-нибудь два целковых.
     - Вы напишите ей письмо почувствительнее,  а главное дело - напишите ей
про мать: какая она ей злодейка и какого счастья лишает ее на всю жизнь.
     - Знаю,  как написать,  -  отвечал Хозаров и,  расставшись с  хозяйкою,
тотчас же принялся сочинять послание,  на изложение которого героем моим был
употреблен добросовестный труд.  Три  листа почтовой бумаги были перемараны,
и,  наконец,  уже  четвертый,  розовый  и  надушенный,  удостоился  остаться
беловым. Письмо было написано с большим чувством и прекрасным языком.
     Вот оно:

     "Мари! Я осмеливаюсь называть вас этим отрадным для меня именем, потому
что  вашим наивным да,  сказанным на  вечере у  Мамиловой,  вы  связали вашу
судьбу с моей.  Но люди хотят расторгнуть нас: ваша мать приготовила другого
жениха.  Вы его, конечно, знаете, и потому я не хочу в этих строках называть
его ужасного для меня имени;  оно,  конечно,  ужасно и для вас, потому что в
нем заключается ваша и моя погибель.
     Вчерашний день,  я  не  знаю,  сказано ли  вам,  я  просил вашей  руки.
Простите,  что сделал это, не сказав предварительно вам; но когда любишь, то
веришь  и  надеешься.  Мне  отказано,  Мари,  -  отказано самым  жесточайшим
манером!..  О Мари! Мне отказано в надежде владеть вами, мой ангел; отказано
и в доме... Не знаю, как остался я вчерашний день в своем уме и имею сегодня
силы начертить эти грустные строки. Теперь все зависит от вас. Вас не отдают
мне  люди,  отдайте мне  сами себя и  напишите мне  ответ.  Одно слово,  моя
ненаглядная Мари,  одно  слово твое  воскресит в  душе моей умершие надежды.
Остаюсь влюбленный Х....в.
     P.S. Та же женщина, которая доставит вам это письмо, может принести мне
ответ ваш".

     Не меньшая опасность для сердца Мари -  и сердца, уже несколько, как мы
видели из предыдущих сцен,  влюбленного, - угрожала с другой стороны, это со
стороны Варвары Александровны.  В самое то утро,  как Хозаров писал письмо к
предмету  его  любви,  Мамилова писала  таковое  же  к  предмету ее  дружбы,
какой-то двоюродной сестре,  с которою она была в постоянной переписке.  Так
как  письмо это  было  написано тоже прекрасным пером и  отличалось глубиною
мыслей,  а главное - близко относилось к предмету моего рассказа, то я и его
намерен здесь изложить с буквальною точностью.

                            "Ma chere Claudine!
     Давно я не писала к тебе, потому что писать было нечего. Ты знаешь, что
я  не  имею собственной жизни:  сердце мое,  это некогда страстное и  пылкое
сердце,  оно как будто бы перестало уже биться;  я езжу в оперу, даю вечера,
наряжаюсь,  если хочешь, но это только одни пустые рассеяния, а жизни, самой
жизни -  нет и нет...  тысячу раз нет...  Ты,  конечно бы,  теперь не узнала
меня:  я  сделалась какая-то  мизантропка;  но я  люблю людей,  я  могу жить
счастьем   других,   этим   единственным  утешением  для   людей,   лишенных
собственного счастья,  и вот тебе пример.  Есть у меня один знакомый,  некто
monsieur Хозаров.  Представь себе,  chere Claudine,  юношу в полном значении
этого слова, хорошенького собой, с пылкими и благородными чувствами, которые
у него выражаются даже в его прекрасных черных глазах: он влюблен, и влюблен
страстно,  в молоденькую девушку, Мари Ступицыну, которая тоже, кажется, его
обожает,  и знаешь, как обыкновенно обожают пансионерки. Чего, подумаешь ты,
недостает для  того,  чтобы,  для  обоюдного счастья,  связать  этих  людей,
созданных один для другого,  узами брака?  Но их расторгают,  - расторгают с
тем,  чтобы одну продать за золотой мешок сорокалетнему толстяку,  в котором
столько же чувств, как и в мраморной статуе, а другого... другого заставить,
в порыве отчаяния,  может быть,  броситься в омут порока и утратить там свою
молодость,  здоровье,  сердце и ум,  одним словом - все, все, что есть в нем
прекрасного. Но я, испытавшая горе на самой себе, я буду действовать на мать
и  на  отца  девушки,  на  нее  самое,  на  молодого человека,  чтобы только
заставить сберечь их в сердцах своих эту любовь,  эту дивную любовь, которая
может усыпать цветами их жизненный путь.
     Прощай, ma chere, пиши чаще!
                                                        Остаюсь твоя Barbe".

     Написав это  письмо,  Мамилова в  тот  же  вечер решилась отправиться к
Ступицыным и  начать действовать в  пользу двух существ,  созданных один для
другого.  Слуга,  пойдя докладывать о  ее приезде,  долго не возвращался,  а
возвратившись,  объявил,  что  в  доме,  должно быть,  что-нибудь случилось,
потому что он едва добился толку,  но приказали,  впрочем,  просить.  Первый
человек, встретивший гостью, был сам Антон Федотыч, который подошел к ней на
цыпочках,  поцеловал ее  руку  и  шепотом  просил  ее  пожаловать в  комнату
Катерины Архиповны.
     - Что такое у вас? - спросила гостья.
     - Машет больна, с четырех часов в истерике, - отвечал Антон Федотыч.
     - Я этого ожидала,  - сказала Варвара Александровна и вошла в следующую
комнату,  где увидела хозяйку и двух старших дочерей ее, смиренно сидящих по
углам. Все они тоже шепотом поздоровались с гостьей.
     - Что с вашей Мари? - спросила она у старухи.
     - Сама не понимаю,  что случилось,  -  отвечала мать, - с самого утра в
ужасной истерике,  и ничто не помогает.  Я думаю, с полчаса рыдала без слез,
так что начало дыхание захватываться.
     - Должно быть, испуг, - заметил Антон Федотыч, - она крыс очень боится,
вероятно, крысы испугалась.
     Мамилова сомнительно покачала головой.
     - Вы,   я  думаю,  Катерина  Архиповна,  знаете  или  по  крайней  мере
догадываетесь о  причине болезни Мари.  Может быть,  еще и  не  то будет,  -
проговорила она.
     Катерина Архиповна посмотрела несколько минут на  гостью,  как бы желая
догадаться, что та хочет сказать и к чему именно склоняет разговор.
     - Я не понимаю вас, Варвара Александровна, - сказала она.
     - По моему мнению,  очень немудрено, - подхватил Ступицын, - она у нас,
знаете, этакой нервной комплекции.
     - Перестаньте,  пожалуйста, вы с вашими мнениями, - перебила Ступицына,
- лучше бы посидели в зале:  может быть,  кто-нибудь подъедет,  а там никого
нет, потому что Ивана я послала за фл„рдоранжем. - Антон Федотыч поднялся со
стула.  - Пашет и Анет, подите наверх, в вашу комнату, - продолжала старуха,
- и послушайте, покойно ли спит Мари.
     Получив такое  приказание,  папенька и  две  старшие дочери  тотчас  же
отправились к своим постам.
     Катерина  Архиповна  с  умыслом  распорядилась  таким  образом,   чтобы
остаться наедине с гостьей и послушать,  что она еще скажет про Мари, и если
это  про сватовство Хозарова,  то  отделать эту госпожу хорошенько,  так как
страстная мать  вообще не  любила участия посторонних людей  в  ее  семейных
делах,  и  особенно в  отношении идола,  за  исключением,  впрочем,  участия
Рожнова, в рассуждении которого она, как мы знаем, имела свою особую цель.
     - Я все слышала, - начала Мамилова тотчас же, как они остались наедине,
- и,  признаюсь, от вас, Катерина Архиповна, и тем более в отношении Мари, я
никогда этого не ожидала:  очень натурально,  что она, бедненькая, страдает,
узнав, как жестоко вчерашний день решена ее участь.
     - А, вы говорите, - сказала Ступицына самым обидно-насмешливым голосом,
- про это глупое предложение этого мальчишки Хозарова?  Уж не оттого ли,  вы
полагаете,  Мари больна, что я вчерашний день отказала этому вертопраху даже
от  дома?  В  таком случае я  могу сказать вам,  что вы ошибаетесь,  Варвара
Александровна, Мари даже не знает ничего: я не сочла даже за нужное говорить
ей об этом.
     - Вы  ей  не  говорили,  -  возразила с  своей  стороны  тоже  довольно
насмешливо гостья,  -  но она знает.  Поверьте мне:  женщине, которая любит,
говорит ее инстинкт, ее предчувствие.
     - Мне очень странно,  Варвара Александровна,  - сказала мать, - слышать
от вас такое,  даже обидное для девушки, заключение, тем более, что Мари еще
ребенок, который даже, может быть, и не понимает этого.
     - Не сердитесь на меня,  Катерина Архиповна,  и поймите, что я хочу вам
сказать:  дочь  ваша  любит,  и  любит до  безумия,  и  вы,  страстная мать,
припомните мои слова: вы сведете ее в могилу.
     - Сделайте милость,  бога ради, прошу вас, не говорите подобных ужасных
вещей! - перебила мать, начавшая уже выходить из терпения.
     Но Мамилова продолжала:
     - Я говорю,  что чувствую:  выслушайте меня и взгляните на предмет, как
он есть. Я знаю: вы любите вашу Мари, вы обожаете ее, - не так ли? Но как же
вы устраиваете ее счастье, ее будущность? Хорошо, покуда вы живы, я ни слова
не говорю -  все пойдет прекрасно;  но если, чего не дай бог слышать, с вами
что-нибудь случится, - что тогда будет с этими бедными сиротами и особенно с
бедною Мари,  которая еще  в  таких  летах,  что  даже  не  может  правильно
управлять своими поступками?
     - Я опять вам скажу, Варвара Александровна, что я не понимаю, к чему вы
все это говорите,  -  возразила Катерина Архиповна.  - Мне пророчите смерть,
дочь мою,  говорите, я сведу в могилу, и бог знает что такое! Я мать, и если
отказала какому-нибудь жениху, то имею на это свои причины.
     - Мне известны эти причины,  -  сказала гостья.  -  У вас в виду другой
жених:  старый,  толстый,  богатый. Но что такое значит богатство? Что такое
деньги?  Это  яд,  который  отравляет жизнь  женщины.  Не  губите,  Катерина
Архиповна, вашей дочери, не продавайте ее за деньги, если не хотите отравить
ее жизнь.
     Катерина Архиповна потеряла уже всякое терпение и  готова была выйти из
границ приличия, в которых старалась себя держать как хозяйка дома.
     - Я не продавала и не продам моей дочери,  Варвара Александровна,  и не
хочу  ее  губить.  Для  вас,  кажется,  наши  семейные дела  должны бы  быть
посторонние,  и  потому,  прошу  вас,  прекратите этот  неприятный для  меня
разговор.
     - Извольте,  если он вам неприятен,  я прекращу, но все-таки скажу, что
дочь ваша любит Хозарова.
     - А  я  вам скажу,  что она его не любит,  потому что получила не такое
романтическое и ученое воспитание. Нельзя же, Варвара Александровна, по себе
судить о других.
     - Тем  хуже для вас,  Катерина Архиповна,  что вы,  быв такой страстной
матерью, не умели от вашей дочери заслужить доверия.
     - Я двадцать пятый год,  как мать, и мать троих дочерей. Вы, я полагаю,
не можете и судить об этих чувствах, потому что никогда не имели детей.
     - Не  смею  и  равняться с  вами в  этом отношении и  сказала только из
желания счастья Мари.
     - Никто, конечно, как мать, не пожелает более счастья дочери.
     - И  с  этим я  вполне согласна,  что они желают,  но  всегда ли  умеют
устроить это счастье детей?  Впрочем,  я  действительно,  может быть,  дурно
поступаю, что вмешалась в совершенно постороннее для меня дело.
     - Оно   конечно,   Варвара  Александровна,   вам  будет  гораздо  лучше
предоставить мне самой знать мои дела.
     - Совершенно  согласна  и  прошу  у  вас  извинения,  -  сказала  опять
насмешливым голосом Варвара Александровна.
     - И меня тоже извините,  -  отвечала хозяйка,  -  и я,  как мать, может
быть, сказала вам что-нибудь лишнее.
     Здесь разговор двух дам прекратился.  Варвара Александровна из приличия
просидела несколько минут у  Ступицыных и  потом уехала,  дав  себе слово не
переступать вперед даже  порога в  этот  необразованный дом.  Вечером к  ней
явился Хозаров: он был счастлив и несчастлив: он получил с торговкою от Мари
ответ, короткий, но исполненный отчаяния и любви.
     "Я вас буду любить всю жизнь,  -  писала она. - Мамаше как угодно: я не
пойду за  этого гадкого Рожнова.  Вас ни  за  что в  свете не забуду,  стану
писать к  вам часто,  и вы тоже пишите.  Я сегодня целый день плачу и завтра
тоже буду плакать и ничего не буду есть. Пускай мамаша посмотрит, что она со
мной делает".
     - Не  правда  ли,   -  сказал  Хозаров,  прочитав  это  письмо  Варваре
Александровне,  -  по-видимому,  это письмо небольшое,  но  как в  нем много
сказано!
     - Тут неподдельный язык природы и наивность сердца,  -  отвечала та.  -
Впрочем,  -  продолжала она,  -  вам  все-таки  надобно отказаться от  вашей
страсти,  потому что это такое дикое, такое необразованное семейство! Я даже
не воображала никогда,  чтобы в  наше время могли существовать люди с такими
ужасными понятиями.
     - Все семейство никуда не годится,  но Мари между ними исключение:  она
непохожа ни на кого из них.
     - Это правда.  Отец еще ничего -  очень глуп и собою урод,  сестры тоже
ужасные провинциалки и очень глупы и гадки,  но мать -  эта Архиповна,  я не
знаю,  с  чем ее сравнить!  И как в то же время дерзка:  даже мне наговорила
колкостей;  конечно,  над всем этим я  смеюсь в  душе,  но  во всяком случае
знакома уже больше не буду с ними.
     - Но что же я должен предпринять? - возразил Хозаров.
     - Не знаю. Entre nous soit dit*, вам остается одно - увезти.
     ______________
     * Между нами будь сказано (франц.).

     - Увезти? Да, это правда!
     - Непрем