началом,  не  замечаемым ни  в  одном из
членов семейства. Катерина Архиповна, как я прежде объяснил, была не в духе:
как-то  порывисто  разлила  она  чай  по  чашкам  и  подала  их  дочерям,  а
предназначенный для  супруга  стакан  даже  пихнула к  нему.  Антон  Федотыч
Ступицын,  имя  родоначальника семейства,  принял  довольно  равнодушно  так
невежливо препровожденный к  нему  стакан  и  принялся пить  чай  с  большим
аппетитом.  Отпив  половину стакана,  он  потихоньку встал,  взял  трубку  и
закурил.
     - Фу,  батюшки,  опять с своим куреньем,  - сказала Катерина Архиповна,
отмахивая от себя табачный дым.
     - Ничего,  душа моя,  я так...  немножко, - отвечал Антон Федотыч, тоже
размахивая дым.
     - Это у  него ничего,  как из  трубы...  Жили бы  там себе в  деревне и
курили, сколько хотелось: так нет, надобно в Москву было приехать.
     - Нельзя  было,  душа  моя.  Генерал просто  меня  прогнал;  встретил в
лавках:  "Что вы,  говорит,  сидите здесь?  Я,  говорит, давно для вас место
приготовил".  Я  говорю:  "Ваше превосходительство,  у  меня  хозяйство".  -
"Плюньте,  говорит,  на ваше хозяйство; почтенная супруга ваша с часу на час
вас ждет",  -  а на другой день даже письмо писал ко мне;  жалко только, что
дорогою затерял.
     В продолжение всей этой речи Катерина Архиповна едва сдержала себя.
     - Я  хочу  вас,  Антон  Федотыч,  спросить только одно:  перестанете вы
когда-нибудь лгать или нет?
     - Что  лгать-то,  -  отвечал  немного  смешавшийся Ступицын,  -  спроси
Пиронова; при нем вся эта история была.
     - Нечего мне Пиронова спрашивать; двадцать пятый год я, милый друг мой,
вас знаю;  перед кем-нибудь уж другим выдумывайте и лгите. Ну, зачем вы сюда
приехали? Для какой надобности?
     - Да ведь я тебе говорил, душа моя, что генерал...
     - Не говорите вы мне, бога ради, про генерала и не заикайтесь про него,
не  сердите хоть по крайней мере этим.  Вы все налгали,  совершенно-таки все
налгали.  Я сама его, милостивый государь, просила; он мне прямо сказал, что
невозможно,  потому что места у них дают тем, кто был по крайней мере год на
испытании.  Рассудили ли вы, ехав сюда, что вы делаете? Деревню оставили без
всякого присмотра,  а  здесь -  где мы  вас поместим?  Всего четыре комнаты:
здесь я, а наверху дети.
     - Да много ли мне места надобно? Я вот хоть здесь...
     - Скажите на  милость:  он  здесь -  в  зале расположится;  одна чистая
комната,  он и  в той дортуар себе хочет сделать.  Вы о семействе никогда не
думали и не думаете,  а только о себе;  только бы удовлетворять своим глупым
наклонностям:  наесться, выспаться, накурить полную комнату табаком и больше
ничего;  ехать бы потом в гости,  налгать бы там что-нибудь -  вот в Москву,
например,  съездить.  Сделали ли  вы  хоть  какую-нибудь  пользу для  детей,
выхлопотали, приобрели ли что-нибудь?
     - Да я думал... - начал было Антон Федотыч.
     - Ничего  вы  не  думали,  -  перебила  Катерина Архиповна,  -  солгали
где-нибудь, что в Москву едете, да после и стыдно было отказаться.
     Последние слова очень сконфузили Ступицына.
     - Мне нечего стыдиться, - проговорил он.
     - Знаю, что вы давно стыд-то потеряли. Двадцать пятый год с вами маюсь.
Все сама,  везде сама.  На  какие-нибудь сто душ вырастила и  воспитала всех
детей;  старших,  как помоложе была,  сама даже учила, а вы, отец семейства,
что сделали?  За рабочими не хотите хорошенько присмотреть, только конфузите
везде.  Того и жди, что где-нибудь в порядочном обществе налжете и заставите
покраснеть до ушей.
     - Бранитесь,  бранитесь,  как хотите; эту песню я уже двадцать пять лет
слушаю, - проговорил, махнув рукой, Антон Федотыч.
     - Да вы хоть кого из терпения выведете, - возразила Катерина Архиповна.
- Не сиделось вам в  деревне,  в  Москву прискакали;  на почтовых,  я думаю,
ехали. Вот я просмотрю оброчный счет. Привезли ли счет-то по крайней мере?
     - Привез; сто рублей всего собрано.
     - Знаю я вас,  милостивый государь,  сто рублей.  Я,  впрочем, усчитаю.
Хоть бы вы то рассудили: что я, для удовольствия, что ли, живу здесь?
     - Кто вас знает, зачем вы здесь живете.
     - Как же - для любовников! Посмотрите-ка, сколько их в пятьдесят-то лет
завела.  Скажите на милость:  он не знает,  зачем я здесь живу! Знаете ли по
крайней мере, что у нас в Москве тяжба? Это-то вы хоть знаете ли?
     - Конечно, знаю.
     - Так  что  же-с,  вам,  что ли,  мне поручить хлопотать?  Фамилию свою
хорошенько не умеете подписать.
     - Вы уж очень учены; где нам! - возразил Антон Федотыч.
     - Конечно,  лучше  вашего все  понимаю;  как  угорелая езжу  по  добрым
знакомым  да  кланяюсь  и  прошу,   чтоб  растолковали  да  научили.  Вот  с
завтрашнего дня все Вам передам: хлопочите, ходатайствуйте. Слава богу, свой
стряпчий приехал, можно успокоиться: обделает дело.
     - Я военный человек, статских дел не знаю.
     - Скажите,  какой воин,  -  ветеран заслуженный;  много ли изволили ран
получить? В каких сражениях были?
     - Ругайтесь, как хотите ругайтесь, я уж не стану и говорить, - произнес
со вздохом Антон Федотыч и опять махнул рукой.
     - Ну,  думала,  -  продолжала Катерина Архиповна:  - приехала в Москву,
наняла почище квартиру,  думала,  дело делом,  а может быть,  бог приведет и
дочерей устроить.  Вот  тебе теперь и  чистота.  Одними окурками насорит все
комнаты.  Вот  в  зале здесь с  своим прекрасным гардеробом расположится,  -
принимай посторонних людей.  Подумали ли вы хоть о гардеробе-то своем?  Ведь
здесь столица,  а не деревня;  в засаленном фраке - на вас все пальцем будут
показывать.
     - Что мне гардероб-то, ведь я не молоденький, - возразил Антон Федотыч.
     - Да вы отец семейства; по вашей наружности будут судить и о прочих.
     - Я сошью себе фрак; всего сто рублей.
     - Конечно,  как вам не сшить?  Сто рублей для вас пустяки.  Вместо того
чтобы  жить  в  деревне  да  сколачивать  копейку,   чтобы  как-нибудь,   да
поблагороднее, поддерживать семейство, - не тут-то было: в Москву прискакал,
франтом хочет быть;  место он  приехал получать.  Вот,  не  угодно ли?  Есть
свободное: в нашей будке будочник помер.
     - Ну,  бог  с  тобой,  расписывай,  -  проговорил уже потерявший совсем
терпение Антон  Федотыч,  махнул  рукой,  вздохнул и  вышел  из  комнаты  на
крыльцо.
     Здесь я  должен заметить,  что  всю  предыдущую сцену между папенькой и
маменькой две старшие дочери, Пашет и Анет, выслушивали весьма хладнокровно,
как бы самый обыкновенный семейный разговор,  и  не принимали в нем никакого
участия;  они сидели,  поджав руки:  Анет поводила из стороны в сторону свои
большие серые глаза,  взглядывая по временам то на потолок,  то на сложенные
свои  руки;   Пашет  свои  глаза  не  поводила,   а   держала  их  постоянно
устремленными на маменьку или на лежавший около нее белый хлеб -  доподлинно
я  не  знаю;  одна только Машет волновалась родительскою размолвкою,  или по
крайней мере ей было это скучно.
     Все,  что ни говорила Катерина Архиповна своему супругу, все была самая
горькая истина:  он  ничего не  сделал и  не  приобрел для своего семейства,
дурно присматривал за рабочими,  потому что, вместо того чтобы заставлять их
работать,  он  начинал им обыкновенно рассказывать,  как он служил в  полку,
какие у  него были тогда славные лошади и тому подобное.  Генерала он только
видел,  но  тот  ему  ни  слова  не  говорил о  месте;  а  приехал в  Москву
единственно потому,  что,  быв в  одной холостой у казначея компании и выпив
несколько рюмок водки,  прихвастнул,  что он на другой же день едет к своему
семейству в Москву,  не сообразя,  что в числе посетителей был некто Климов,
его  сосед,  имевший какую-то  странную привычку ловить  Антона  Федотыча на
словах,  а потом уличать его,  что он не совсем правду сказал.  Услышав, что
Ступицын возвестил о  поездке в Москву,  сосед не упустил случая и возгласил
во всеуслышание:  "Солгал,  брат Антоша,  не поедешь ты в Москву". - "Это уж
представьте мне  лучше  знать",  -  возразил  уклончиво Ступицын.  -  "Опять
повторяю при всей честной компании:  не поедешь ты в Москву",  -  проговорил
еще громче Климов.  -  "А вот увидим", - отвечал опять уклончиво Ступицын. -
"Нечего тут видеть,  а вот что,  - продолжал Климов, - ты сказал, что завтра
поедешь;  завтра, брат, я сам еду в Москву; едем вместе, и вот пари: поедешь
- моя дюжина шампанского,  не поедешь - твоя!" - "Идет", - отвечал Ступицын,
и тут же два соседа ударились по рукам. На другой день Ступицын пораздумал и
уже решился было потихоньку уехать в  деревню;  но Климов приехал к  нему со
всей честной компанией.  Не ехать,  значит,  надобно было отдать пари.  "Что
будет,  то будет, лучше поеду", - подумал Антон Федотыч. К этому решению его
еще более подстрекали имевшиеся в  кармане сто рублей,  привезенные было для
отправления к супруге.
     Климов проиграл: Антон Федотыч, сильно подгуляв, поехал с ним в Москву.
     Для большего уяснения характера этого человека,  я должен сказать,  что
Ступицын вовсе не мог быть отнесен к  тем неприличным лгунам,  которые несут
бог знает какую чушь,  ни  с  чем несообразную.  Напротив того,  он  говорил
весьма сбыточные и обыкновенные вещи,  но только они с ним не случались и не
могли  даже  случаться.  Судьба,  или,  лучше  сказать,  Катерина Архиповна,
держала его, как говорится, в ежовых рукавицах; очень любя рассеяние, он жил
постоянно в  деревне и  то  без всяких комфортов,  то  есть:  ему никогда не
давали водки выпить,  что он  очень любил,  на  том основании,  что будто бы
водка ему ужасно вредна;  не всегда его снабжали табаком, до которого он был
тоже страстный охотник; продовольствовали более на молочном столе, тогда как
он  молока  терпеть  не  мог,   и,  наконец,  заставляли  щеголять  почти  в
единственном фраке,  сшитом по крайней мере лет шестнадцать тому назад. Всем
этим лишениям Антон Федотыч покорялся терпеливо и  не  предпринимал ничего к
выходу из подобного положения. Невинным и единственным его развлечением было
то, что он, сидя в своей комнате, создавал различные приятные способы жизни,
посреди которых он мог бы существовать:  например,  в одно холодное утро, на
ухарской тройке, он едет в город; у него тысяча рублей в кармане; он садится
играть в карты,  проигрывает целую ночь. На другой день зовет к себе гостей;
до  приезда еще их выпивает крепкой очищенной водки.  Друзья съезжаются,  он
угощает  их  превосходным  обедом  с  шампанским  и  с  мороженым;   вечером
заставляет играть своих музыкантов, которых у него тридцать человек. Пошалив
таким образом,  на другой день принимается за дело:  ходит по постройкам,  а
вечером пишет письма в  Петербург,  чтобы ему  выслали четыре ящика вина,  -
словом, живет на широкую ногу, русским барином. Все такого рода мечтания так
укоренялись в  голове Ступицына,  что  он  сам начинал в  них верить,  как в
действительность,  и очень любил их высказывать себе подобным;  но, увы! Эти
себе подобные,  если они хоть немного знали Антона Федотыча, не говоря уже о
семейных,  эти себе подобные обрезывали его на первом слове:  "Полно,  брат,
врать,  Антон Федотыч",  "Замололи вы,  Антон Федотыч". Более же деликатные,
особенно из дам, отходили от него обыкновенно в самом начале разговора. Были
и такие проказники,  которые говорили:  "Поври что-нибудь, Антон Федотыч". -
"Сами извольте врать", - отвечал добросердый Ступицын.
     Катерина Архиповна была прекрасная семьянинка,  потому что, несмотря на
все  неуважение к  мужу,  которого она  считала  самым  пустым  и  несносным
человеком в  мире,  сохранила свою репутацию в  обществе и,  по возможности,
старалась скрыть между посторонними людьми недостатки супруга;  но  когда он
бывал  болен,  то  даже  сама  неусыпно  ухаживала за  ним.  Пиля  его,  как
говорится,  каждодневно,  она  всегда  относилась  к  нему  во  втором  лице
множественного числа и прибавляла частичку "с".  Кроме того,  надобно отдать
ей честь, она была самая расчетливая и неутомимая хозяйка и добрая мать: при
весьма ограниченных средствах,  она  умела жить чистенько и  одевала дочерей
хотя не  богато,  но,  право,  весьма прилично.  Двух старших она любила так
себе,  посредственно,  но  младшая была ее  идол;  для  нее  она готова была
принести в  жертву двух старших дочерей,  мужа,  все свое состояние и  самое
себя.  Над всеми и  над всем она была госпожой в  доме и  только в отношении
Мари  делалась  рабою,   и  рабою  беспрекословною.  Постоянные  хлопоты  по
хозяйству,  о детях, вечная борьба с нуждою, каждодневные головомойки никуда
не  годному  супругу  -   все  это  развило  в  Катерине  Архиповне  желчное
расположение и  значительно испортило ее характер;  она брюзжала обыкновенно
целые дни то  на людей,  то на дочерей,  а  главное -  на мужа.  Две старшие
дочери,  Пашет и  Анет,  очень любили новые платья,  молодых мужчин и питали
самое страстное желание выйти поскорее замуж;  кроме того,  они  были  очень
завистливого характера. Анет, как и папенька, любила сказать красное словцо,
Пашет  же  была  очень  молчалива и  наследовала от  папеньки только сильный
аппетит.  Обе эти девицы были влюблены по нескольку раз,  хотя и не совсем с
успехом;  маменьки они боялись,  слушались ее и уважали; вследствие того и в
отношении  папеньки  разделяли  вполне  ее  мнение,   то  есть  считали  его
совершенно за нуль и  только иногда относились к нему с жалобами на младшую,
Машет,  которую обе  они  терпеть не  могли,  потому  что  она  была  идолом
маменьки,  потому что  ей  шили лучшие платья и  у  ней  было уже  до  пятка
женихов,  тогда как им не досталось еще ни одного.  Что касается до Мари, то
она,  по словам Катерины Архиповны,  еще не сформировалась, была совершенный
ребенок и  несколько месяцев только перестала играть в куклы и начала читать
романы.
     Антон Федотыч,  которого мы оставили на крыльце, все еще сидел там и не
входил  в  комнату.  Средство  это  он,  особенно  в  холодное  время  года,
употреблял издавна и  всегда почти для себя с успехом.  Во-первых,  уходя на
крыльцо,  он  удалялся  от  супруги;  во-вторых,  освежался  на  воздухе  от
головомойки и,  наконец,  в-третьих,  возбуждал к  себе в Катерине Архиповне
участие. Спустя четверть часа она обыкновенно говорила: "Что, сумасшедший-то
там стоит? Простудится еще: эй, девочка, мальчик! Подите скажите барину, что
он там стоит?" Барину сказывали, и он возвращался торжествующий и спокойный,
потому что  Катерина Архиповна после этого обыкновенно его  уже не  журила и
даже  иногда говорила,  чтобы  он  выпил водки.  В  настоящее время Катерина
Архиповна,  видно,  очень рассердилась;  прошло уже более четверти часа, как
Ступицын сидел на  рундучке крыльца,  а  она  не  высылала;  Антону Федотычу
становилось очень холодно;  единственный предмет его  развлечения -  луна  -
скрылась за облаками. Вдруг в темноте послышались шаги.
     - Ах! - вскрикнул вслед за тем женский голос.
     - Ух,  черт возьми! - произнес с своей стороны Ступицын, схватившись за
живот, в который ударилась чья-то нога.
     - Кто это? - повторил тот же голос.
     - А ты кто? - спросил Ступицын.
     - Я пришла к знакомым моим, - сказал женский голос. - Вы здешний?
     - Здешний. Кого вам надо?
     - Катерину Архиповну.
     - Жену мою?
     - Вы супруг Катерины Архиповны?
     - Точно так.
     - Ах,  боже мой, извините, я очень хорошая знакомая Катерины Архиповны.
Честь имею рекомендоваться: Татьяна Ивановна Замшева.
     - Позвольте и  мне,  с  своей  стороны,  представиться:  Антон  Федотыч
Ступицын. Что мы здесь стоим? Милости прошу!
     Хозяин и  гостья вошли в  залу,  в которой никого уже не было.  Татьяна
Ивановна  и  Антон  Федотыч  смотрели  несколько времени  друг  на  друга  с
некоторым удивлением.  Обоих их  поразили некоторые странности в  наружности
друг друга.  Антону Федотычу кинулись в  глаза необыкновенные рябины Татьяны
Ивановны,  а  Татьяна  Ивановна  удивлялась  клыкообразным  зубам  и  серым,
навыкате глазам Ступицына. Оба простояли несколько минут в молчании.
     - Могу  ли  я  видеть  почтеннейшую Катерину Архиповну?  -  проговорила
Татьяна Ивановна.
     - Не знаю-с;  она там у  себя.  Я сейчас спрошу,  -  отвечал Ступицын и
вышел.  К супруге,  впрочем,  он не пошел,  но,  постояв несколько времени в
темном коридоре, вернулся.
     - Она чем-то занята,  милости прошу садиться, - проговорил он и, указав
гостье место, сам сел на диван.
     - По семейству, вероятно, соскучились и изволили приехать повидаться? -
начала Татьяна Ивановна.
     - Да,  повидаться захотелось,  - отвечал Антон Федотыч, - раньше нельзя
было; у меня нынче летом были большие постройки: тысяч на шесть построил.
     - На шесть тысяч?
     - Почти на шесть.  Два скотных двора на каменных столбах - тысячи в две
каждый,  да кухню новую построил в пятьсот рублей.  Нельзя,  знаете, усадьба
требует поддержек.
     - Без всякого сомнения; однако у вас и усадьба должна быть отличная.
     - Изрядная.  Хлебопашество,  главное дело, в хорошем виде: рожь родится
сам-десят,  это, не хвастаясь, можно сказать, что я устроил. Прежде, бывало,
как сам-пят придет, так бога благодарили.
     - Скажите, что значит хозяйство.
     - Хозяйство вещь важная,  глубокомысленная в  то  же  время,  -  сказал
Ступицын.
     - Нынче без ума нигде нельзя, - заметила Татьяна Ивановна.
     Разговор на несколько минут остановился.
     - Да это бы ничего,  -  начал опять Ступицын,  -  за хозяйством бы я не
остановился, да баллотировка была, так, знаете, нельзя.
     - Вы изволили баллотироваться?
     - Нет,  то  есть  меня  очень  просили в  предводители,  да  не  мог  -
отказался.
     - Отчего же это не захотели послужить?
     - Нельзя-с,  семейные обстоятельства; впрочем, на одном обеде мне очень
выговаривали... совестно, а делать нечего.
     - Конечно, Антон Федотыч, в семействе иногда и не хочешь, а делаешь.
     - Не иногда, а всегда. Вы имеете детей?
     - Я девица.
     - А батюшка жив?
     - Помер. Я живу одна - сиротой... Каковы дороги?
     - Кажется,  хороши: шоссе отличное, а проселков я почти и не заметил. У
меня очень покойный экипаж.
     - Бричка, верно?
     - Нет,   коляска;  совершенная  люлька;  прочности  необыкновенной,  и,
вообразите, я ее купил у соседа за полторы тысячи и вот уже третий год езжу,
ни один винт не повредился.
     - Приятно в таких экипажах ездить,  -  заметила Татьяна Ивановна. - Вот
мне здесь случалось с знакомыми ездить, так просто прелесть. Нынче, я думаю,
этаких экипажей прочных не делают.
     - Есть и нынче, только дороги. Нынче, впрочем, все вздорожало. Вот хоть
бы взять с  поваров:  я платил в английском клубе за выучку повара по триста
рублей в год; за три года ведь это девятьсот рублей.
     - Легко сказать:  девятьсот рублей!  Впрочем,  я  думаю,  и повар вышел
отличный?
     - Бесподобный. Он у нас теперь в деревне; так вот беда: захочешь иногда
этакий для знакомых сделать обедец,  закажешь ему,  придет:  "Вся ваша воля,
говорит,  я не могу: запасов нет". Мы думаем его сюда привезти. Вот здесь он
покажет себя; милости прошу тогда к нам отобедать.
     - Покорнейше вас  благодарю,  я  уж  и  так  много  обласкана вниманием
Катерины Архиповны.  А  я  заговорилась и не спросила:  здоровы ли Прасковья
Антоновна, Анна Антоновна и Марья Антоновна?
     - Слава богу. Я, признаться сказать, очень рад, что они сюда переехали,
а то в деревне от женихов отбою нет.
     - Ну, этим для родителей тяготиться нечего.
     - Даша! - послышался голос Катерины Архиповны. - Где барин?
     - В зале, с Татьяной Ивановной разговаривают, - отвечала горничная.
     - Теперь, я думаю, можно к Катерине Архиповне? - спросила гостья.
     - Можно,  я  думаю,  -  отвечал  Антон  Федотыч,  остановленный голосом
супруги.
     Татьяна Ивановна ушла.  Антон Федотыч сидел несколько минут в  ка