выгнать.
     - Нет, мамаша; он не смеет этого и думать, - возразила Мари.
     - Он все смеет думать; он на все может решиться.
     - Вы не сердитесь на него, мамаша... он, ей-богу, добрый.
     - Видела я,  друг мой,  и  очень хорошо поняла его доброту.  У него,  я
думаю, теперь одна мысль в голове, чтобы как-нибудь разлучить меня с тобою и
захватить твое имение.
     Старуха очень расстроилась и,  подобно своему зятю, ушла в свою комнату
и затворилась.
     Мари  тотчас  же  подошла  к  дверям  мужнина кабинета и  начала  снова
стучаться; но ответа, как и прежде, не последовало.
     - Серж!  Я тебе денег принесла,  поди сюда, - проговорила она. - Что ты
тут сидишь один в темной комнате?
     Послышался шорох, замок щелкнул, и дверь растворилась.
     - А,  это вы,  Мари? Я не узнал вашего голоса, - сказал Хозаров, выходя
из кабинета.
     - На деньги, я выпросила у мамаши.
     - Нет, Мари, после всех этих историй я не могу принять от тебя денег.
     - На, Серж, возьми. Куда же мне их? Я не то брошу их на пол.
     - Ты  можешь их  бросить,  сжечь,  возвратить опять своей маменьке,  но
только я их не могу принять.
     Говоря это,  молодые входили в гостиную. Сергей Петрович сел на диван и
задумался. Мари стала перед ним и обняла его голову.
     - Ну,  душка, не сердись... Возьми! Мамаша так только погорячилась, она
очень скупа, - и ей вот жаль денег.
     - Изволь,  Мари,  я  возьму эти деньги,  потому что хотя они и  лежат у
Катерины Архиповны,  но  все-таки твои,  и  она их  неправильно захватила по
правам матери.
     Сергей Петрович еще несколько времени беседовал с своею супругою и,  по
преимуществу, старался растолковать ей, что если она его любит, то не должна
слушаться матери,  потому что  маменьки,  как  они  ни  любят своих дочерей,
только вредят в семейном отношении, - и вместе с тем решительно объявил, что
он  с  сегодняшнего дня  намерен  прекратить  всякие  сношения  с  Катериной
Архиповной и  даже не будет с ней говорить.  Мари начала было просить его не
делать этого, но Хозаров остался тверд в своем решении.
     Еще письмо Варвары Александровны:

     "Я расскажу тебе,  chere Claudine,  один смешной и  грустный случай:  в
прошлом письме моем я тебе писала о молодых Хозаровых, и писала, что видаюсь
с  ними почти каждый день;  но  теперь мы  не видимся,  и  знаешь ли почему?
Наперед тебе предсказываю,  что ты будешь смеяться до истерики: старуха-мать
меня приревновала к зятю и от имени дочери своей объявила мне, что та боится
моего знакомства.  Она  -  эта  молоденькая женщина -  боится,  что  я  могу
нарушить ее счастье, когда я, сближаясь с ними, только и помышляла о счастье
ее.  Вот тебе, chere Claudine, люди! Они, видно, всегда и везде одинаковы; а
знают ли  эти  люди,  что  сердце мое давно уже похоронено в  могиле,  что в
памяти моей живет мертвец,  которому я принадлежу всеми моими помыслами;  но
оставим мое  прошедшее.  Я  его таю;  я  никому и  никогда,  кроме тебя,  не
поднимала еще с него завесы;  но пусть они взглянут на мое настоящее: у меня
есть муж,  которого я уважаю, если не за сердце, то по крайней мере за ум; и
вот  эти  люди  поняли меня  как  пустую,  ветреную женщину,  которая готова
повеситься на  шею  встречному и  поперечному...  Я  искала  одной  чистой и
благородной дружбы,  а  они сочли,  что мне надобна интрига;  но бог с ними!
Досаднее всего,  что из-за  меня,  как сказывала их  горничная моей девушке,
вышла между матерью,  Мари и мужем целая история:  укоры,  слезы, истерика и
тому подобное.  Что мне оставалось сделать в подобном положении? В душе моей
я  их  не  обвиняю:  они  только поняли меня ложно.  Долго я  думала,  долго
размышляла и,  наконец,  решилась  прервать  с  ними  совершенно знакомство.
Молодой человек,  которого я и до сих пор еще люблю и уважаю,  несколько раз
приезжал ко мне,  но я не велела его принимать;  бог с ними, пусть будут они
счастливы. О chere Claudine! Я теперь уже начала окончательно бояться людей.
                                                            Barbe Мамилова".


                                     IX

     Прошло еще  два месяца.  Сергей Петрович Хозаров,  одетый в  щегольскую
бекешку,  вошел  в  квартиру девицы  Замшевой и  прямо  прошел в  занимаемый
хозяйкою  нумер,  которую  застал  в  обыкновенных ее  утренних разговорах с
кухаркою.
     - Здравствуйте, почтеннейшая, - сказал, входя, мой герой.
     - Ах,   Сергей  Петрович!  -  вскрикнула  хозяйка,  бросившись  убирать
некоторые не весьма благовидные принадлежности ее туалета.  - Ступай и делай
так, как я тебе говорила, - прибавила она кухарке.
     Стряпуха вышла.
     Хозаров, не снимая бекешки, сел.
     - Я вами очень недоволен,  почтеннейшая;  зачем вы каждый день ходите к
теще и просите, чтобы она заплатила вам мой долг.
     - Сергей Петрович!  Нужда,  видит бог, нужда! Что мне прикажете делать?
Никто не платит;  вы не поверите: как уехал Ферапонт Григорьич, ни с кого не
получила ни копейки.
     - Это вы  все не  то  говорите,  Татьяна Ивановна.  Кто вам должен?  Я.
Следовательно, вы и должны адресоваться ко мне.
     - Да,  батюшка Сергей Петрович,  я знаю,  что у вас денег нет. Катерина
Архиповна,  как жила с вами,  прямо мне сказала:  "Что ты,  говорит,  к нему
ходишь, у него полушки за душой нет".
     - Вы  все говорите чушь,  -  возразил Хозаров.  -  Разве теща моя может
знать, есть у меня деньги или нет?
     - Сергей Петрович,  не обижайтесь на меня, а выслушайте. Я прежде к вам
ходила;  у  самих вас  всегда просила;  припомните,  что  вы  мне  говорили:
"Подождите,  говорили,  у  меня теперь нет,  а  я  у маменьки выпрошу".  Ну,
поэтому я к ним и адресовалась.  Заплатите,  отец мой,  право нужда; ведь не
шуточка восемьсот рублей.
     - Конечно,  по вашим понятиям,  восемьсот рублей ужасная сумма,  но что
это такое значит для мужчины?  Плевок,  нуль... и потому честью заверяю вас,
что заплачу вам, и заплачу даже с процентами; только, бога ради, не извольте
являться ни к жене моей, ни к теще за моим долгом.
     - Да где же вы,  Сергей Петрович, возьмете? Теперь открытое дело, что у
вас ничего нет.
     - Скажите,  как  вы  прекрасно считаете  в  чужом  кармане...  Полноте,
почтеннейшая, вздор молоть, не извольте и беспокоиться об этих пустяках.
     - Милый мой постоялец,  как же мне не беспокоиться?  У вас ведь, право,
ничего нет.  Ну,  хоть  бы  службу какую имели или  по  крайней мере у  меня
квартировали, все бы надежда была впереди.
     - У  вас,  Татьяна Ивановна,  может быть,  нет надежды,  а у меня их на
миллион.
     - Нет, Сергей Петрович, не верю, нынче совсем миллионов на свете нет.
     - Есть, Татьяна Ивановна, и даже больше чем миллионы. Припомните только
мои обстоятельства перед свадьбою.  А?..  В каком я тогда был положении? Уж,
кажется,  решительно без копейки,  а что же вышло потом?  В один день хватил
три тысячи.
     - Это случайность, Сергей Петрович.
     - Нет,  почтеннейшая,  вовсе не  случайность.  Умная вы женщина,  а  не
совсем жизнь-то понимаете. Вспомните, где я взял денег тогда?
     - Да   что  припомнить?   Как  теперь  помню,   что  взяли  у   Варвары
Александровны; закладчик-то, у которого ее вещи, каждый день ходит ко мне.
     - Я  не про то говорю,  почтеннейшая,  ходит или нет к  вам этот болван
закладчик;  но вы решите мне один вопрос:  неужели же я с этой же стороны не
могу достать и теперь денег?
     - Не  можете,  Сергей Петрович,  никаким образом не можете;  тогда было
другое дело, тогда вы были человек холостой.
     - А  если я  вам представлю доказательство?  Не угодно ли взглянуть!  -
проговорил Хозаров  и  подал  Татьяне  Ивановне  маленькую записку,  которую
девица Замшева хотя с трудом, но все-таки прочла.
     - Ну, уж этого дела я не знаю, это ваше дело, - сказала она.
     - Нет, вы скажите: понимаете ли тут главный смысл?
     - Как не понять,  известное дело:  тайное свидание будете иметь. Только
какой вы обманчивый человек,  Сергей Петрович!  Когда женились,  так думали:
вот станете боготворить жену;  вот тебе и боготворить! Году не прошло еще, а
рога приставил;  недаром я вас звала ветреником; сердце мое говорило, что вы
опасный для женщин человек.
     - Согласен,  почтеннейшая,  что опасный человек,  но  все-таки скажите,
понимаете ли вы результат моих отношений к Барб Мамиловой?
     - Нет, Сергей Петрович, наше дело темное, и понимать ничего не хочу.
     - Ну, так я вам растолкую. Она любит меня; вы это видите.
     - И напрасно любит, - перебила Татьяна Ивановна.
     - Ну,  уж это ее дело; а вы слушайте, - возразил Хозаров. - Она любит и
богата; следовательно, любя меня, будет давать и денег.
     - Сомневаюсь,  Сергей Петрович,  очень  сомневаюсь,  -  сказала Татьяна
Ивановна.  -  Если бы  вы были холостой человек,  другое дело;  а  теперь уж
женатый. Женщины к женатым очень недоверчивы: это я знаю по себе.
     - Нет,  почтеннейшая,  умный  человек и  женатый умеет поддержать себя.
Умный человек не отступится от своих прав.  Он скажет:  "Если любишь,  так и
дай  денег,  а  не  то  мужу скажу",  так не  беспокойтесь,  расплатится;  и
расплатится богатейшим манером.
     - Ой, Сергей Петрович, страшное, да и не дворянское вы затеваете дело!
     - Я  этого не  затеваю;  но говорю только один пример,  чтобы успокоить
вас. Скажите мне только, успокоились ли вы?
     - Нет,  Сергей Петрович,  все еще сомневаюсь.  Хоть бы  срок назначили,
отец мой! Право большая нужда.
     - Извольте!   В  записке,   кажется,  назначено  свидание  семнадцатого
февраля;  в  тот же самый день,  но только вечером,  вы можете пожаловать ко
мне, и я с вами разочтусь самым благороднейшим образом. Adieu, почтеннейшая!
Но только уговор лучше денег, чтобы к теще и к жене за деньгами ни шагу.
     - Не пойду,  Сергей Петрович, ей-богу, не пойду. Хоть и трудно немного,
но что же делать, перебьюсь!
     Хозаров ушел.
     В прескверное зимнее утро,  семнадцатого февраля,  на Тверском бульваре
сошлись мужчина в бекешке и дама в салопе и шляпке; это были Сергей Петрович
Хозаров и Варвара Александровна Мамилова.  Оба они,  пройдя несколько шагов,
остановились.
     - Сама  природа  против  меня,   -   сказал  Хозаров,  протирая  глаза,
залепленные снегом.  -  Мне очень совестно,  что я в такую погоду обеспокоил
вас.
     - Ничего,  -  отвечала  Мамилова,  -  делая  доброе  дело,  не  надобно
раскаиваться.  Взойдемте в  кондитерскую,  -  прибавила она и вместе с своим
спутником вошла в  известную,  конечно,  каждому читателю беседку на средние
бульвара. Уселись они в отдаленной комнате. Мамилова тотчас же спросила себе
огня,  закурила папиросу и предложила такую же своему спутнику.  В последнее
время Варвара Александровна сделала еще  шаг  в  прогрессе эмансипации:  она
стала курить.  На  первых порах этот  подвиг был  весьма труден для  молодой
дамы;  у  ней обыкновенно с  половины выкуренной папиросы начинала кружиться
голова до обморока:  но чего не сделает женщина, стремящаяся стать в уровень
с  веком!  Мамилова  приучила свои  нервы  и  в  настоящее время  могла  уже
выкуривать по три папиросы вдруг.
     - Итак,  Сергей Петрович,  -  начала она, закурив папиросу, - вы писали
мне, что у вас на сердце много горя и что это горе вы хотели бы разделить со
мною.  Я  благодарю вас за  вашу доверенность и  приготовилась слушать.  Мое
правило -  пусть с  горем идут ко  мне все люди;  я  готова с  ними плакать,
готова их утешать;  но в  радости человека мне не надо,  да и  я ему не буду
нужна, потому что не найду ничего с ним говорить.
     - Неужели же вы не пожелаете разделить даже счастье друзей ваших?
     - Да,  счастье друзей,  это другое дело;  но и  то -  нет;  разве я  не
радовалась вашей радости,  не хотела жить вашим счастьем? Но как это поняли?
Ваша теща мне  в  глаза сказала,  что  посещения мои  неприятны ее  дочери и
неприличны для меня.  Я  оставила ваш дом,  я  не  хотела влить капли горя и
неприятности в  чашу  ваших  радостей  и  с  этой  минуты  поклялась  бегать
счастливых людей.  Я,  конечно бы,  даже никогда не увиделась с вами,  но вы
писали мне, что вы несчастливы, - и этого довольно, чтобы я пренебрегла всем
и решилась с вами видеться,  - и даже несколько романически: на бульваре и в
беседке. Ну-с! Рассказывайте мне ваше горе, я слушаю.
     - Горе мое,  -  начал Хозаров несколько театральным голосом и бросив на
пол недокуренную папироску,  -  горе мое,  -  продолжал он, - выше, кажется,
человеческих слов.  Во-первых,  теща моя демон скупости и жадности; ее можно
сравнить  с  аспидом,  который  стережет  сундук,  наполненный  деньгами,  и
уязвляет всех, кто только осмелится приблизиться к его сокровищу.
     - Во-первых,  Сергей Петрович,  -  возразила Мамилова,  -  это  еще  не
большое горе,  потому что  теща для  зятя,  как я  полагаю,  лицо совершенно
постороннее, тем более что она с вами уж не живет.
     - Это ваша правда, она с нами не живет, - отвечал Хозаров. - Я настоял,
наконец,  чтобы она изволила существовать отдельно от нас и даже не бывала в
моем доме,  но какая от этого польза?  Я не вижу только ее прекрасной особы;
но  ее  идеи,  ее  мысли живут в  моем доме,  потому что они вбиты в  голову
дочери, которая, к несчастью, сама собою не может сообразить, что дважды два
- четыре.
     - Бог с  вами,  Сергей Петрович!  Что вы  такое говорите?  -  возразила
Варвара Александровна. - Неужели Мари так...
     - Так проста,  хотите вы сказать?  Даже более чем проста.  Она - глупа,
Варвара Александровна,  -  глупа,  как вот это дерево! - проговорил грустным
голосом Хозаров и постучал по столу рукой.
     Мамилова некоторое время ничего не отвечала.
     - Из чего вы заключили,  - начала она несколько даже строгим голосом, -
что жена ваша глупа?  Что вас так разочаровало в женщине, которую вы некогда
боготворили,  которую вы сами избрали в подруги ваших дней и, можно сказать,
насильно вырвали ее из семейства, где она была счастлива и беспечна?
     - Я этого вопроса с вашей стороны ожидал,  Варвара Александровна;  имея
такой возвышенный взгляд на брак,  вы не могли меня не спросить об этом;  но
когда я  вам объясню подробно,  то вы согласитесь со мною и оправдаете меня.
Знаете ли,  в  чем мы проводим все время?  Мы или в дурацкие ладошки играем,
или бегаем по комнате,  или, наконец, с котятами возимся, - и больше ничего!
Ни одной, знаете, серьезной беседы, никаким искусством не занимается, - даже
на  фортепиано не  умеет сыграть польки.  Если бы  вы знали,  как читает она
романы:  вместо того,  чтобы в романе следить за происшествиями,  возьмет да
конец и  посмотрит.  "Я уж все знаю",  говорит,  да и бросит книгу;  но я не
говорю про русские романы:  они не могут образовать человека;  но она так же
читает Дюма{123} и  Сю{123} и  других великих писателей.  Вместо того  чтобы
образовать себя чтением, даже заучивать некоторые хорошие фразы, - ничего не
бывало! Посмотрит конец, и кончено дело.
     - Из всего,  что вы мне,  Сергей Петрович,  говорили,  - начала Варвара
Александровна,  закурив другую папиросу,  -  я  еще  не  могу вас оправдать;
напротив,  я вас обвиняю.  Ваша Мари молода,  неразвита,  -  это правда;  но
образуйте сами  ее,  сами разверните ее  способности.  Ах,  Сергей Петрович!
Женщин,  которые бы мыслили и глубоко чувствовали, очень немного на свете, и
они,  я вам скажу,  самые несчастные существа,  потому что мужья не понимают
их, и потому все, что вы ни говорили мне, одни только слова, слова, слова...
     - Прекрасно-с,  -  перебил Хозаров.  - Я отказываюсь от этих слов; но я
имею другие несчастья.  Вы говорите:  образовать?  Как я могу ее образовать,
когда она  смотрит на  все глазами матери,  понимает все провинциальным умом
этой старухи.  Скажу вам один пример: у Мари состояние, конечно, небольшое -
всего сто душ и  тысяч десять денег;  но  велико ли,  мало ли это состояние,
все-таки оно ее, предоставленное ей по всем законным правам, и потому должно
находиться в  общем нашем распоряжении,  так  как  муж  и  жена  -  это  два
нераздельные существа. Весьма естественно, что я, желая жить самостоятельным
семьянином,  требовал,  чтобы Мари взяла от  матери принадлежащее ей имение,
потому что желал бы и в усадьбе сделать некоторые улучшения и прикупить бы к
ней что-нибудь, соображаясь с местностью; не тут-то было: с первых моих слов
начались слезы,  истерика,  после которых мы  не смеем и  заикнуться об этом
сказать маменьке,  которой,  конечно,  весьма приятно иметь  в  своих  руках
подобный лакомый кусок.
     - Знаете ли,  Сергей Петрович,  что бы я сделала на месте вашей жены? -
перебила Варвара Александровна.  -  Я  бы  взяла,  даже потребовала бы  свое
состояние от матери и отдала бы его вам; но уважать бы вас не стала; и даже,
может быть, разлюбила бы...
     - Вы  не  так  поняли  мои  слова,  Варвара Александровна,  -  возразил
Хозаров, - вы, может быть, тут видите...
     - Я  тут  вижу расчет,  корыстолюбие,  я  тут вижу то,  чего никогда не
предполагала  видеть  в   вас,   и,   простите  меня,   я   начинаю  в   вас
разочаровываться.
     - Послушайте,    Варвара   Александровна!   Глядя   на   этот   предмет
поверхностно,  вы,  конечно,  вправе вывести такого рода невыгодное для меня
заключение,  но нужно знать секретные причины, которых, может быть, человек,
скованный светскими приличиями, и не говорит и скрывает их в глубине сердца.
Вы,  Варвара Александровна,  богаты,  вы,  может быть,  с первого дня вашего
существования были окружены довольством, комфортом и потому не можете судить
о моем положении.
     - Разве вы бедны?
     - А если бы и так.
     - Нет, вы скажите мне прямо, бедны вы или нет?
     - Я не беден, я имел большие средства, но...
     - Но вы промотались, не так ли?
     - Да,  может быть,  это и  так,  но я хотел,  Варвара Александровна,  в
семейной жизни успокоить себя,  хотел сделаться порядочным человеком, потому
что все это мне наскучило!  Я женился на существе, которое любил, но в то же
время имел в виду существенное; но как же меня поняли, как меня третировали?
- Окрестили мотом и  с первого же раза начали опасаться.  Я очень любил Мари
и,  конечно,  обожал бы  ее  всю жизнь,  если бы она поняла меня;  но что же
прикажете делать,  она лучше понимает свою мать и  также видит во  мне мота.
Вот корень всех неприятностей между нами, которые зашли уже очень далеко! Вы
только  вспомните,  как  эти  люди  поняли вас  и  вместе с  тем  осмелились
требовать от меня, чтобы я манкировал вашею дружбою, которая для меня, может
быть,  дороже всего на свете;  конечно,  я их не послушал, однако все-таки в
умах их было это нелепое намерение.  Я все это перенес, но вы спросите меня,
каково мне все это было.  Вы,  конечно, имеете право думать, что я с умыслом
избегал встречи с  вами,  потому что занял у  вас три тысячи рублей и до сих
пор не в состоянии еще с вами расплатиться.
     - Грустно мне от вас,  Сергей Петрович,  это слышать,  очень грустно! -
сказала Мамилова.
     - Нет, позвольте, это еще не все, - возразил Хозаров. - Теперь жена моя
целые дни  проводит у  матери своей под  тем предлогом,  что та  больна;  но
знаете ли,  что она делает в эти ужасные для семейства минуты? Она целые дни
любезничает с одним из этих трех господ офицеров, которые всегда к вам ездят
неразлучно втроем,  как  три  грации.  Сами  согласитесь,  что  это  глупо и
неприлично.
     - Послушайте,  -  сказала Варвара Александровна, - если вы в самом деле
так несчастливы,  то я  вас не оставлю:  я буду помогать вам словом,  делом,
средствами моими;  но только,  бога ради,  старайтесь все это исправить, - и
вот  на  первый раз вам мой совет:  старайтесь,  и  старайтесь всеми силами,
доказать Мари,  как много вы ее любите и как много в вас страсти.  Поверьте,
ничто так  не  заставит женщину любить,  как сама же  любовь,  потому что мы
великодушны и признательны!
     - Женщин