- Перестаньте,  Сергей Петрович,  тормошить ее...  что  это,  какой  вы
странный! Не дадите успокоиться, - сказала Катерина Архиповна.
     - Но что ж такое, мамаша? Я полагаю, что по вечерам спать очень вредно,
- возразил Хозаров.
     - Как это вы  смешно говорите:  вредно!  Разве вы знаете,  в  каком она
теперь положении;  может быть,  ей  это даже нужно;  может быть,  этого сама
природа требует.
     - Мне самому бы, мамаша, встать хотелось.
     - Да,  вот это справедливее,  что вам самому скучно.  Ну,  это,  Сергей
Петрович, не большое доказательство любви.
     - Помилуйте,  Катерина Архиповна,  любовь  доказывается не  в  подобных
вещах.
     - К чему же вы все это говорите так громко?.. Вероятно, чтобы разбудить
ее. Я этого, признаюсь, не ожидала от вас, Сергей Петрович!
     - Я не знаю,  почему вам,  мамаша, угодно таким образом перетолковывать
мои слова.
     - Я  не перетолковываю ваших слов,  и очень странно,  если бы я,  мать,
стала перетолковывать что бы то ни было...  А  я все очень хорошо вижу и все
очень хорошо понимаю.
     - То есть вам угодно видеть и понимать все в дурную сторону.
     Катерина Архиповна хотела было возразить,  но остановилась,  потому что
Мари проснулась и села.
     - Что ты, друг мой, видела во сне? - сказал Хозаров, беря жену за руку.
     - Ничего...  снились только премиленькие черные котятки - и пресмешные:
я их кормила все молоком, а они не ели.
     - Разве ты думала, друг мой, о котятках?
     - Нет, сегодня не думала.
     - Ты ужасное еще, Мари, дитя, - сказал Хозаров.
     - Сам ты дитя! Почему же я дитя?
     - Да так,  мой друг,  ты дитя; но только милое дитя, даже во сне видишь
котят; это очень мило и наивно!
     - Сами вы наивный. Куда же ты встал?
     - Мне, друг мой, надобно съездить в клуб.
     - Вот прекрасно...  не извольте ездить; я сижу дома, а он поедет в клуб
- и я с тобой поеду...
     - Друг мой, это не принято.
     Катерина  Архиповна,  слушавшая  всю  эту  сцену  с  лицом  сердитым  и
неприятным, наконец вмешалась в разговор.
     - Я не знаю, Сергей Петрович, как вы поедете в клуб, - жена ваша не так
здорова, а вы ее хотите оставить одну... тем более, что она этого не желает.
     - Но сами согласитесь, мамаша, что это странно.
     - Для вас,  может быть,  действительно это странно;  но  что же делать,
если она вас любит и желает быть с вами.
     - Господи боже мой! Я сам ее люблю; но все-таки могу съездить в клуб.
     - Поезжайте!..  Кто же вас удерживает?  - сказала, наконец, Мари. - Мне
все равно; я и с мамашей буду сидеть.
     - Друг мой,  нельзя же  совершенно отказаться от общества!  -  возразил
Хозаров.
     - Поезжай, - сказала Машет и надулась.
     - Семьянин,  мне кажется,  не должен и думать об обществе,  -  заметила
резко Катерина Архиповна.  -  Кроме того,  Сергей Петрович,  чтобы ездить по
клубам, для этого надобно, мне кажется, иметь деньги, а вы еще не совершенно
устроили себя, у вас еще нет и экипажа, который вы даже обещались иметь.
     Хозаров ничего не  отвечал на  этот намек и  вышел в  залу,  по которой
начал ходить взад и вперед,  задумавшись.  Спустя четверть часа к нему вышла
Катерина Архиповна.
     - Что же вы,  Сергей Петрович,  оставили вашу жену?  Что вы хотите этим
показать?
     - Помилуйте-с...  я дома и,  как следует семьянину,  не уехал в клуб, -
отвечал Хозаров.
     - Все  равно:  вы  ушли от  нее;  вы  пойдите посмотрите;  она  почти в
истерике от ваших фарсов.  Это бесчеловечно,  Сергей Петрович... Зачем же вы
женились, когда так любите светскую жизнь?
     Хозаров ничего не отвечал теще и  пошел в  гостиную,  где действительно
нашел жену в слезах.
     - Не плачьте,  Мари!  Что это за ребячество,  - сказал он, садясь около
нее на диван и обнимая ее.
     - А  зачем же  вы в  клуб сбирались?  Мне,  я  думаю,  одной скучно,  -
отвечала Мари.
     - Ну,  не  извольте же  плакать от  всяких пустяков;  я  не поехал -  и
довольно; лучше давай в ладошки играть.
     Затем молодые начали играть в весьма занимательную игру, которую Сергей
Петрович назвал в  ладошки;  она состояла в  том,  что оба они первоначально
ударяли друг друга правой ладонью в  правую и левой в левую;  потом правой в
левую и левой в правую,  и, наконец, снова правой в правую, левой в левую, и
так далее.
     Такого рода замысловатую игру молодые продолжали около получаса.  Марье
Антоновне было очень весело.  Катерина Архиповна, увидев, что молодые начали
заниматься игрою в  ладошки,  ушла в  свою комнату.  Хозаров первый покончил
играть.
     - Ну, довольно! - сказал он.
     - Давай, Серж, еще играть.
     - Будет,  милочка!  Мне  еще  надобно с  тобой  поговорить о  серьезном
предмете.  Послушай,  друг мой! - начал Хозаров с мрачным выражением лица. -
Катерина Архиповна очень  дурно себя  ведет в  отношении меня:  за  всю  мою
вежливость и почтение, которое я оказываю ей на каждом шагу, она говорит мне
беспрестанно колкости;  да и к тому же, к чему ей мешаться в наши отношения:
мы муж и жена; между нами никто не может быть судьею.
     - Она  на  тебя сердится,  Серж.  Она говорит,  что ты  обманщик и  все
неправду сказал, что у тебя есть состояние.
     - И  это не  ее дело,  есть ли у  меня состояние,  или нет;  она должна
только отдать тебе твое и наградить тебя,  как следует, - и больше ничего! Я
даже полагаю,  что ей гораздо было бы приличнее жить с своим семейством, чем
с нами.
     - Она говорит,  что ни  за  что этого не сделает;  сама будет управлять
имением и жить с нами, а нам давать две тысячи в год.
     - Вот тебе на!..  Прекрасно...  бесподобно...  Сама будет твоим имением
управлять  и  нам  будет  выдавать  по  копейкам...  Надзирательница  какая,
скажите,   пожалуйста!  Ты  сделай  милость,  Мари,  поговори  ей,  что  это
невозможно:  я для свадьбы задолжал,  и у меня ни копейки уже нет; мне нужны
деньги; не без обеда же быть.
     - Я уж ей говорила,  Серж, по твоей просьбе; она говорит, что все у нас
будет; только деньги тебе в руки не хочет давать; она говорит, что ты ветрен
еще, в один год все промотаешь.
     - О,  черт возьми!  Опять это не ее дело! Состояние твое - и кончено...
Что же,  мы так целый век и будем на маменькиных помочах ходить?  Ну,  у нас
будут дети,  тебе захочется в театр,  в собрание,  вздумается сделать вечер:
каждый  раз  ходить  и  кланяться:  "Маменька,  сделайте  милость,  одолжите
полтинничек!" Фу, черт возьми! Да из-за чего же? Из-за своего состояния! Ты,
Мари,  еще молода; ты, может быть, этого не понимаешь, а это будет не жизнь,
а какая-то адская мука.
     - Что делать,  Серж! Она очень рассердилась, что ты состоянием-то своим
обманул, и на прошедшей неделе целый день плакала.
     - Что ж такое,  что я, может быть, и прибавил, или, лучше сказать, что,
любя тебя,  скрыл,  что имение мое расстроено.  Катерина Архиповна сама меня
обманула чрез Антона Федотыча;  он у меня при посторонних людях говорил, что
у тебя триста душ, тридцать тысяч, а где они?
     - Ай нет, Серж! У меня нет трехсот душ; всего только сто.
     - Ну, а денег сколько?
     - Денег, я не знаю; тебе мамаша подарила сколько-то?
     - Да  что она мне подарила?  Полторы тысячи;  это до тридцати тысяч еще
очень далеко. Стало быть, мы все неправы.
     - Да тебе кто это, Серж, говорил?.. Папаша?
     - Антон Федотыч.
     - Ну,  вот  видишь,  он  все  говорит  неправду.  Меня  сколько он  раз
маленькую обманывал:  пойдет в город куда-нибудь:  "Погоди, Мари, говорит, я
принесу тебе конфет",  -  и  воротится с  пустыми руками.  Я  уж и знаю,  но
нарочно и пристану:  "Дай, папаша, конфет". - "Забыл", говорит, и все каждый
раз забывает, такой смешной!
     - Все-таки,  Мари,  мне  ужасно нужны деньги.  Сделай милость,  поди  и
попроси для  себя  у  Катерины Архиповны хоть рублей семьсот,  -  проговорил
Хозаров.
     - А если она спросит, зачем мне деньги?
     - Ах, боже мой, зачем!.. Ну, скажи, что хочешь бедным дать.
     - Нет, не поверит! Семьсот рублей бедным, - этого много!
     - Да,  это правда -  неловко.  Скажи просто, что ты меня очень любишь и
что завтрашний день - мое рождение.
     - А разве в самом деле завтра твое рождение?
     - Кажется,  завтра, - ну, так как в рождение обыкновенно дарят, то и ты
скажи,  что хочешь подарить мне семьсот рублей;  только,  смотри, непременно
настаивай,  чтобы деньгами;  вещей мне никаких не надо.  Неужели она в  этих
пустяках откажет!
     - Не знаю,  Серж;  семьсот рублей очень много;  мамаша беспрестанно мне
говорит,  чтобы я  берегла деньги,  а  тут скажет,  что тебе на какие-нибудь
пустяки дать столько денег.
     - Ну, так ты вот как, мой ангел, объясни ей: скажи, что завтрашний день
мое рождение и что ты непременно хочешь подарить мне семьсот рублей,  потому
что я  тебе признался в  одном срочном долге приятелю,  и  скажи,  что я вот
третью ночь глаз не смыкаю.  А я тебе скажу прямо,  что я действительно имею
долг, за который меня, может быть, в тюрьму посадят.
     - За что же это в тюрьму посадят?
     - За то, что я несостоятельный должник.
     - Ах, Серж, это страшно!
     - Еще бы... Но что же делать? Я тебя так любил, что готов был занять не
только семьсот рублей,  но  даже  семь  тысяч,  чтобы только обладать тобой.
Знаешь ли  ты,  друг мой,  что  в  самую нашу помолвку я  был без копейки!..
Кажется,  не велика беда!  Это может случиться с  первым богачом в мире.  Я,
конечно,  занял эту пустячную сумму; потом получил из деревни тысячу рублей.
Вот и все деньги. Желал бы я знать, где Катерина Архиповна могла найти более
расчетливого зятя,  который на  какие-нибудь полторы тысячи рублей сыграл бы
свадьбу;  так  нет:  подобного  самоотвержения не  хотят  даже  и  видеть  и
понимать.  Пришла в голову ложная мысль, что я мот, и больше знать ничего не
хотят.  Чувства жалости даже не  имеют и,  может быть,  за ничтожные семьсот
рублей заставят идти в тюрьму.
     - Нет, Серж, как это возможно! Я пойду выпрошу у мамаши.
     - Сделай милость,  Мари,  и  если ты  меня любишь,  то попроси Катерину
Архиповну быть справедливее и великодушнее ко мне,  и скажи прямо ей:  "Если
вы,  мамаша,  отдали  ему  меня,  то  неужели пожалеете каких-нибудь семисот
рублей, чтобы сохранить его честь".
     Проговоря это, Хозаров обнял и страстно расцеловал жену, которая тотчас
же  отправилась к  матери.  Во  время  прихода Мари  Катерина Архиповна была
занята чем-то  очень серьезным.  Перед ней стояла отпертая шкатулка,  и  она
пересматривала какие-то бумаги,  очень похожие на ломбардные билеты. Услышав
скрип двери, она хотела было все спрятать, но не успела.
     - Что это, мамаша, такое? - спросила Мари.
     - Ничего, мой друг, разные документы.
     - А деньги тут есть, мамаша?
     - Нет, друг мой, это все бумаги.
     - А в бумажнике что?
     - Ничего, - тоже бумаги.
     - Ах, мамаша! Зачем вы неправду говорите? Дайте мне посмотреть.
     - Зачем тебе? Тут, право, ничего нет.
     - Дайте мне, мамаша, денег; мне очень нужно семьсот рублей.
     - Тебе семьсот рублей! Для кого же это тебе?
     - Завтра  Сергея Петровича рождение,  и  я  хочу  ему  подарить семьсот
рублей.
     - Друг мой!  С  чего это тебе пришло в голову?  Кто же дарит деньгами и
особенно мужа?  Если завтра действительно день его рождения, так мы поедем и
купим ему какую-нибудь вещь по твоему вкусу.
     - Нет, мамаша, пожалуйста, я не хочу дарить вещами, да и он не возьмет,
у него очень много вещей, а вы дайте мне семьсот рублей.
     - Послушай,  Мари,  это,  верно,  он  научил тебя,  -  сказала Катерина
Архиповна,  поняв очень хорошо, с какой стороны ее атакуют. - Я вижу, что ты
любишь его, - это прекрасно; но ты пойми, друг мой, что он ветреник и тебя в
глаза обманывает.  Ну,  скажи мне,  зачем ему семьсот рублей? Квартира у вас
есть,  столом  я  распоряжаюсь,  нарядов я  тебе  сделала,  кроме  того  еще
прибавлю;  сам он одет очень прилично. Ну, зачем ему деньги? Больше незачем,
как на мотовство.  Ты рассуди только сама: состояние у тебя небольшое; может
быть,  будут у вас дети,  а у него ведь ничего нет.  Он нас во всем обманул.
Ну,  чем и на что вы будете жить? Служба бог знает еще когда будет, а ты, не
видя, что называется, с его стороны ничего, станешь дарить ему по семисот на
рождение.
     - Мамаша, его посадят в тюрьму!
     - Кого в тюрьму?
     - Сержа.
     - За что же в тюрьму?
     - Он занял, мамаша, семьсот рублей... все ночи теперь не спит.
     - Лжет,  мой друг!  Бесстыдно лжет;  у  него,  может быть,  долгу и  не
семьсот рублей;  но и  за то не посадят его в  тюрьму,  а  деньги просто ему
нужны на мотовство.
     - Да, мамаша, вам хорошо говорить, а если его посадят?
     - Не посадят, друг мой; клянусь моей честью, не посадят.
     - Нет,  мамаша,  вы  этого сами не знаете и  не понимаете.  Он говорит:
неужели вы пожалеете семисот, когда вы отдали ему меня?..
     - Ах, друг мой, - перебила Катерина Архиповна, вздыхая, - не отдавала я
тебя, не желала я этого; богу так угодно. Не то бы было, если бы ты вышла за
Ивана Борисыча: тот не стал бы тянуть деньги и сам бы еще свои употребил для
твоего счастья. Ну, если он в самом деле должен, так пусть скажет: кому?
     - Он должен, мамаша, одному приятелю.
     - Ну, что же, приятелю? Не долги он, друг мой, хочет выплачивать, а ему
самому нужны деньги:  в клуб да по кофейням не на что ездить, ну и давай ему
денег:  может быть,  даже и  возлюбленную заведет,  а  жена ему  приготовляй
денег. Мало того, что обманул решительно во всем, еще хочет и твое состояние
проматывать.
     В продолжение этого монолога у Мари навернулись на глазах слезы.
     - Друг мой Машенька,  не огорчайся,  не плачь,  -  проговорила старуха,
тоже со слезами на глазах. - Я переделаю его по-своему: я не дам ему сделать
тебя несчастной и заставлю его думать о семействе. Я все это предчувствовала
и  согласилась только потому,  что видела,  как ты  этого желаешь.  Слушайся
только, друг мой, меня и, бога ради, не верь ему ни в чем. Если только мы не
будем его  держать в  руках и  будем ему  давать денег,  он  тебя  забудет и
изменит тебе.
     - Он,  мамаша,  в  самом деле какой-то странный!  Или целует меня,  или
сбирается куда-нибудь уехать.
     - Этим ты, друг мой, не огорчайся; мужчины все таковы. Но главное дело:
ему не надобно давать денег и надо заставить служить для того, чтобы он имел
какое-нибудь занятие,  -  и я берусь это устроить;  только,  пожалуйста,  не
слушайся его и будь благоразумнее.  Ну,  вот хоть бы теперь:  верно ведь, он
тебя научил попросить у меня денег?
     - Он, мамаша!
     - Вот, видишь, - я это знала наперед; ты ему скажи, или лучше ничего не
говори; я с ним за тебя поговорю.
     - Мамаша! Да отчего же он переменился ко мне?
     - Он  не  переменился,  друг мой!  Мужчины все  таковы.  В  женихах они
обыкновенно умирают от любви,  а как женятся,  так и начнут обманывать. Это,
друг мой,  ничего;  его надобно заставить,  чтобы он любил тебя,  -  и я его
заставлю, потому что ни копейки не стану давать ему денег. Поверь ты мне, он
опомнится и начнет слушаться и любить.
     - А что же, мамаша, я завтрашний день ему подарю?
     - Об  этом ты не беспокойся.  Я  сама куплю приличную для него вещь,  а
сегодня с ним поговорю.  Где он теперь, в гостиной, что ли? Ты посиди здесь,
а я с ним поговорю.
     Мари  осталась  в  кабинете,   а  Катерина  Архиповна  отправилась  для
объяснения с зятем.
     - Ваше  завтра  рождение,  Сергей  Петрович?  -  сказала она,  входя  в
гостиную.
     - Да, кажется, что завтра, - отвечал Хозаров.
     - Вы даете, верно, вечер или что-нибудь такое для ваших знакомых?
     - Я ни о каком вечере и не думал.
     - Для чего же вам так нужны семьсот рублей?
     - Какие семьсот рублей?
     - Да такие, которые вы присылали свою жену требовать от меня.
     - Мне ваших семисот рублей никогда не  было да,  конечно,  и  не  будет
нужно.
     - Перестаньте,  Сергей Петрович,  притворяться; это еще возможно было в
женихах, но не для мужа; теперь уже все ясно, и я пришла вас спросить, зачем
вам так нужны семьсот рублей, за которыми вы присылали жену вашу ко мне?
     - Жены моей я к вам,  Катерина Архиповна,  не посылал,  а если она сама
знает,   что  мне  нужны  семьсот  рублей,   так  это,   я  полагаю,  весьма
извинительно, - потому что между мужем и женою не должно быть тайны.
     - Вы должны какому-то приятелю?
     - Да-с, я должен.
     - Кому же это?
     Хозаров смутился и молчал.
     - Если уж я  вам должен отвечать на это,  -  сказал он после нескольких
минут размышления,  -  то извольте: человек, который обязал меня, не желает,
чтобы это знали все.
     - Я,  кажется,  платя за вас деньги, могу же спросить, кому я должна их
отдать?
     Хозаров совершенно сконфузился.
     - Если вы, мамаша, не верите, то как вам угодно; я, впрочем, кажется, и
не просил у вас ваших денег.
     - Все равно, вы прислали жену вашу просить у меня денег.
     - Если жена моя желала снабдить меня деньгами,  то, конечно, не вашими,
а своими,  которыми она,  так как вышла уже из малолетства,  имеет, я думаю,
право располагать, как ей угодно.
     - А... так вот вы к чему все ведете, Сергей Петрович! Теперь я понимаю,
- сказала Катерина Архиповна, побледнев от досады, - только этого-то с вашей
стороны и недоставало.  Теперь я вас узнала и поняла как нельзя лучше,  -  и
поверьте,  что себя и  дочь предостерегу от  ваших козней.  Нет,  милостивый
государь,  вы не думайте,  что имеете дело с женщинами и потому можете,  как
вам угодно,  обманывать. Я сама живу пятьдесят лет на свете; видала людей и,
позвольте вам сказать, имею некоторые связи, которые сумеют вас ограничить.
     - Я даже не понимаю, Катерина Архиповна, к чему вы все это говорите.
     - Нет,  вы  очень  хорошо  понимаете,  а  также  и  я  понимаю;  но  вы
ошибаетесь,   очень  ошибаетесь  в  ваших  расчетах,   и  теперь  я  от  вас
настоятельно требую  объяснить  мне,  для  какой  собственно  надобности  вы
подсылали ко мне вашу жену требовать денег?
     - Я  опять вам объявляю,  что не подсылал к  вам жены,  но я  ей только
открылся.
     - И вы утверждаете, что не подсылали ее ко мне?
     - Я молчу-с и предоставляю вам думать, что угодно.
     - Да,  Сергей Петрович,  конечно,  уж  лучше  молчать,  когда  говорить
нечего; можно обмануть молоденькую женщину, но я старуха.
     Последних слов Сергей Петрович уже не  слыхал;  он  вышел из  гостиной,
хлопнув дверьми,  прошел в  свой  кабинет,  дверьми которого тоже  хлопнул и
сверх того еще их запер, и лег на диван.
     Марья Антоновна,  видевшая из наугольной,  что Сергей Петрович прошел к
себе, хотела к нему войти, но дверь была заперта; она толкнулась раз, два, -
ответа не последовало; она начала звать мужа по имени, - молчание. Несколько
минут Мари простояла в раздумье, потом пошла к матери.
     - Он, мамаша, заперся, - сказала она.
     - Что ж мне,  друг мой, делать, не ломать же дверь? Он, может быть, еще
и не такие фарсы начнет выделывать; от него надобно всего ожидать.
     У Мари навернулись слезы.
     - Ты-то за что мучишь себя и огорчаешься, друг мой?
     - Как же, maman, если его в тюрьму посадят?
     - Ах,  друг ты мой,  как ты молода!  Ну,  где слыхано, чтобы за семьсот
рублей в тюрьму посадили?
     - Мамаша, дайте мне, пожалуйста, денег.
     - Нет у меня, Маша, для этого бесстыдного человека денег.
     Мари разрыдалась.  Старуха не выдержала,  пошла в  свою комнату и через
несколько минут вернулась с пачкою ассигнаций.
     - На,  Маша, возьми, это твои деньги. Он мне прямо давеча сказал, что я
даже не имею права располагать твоим состоянием.
     Мари тотчас же перестала плакать,  взяла деньги и  поцеловала у  матери
руку, но зато расплакалась Катерина Архиповна.
     - Отдавай ему,  мой друг, хоть все; он еще и не то будет делать; будет,
может быть, тебя учить и из дому меня