Траэтаона,
подарил их тебе  на  день  твоего  рождения  -  так  рассказывала  ты  моему
предшественнику. Хотя, прости, не представляю себе, какие дни рождения могут
быть у существ, подобных тебе?
   - Веселые, - улыбнулась Каэтана. - Их ковал Курдалагон,  еще  во  времена
Древних. Огромный был, бородатый и громогласный. Всегда ходил в  фартуке,  и
руки у него были измазаны сажей. А еще от него пахло металлом и  углем.  Где
он сейчас? А Траэтаона долгое время приходил, чтобы потренировать меня, и не
успокоился до тех пор, пока не понял, что большего от меня уже не  добиться.
Мы с ним фехтовали каждый день. Постой... - Она вся напряглась. - Ты сказал,
что второй воин, который ушел со мной, звался Амадонгхой?
   - Именно так я и сказал, о Кахатанна.
   - Значит, есть  возможность  того,  что  убитый  неизвестно  кем  учитель
Джангарая, великий фехтовальщик Амадонгха, и мой спутник  -  одно  и  то  же
лицо.
   - Позволь спросить, великая, - осторожно  начал  правитель,  -  я  всегда
думал, что богиня Истины знает абсолютно все - от великого до самой мелочи.
   - Может, и так, - ответила ему Каэ.  -  Но  тогда  она  скоро  перестанет
видеть Истину. Истина - это  нечто  большее,  нежели  простое  знание  самых
крохотных и незначительных мелочей. Это ты понимаешь?
   - Конечно, великая.
   - Именно мое незнание дает мне возможность познать больше.
   - Парадокс? - спросил Нингишзида.
   - Истина мыслит парадоксами, - откликнулась Каэтана.
   - Правильно ли я понял,  что  нам  ещ„  предстоит  сражаться?  -  спросил
Тхагаледжа.
   - Думаю, что да. Вряд ли тот, кто занял все пустые места, существующие  в
этом мире, позволит без боя забрать их и заполнить чем-то совершенно иным.
   - Трудное дело, - прошептал жрец. - Сначала его нужно отыскать.
   - Да, - склонила голову богиня. - Самое трудное - увидеть зло в том,  что
кажется уже привычным, хотя и не самым лучшим.
   - Ты скоро уйдешь, - прошептал правитель,  и  слова  его  прозвучали  как
приговор.
   - У меня нет выбора.
   - Ты же сама Истина.
   - Там, где есть свобода, - дорогой Тхагаледжа, там нет и  не  может  быть
выбора, ибо истинными могут быть только единственно возможные  вещи.  Только
это, понимаешь, и ничто другое. Только достоинство,  только  правда,  только
честь. Разве ты можешь предложить мн что-нибудь взамен?
   - Конечно нет, - ответил правитель.
   - Тогда о каком выборе мы говорим? Я опять уйду во внешний мир, только на
этот раз я вооружена знанием, а вы предупреждены. И потом, Я  ведь  уйду  не
сразу.
   - Побудь с нами, - просит правитель.
   - Мне здесь так хорошо, - откликается Истина.
   Следующим утром, на рассвете, она  снова  отправилась  в  священную  рощу
Салмакиды. И почти сразу нашла маленькую поляну, ту самую,  залитую  золотым
солнечным светом, поросшую душистыми диковинными цветами, усыпанную ягодами.
Ту, на которой тоскливо пела  свирель  в  незапамятные  счастливые  времена.
Поляну, которую некогда создал для  нее  бог  Эко  Экхенд,  Податель  жизни,
Древний Владыка Лесов.
   Влюбленный бог, сердце которого навсегда осталось с ней.

***

   Трое монахов подходят к храму Кахатанны и останавливаются неподалеку. Они
садятся на лужайке, прямо под цветущим, благоухающим кустом  и  застывают  в
молчании. К одному из монахов подбегает маленький ежик и  тычется  мордочкой
ему в руку, обнюхивая. Неизвестно чем, но запах его явно привлекает,  потому
что он начинает карабкаться на ноги монаха, цепляясь  крохотными  коготками,
сопя и пыхтя.
   Монах сидит потрясенный. И его  ошарашенное,  удивленное  лицо  никак  не
соответствует простому ходу событий.
   Проходящий мимо жрец Кахатанны -  молодой  человек,  впервые  зашедший  в
храм, который наконец соизволил открыть перед ним свои двери, улыбается:
   - Что, брат? Издалека, наверное, ты к  нам  добирался,  если  тебе  еж  в
диковинку. Ты не думай, они безобидные, хоти и все в колючках.
   Однако простая человеческая речь производит на троих  сидящих  еще  более
сильное  воздействие  -  они  подскакивают,   оглядываются   и   возбужденно
переговариваются между собой. И хотя это  поведение  не  слишком  похоже  на
манеру держать себя других искателей  Истины,  жрец  никак  не  реагирует  -
сколько людей, столько и странностей. Если они  пришли  сюда,  то  рано  или
поздно найдут самих  себя.  И  он  тихо  удаляется,  чтобы  не  разволновать
странную троицу еще больше..
   - Нас видят?
   - Нас слышат?
   - К нам обращаются?
   Трое монахов подходят поближе  к  храму.  Затем  садятся  на  ступеньках,
достают шкатулку и высыпают из нее множество резных фигурок.
   - Сыграем?
   - Сыграем...
   - Сыграем.
   Поверхность шкатулки вопреки их ожиданиям остается гладкой и блестящей  и
узоров не меняет. Они молчат очень-очень долго,  пока  из  дверей  храма  не
появляется женщина. Она медленно спускается по ступенькам  и  садится  около
монахов.
   - Я помню вас, - говорит она. - Ты Да-гуа, ты Ши-гуа, а ты Ма-гуа.
   Они кивают, когда она обращается к каждому, называя его имя.
   - Вам нравится, когда вас видят, слышат, чувствуют?
   - Непривычно.
   - Странно...
   - Больно! - вскрикивает Ма-гуа, который напоролся ладонъю на колючку.
   - Это почти всегда одно и то же, - говорит она.
   - Мы ошиблись, - с радостью заявляет Да-гуа.
   - Впервые, - говорит Ши-гуа.
   - Ты поступила иначе, - говорит Ма-гуа.
   - Нам тоже так нужно, - заключает один из братьев, и различий между  ними
нет в эту минуту.
   - Навсегда? - спрашивает она.
   Монахи мнутся. Это непривычно, странно, больно,  но  очень  желанно.  Она
видит их сомнения и предлагает:
   - Тогда, если хотите, поживите здесь. Вас  будут  видеть  не  все,  и  вы
немного сможете соприкасаться  с  этим  миром.  Иначе  с  непривычки  такого
наизменяете!..
   Трое монахов кивают, соглашаясь.
   - В чем мы просчитались? - спрашивает Ши-гуа.
   - Где мы ошиблись? - добавляет Да-гуа.
   Ма-гуа молчит...
   - Разница в цене, - медленно произносит Кахатанна. - В  том,  сколько  ты
согласен платить за то, что тебе нужно.
   - Это уже было, - шепчет Ма-гуа.
   - Было, - эхом откликается Да-гya.
   Ши-гуа молчит.
   Кахатанна поворачиваетсяк ним и просит:
   - Расскажите.
   - Позже, отвечают они нестройным хором.
   - Позже, - уже тише просит Ши-гуа, - когда  мы  сами  разберемся,  что  к
чему.
   - У вас же было все время этого мира, чтобы  разобраться,  -  недоумевает
Кахатанна.
   - Всего времени бывает недостаточно, иногда нужно еще несколько часов,  о
Суть Сути, - без тени улыбки кланяется ей Ма-гуа.
   - Не бывает ничего, кроме  истины,  о  Мать  Истины,  -  склоняет  голову
Да-гуа.
   - Нам нужно думать и думать - у  нас  слишком  мало  времени,  -  говорит
Ши-гуа.
   Суть Сути,  Мать  Истины,  Великая  Кахатанна  поднимается  на  ступеньки
собственного храма.
   Трое монахов  идут  по  лужайке  и  усаживаются  под  облюбованным  ранее
цветущим кустом. Они погружаются в мысли, и мир вокруг них опять не  зависит
от них, так же как они не зависят от него. С одной только разницей - и она в
цене, которую они готовы дать за то, что им нужно.
   - Что же нам больше всего нужно? - спрашивает Ши-гуа.
   - Что же мы готовы отдать? - спрашивает Ма-гуа.
   - Что из этого получится? - говорит Да-гуа.
   И бра-тья переглядываются, удивленные тем,  что  впервые  сказали  разные
слова.
   Трое монахов сидят на зеленой лужайке в мире, который никак не влияет  на
них и на который никак не  могут  повлиять  они.  Только  теперь  их  работа
заключается совершенно в другом. Например, сейчас их работа состоит  в  том,
чтобы узнать, какая работа им предстоит.

ЭПИЛОГ

   Они сидели на залитых солнечным светом ступенях храма. Каэтана  задумчиво
водила  по  ним  рукой,  с  удовольствием  ощущая  под   пальцами   приятное
шероховатое тепло мраморных плит, нагретых за день.  Перед  ними  раскинулся
прекрасный парк  с  бассейнами  и  фонтанами,  маленькими  ручейками,  через
которые  были  переброшены  изящные  мостики.  Над  яркими  цветами  порхали
фантастические гигантские бабочки. Все здесь было ухожено, окружено  любовью
и заботой. И парк словно откликался на это тепло  -  изо  всех  сил  пели  и
щебетали птицы, едва слышно шелестели листьями гордые стройные деревья. А  в
густой изумрудной траве все время ползал и шуршал кто-то невидимый.
   Барахой держал в руках тонкостенный  бокал,  наполненный  легким  розовым
вином.  По  случаю  жары  его  тяжелый  плащ  был  сброшен  и  теперь  лежал
бесформенной кучей у высокой нефритовой колонны. Каэтана примостилась  рядом
с Верховным богом, скромно завладев пыльной бутылью в оплетке - из  храмовых
запасов. Изредка она прикладывалась к ее горлышку.
   - Хорошо тут у тебя, - довольно протянул Барахой и пригубил из бокала.  -
Что  же  ты  его  глотаешь?  Такое  вино  надо  пить  по  чуть-чуть.   Чтобы
распробовать, посмаковать.
   - Распробовать я его уже успела - за  предыдущие  месяцы.  Теперь  просто
пью.
   - Тишина-то какая, просто  не  верится.  Деревья  шумят,  птицы  поют.  И
никаких тебе гимнов и литаний по двадцать пять часов в  сутки  в  исполнении
нестройного хора.
   - Они пытались. Но я категорически запретила.
   - Счастливая - не без зависти взглянул на нее Барахой.
   - Между прочим, я это счастье себе добыла, в  неравной  схватке  с  самим
Нингишзидой.
   - С кем?
   - С грозным и  великолепным  Нингишзидой,  -  с  расстановкой  произнесла
Каэтана. - Знать надо. Это мой верховный жрец. И все  Древние  боги,  и  все
Новые боги рядом с ним - несмышленые дети. А я вообще в счет не  иду.  Когда
он мне вручил мое расписание и перечень обязанностей...
   - Что-что? - В изумлении Барахой даже оторвался от вина.
   - Вот это  самое  и  вручил.  Понимаешь,  оказывается,  Верующие  по  мне
истосковались, и я должна всю себя посвящать их проблемам.  Причем  не  путь
указывать, а сам вопрос решать - прямо как волшебная палочка. А в  свободное
время заниматься истосковавшимися по мне служителями храма. А чтобы  мне  не
было совсем уж скучно, из всех прочих храмов Сонандана  ко  мне  будут  идти
истосковавшиеся же паломники. Каково?
   - Гениальный у тебя жрец.
   - А я и не спорю; Только сказала ему, что если он  рассчитывает  замучить
меня таким количеством дел, то я лучше сразу ухожу.
   - И куда же? - заинтересовался Барахой.
   - Куда глаза глядят - в ночь, в бездну.  В  паломничество  к  храму  Джоу
Лахатала. Но перед уходом упраздню должность верховного жреца.
   - Ну и как?
   - Вроде бы притих.  Нет,  если  всерьез,  то  без  него  я  бы  со  всеми
молящимися и ищущими истину не справилась. Он, конечно, мудрый.  Просто  его
мое возвращение так подкосило. Я же все вверх дном перевернула.
   Словно в подтверждение ее словам на дальней аллее робко замаячили  фигуры
жрецов с музыкальными инструментами в руках.
   - Ну вот. Это они жаждут воздать нам честь новоиспеченным гимном.  Хочешь
послушать?
   Барахой нашел в себе силы только на то, чтобы кивнуть. Каэтана  милостиво
махнула мявшимся в нерешительности жрецам, и те радостно  поспешили  к  ней,
отбивая на ходу поклоны, - жрецы были еще совсем молодые и  никак  не  могли
привыкнуть к обществу настоящей Древней богини и ее частых  гостей.  Цветные
одеяния из легких прозрачных тканей крыльями струились за ними по воздуху.
   - Позвольте, великие, - едва слышно произнес самый смелый.
   -  Позволяю,  -  величественно  ответила  Каэ,  хлебнула  из   бутыли   и
приготовилась слушать.
   Жрецы встали в некотором отдалении и заиграли. Музыка, легкая и чудесная,
вылетала  из-под  искусных  пальцев,  запутывалась  в  струящихся   одеждах,
догоняла мотыльков и кружилась с ними над цветами. Она соскальзывала в  воды
ручейков, заставляя их звенеть еще звонче и веселее.  Она  обнимала  деревья
как теплый ветер, переливалась всеми цветами радуги и наконец ручной  птицей
садилась на ступени храма у ног замерших бессмертных.
   - Какая прекрасная музыка, - промолвил потрясенный Барахой.
   - Тебе понравилось, о Суть Сути? - осмелился спросить жрец.
   - Мне больше чем просто понравилось, - ответила Каэтана.  -  Проси  любую
награду.
   - Помоги мне найти истину, о Сокровенная.
   - Истину не ищут, мальчик. Истина открывается тому,  кто  этого  достоин.
Она озаряет светом твою душу, как солнце землю.  И  нет  истины  в  конечной
инстанции. Сегодня ты открыл истину мне - своей музыкой. И я  не  могу  дать
тебе больше, чем ты мне. Проси чего-нибудь другого.
   Жрец потрясение молчал. И за него ответил другой - постарше:
   - Если Мать Истины говорит тебе, что ты  открыл  истину  ей,  то  большей
награды не нужно.
   Они низко склонились перед двумя бессмертными и удалились.
   - Ты не боишься уронить свой авторитет, все время находясь в материальном
теле? - спросил Барахой после довольно длинной паузы.
   - Знаешь, я как-то привыкла к нему  и  не  хочу  пока  менять  ничего.  А
по-твоему, это существенно?
   - Не очень. Теперь мне кажется, что ты  всегда  была  именно  такой,  как
сейчас. Люди боялись меня, поклонялись мне, а за помощью шли к тебе. Поэтому
и храмы у тебя были живее, что ли. А у меня грозные львы, драконы и сплошной
камень.
   - Почему только камень? Золота тоже хватает.
   - Ты прекрасно понимаешь, о чем я. В твоем храме хочется  жить,  Каэ.  Ко
мне заходят помолиться, а к тебе приходят навсегда.
   - Так что тебе мешает все изменить?
   - Не знаю, дитя мое. Но  я  подумаю,  обещаю  тебе.  Он  помолчал.  Потом
улыбнулся как-то жалко и растерянно. Каэтана наклонилась к  нему  поближе  и
только теперь заметила щетину у него на щеках.
   - Никогда не думала, что боги бывают небритыми.
   - Тебе мешает? Побреюсь.
   - Не нужно. Так ты живее. Я всегда думаю, какой ты на самом деле.
   - Забыл. Давно забыл. Давай поговорим еще о чем-нибудь.
   - Ты не решаешься сказать то, за чем пришел. Но почему?
   - Не решаюсь. Это я, видишь ли, издалека все подбираюсь к  тому  вопросу,
на который обещал ответить еще в храме ал-Ахкафа, вот только...
   - Только я не задаю его? Ты действительно многое забыл,  отец.  Даже  то,
кем я стала теперь, не без твоей, кстати, помощи. Это ведь тоже относится  к
разряду истин.
   Барахой заметно побледнел и стиснул тонкостенный бокал с такой силой, что
тот жалобно хрустнул и с печальным звоном разлетелся на мелкие осколки. Вино
тонкой струйкой потекло между пальцев бога, пятная его одеяния.
   - С каких пор ты об этом знаешь?
   - С недавних. Когда храм признал меня и я  воссоединилась  с  той  частью
памяти, которая оставалась тут. Ведь ты на что-то  подобное  и  рассчитывал,
да?
   - Я был почти уверен, что однажды ты все вспомнишь, но так скоро...
   - По-моему, я никогда полностью и не забывала.  Когда  левиафан  появился
перед кораблем, еще там, на Дере, я позвала тебя на помощь, помнишь?
   - Я услышал тебя, милая, но был очень-очень далеко и не мог помочь.
   - Так это не ты прогнал его? А кто?
   - Ты сама, моя девочка. Ведь твою силу, как и  твое  бессмертие,  у  тебя
отнять нельзя. Правда, можно заставить забыть, что  ты  бессмертна  и  почти
всемогуща. Можно выбросить в другой мир, заставить  прожить  в  нем  обычную
жизнь, затем перенести в  следующий,  и  так  до  бесконечности.  Ты  будешь
считать себя смертной,  родившейся  от  смертных  родителей,  и  никогда  не
вспомнишь о своем  истинном  облике.  А  если  какие-нибудь  воспоминания  и
прорвутся  через  эту  завесу,  то  тебя  объявят  сумасшедшей.  Они   хитро
рассчитали - они выбирали миры с примитивной магией. Миры, где никто не  мог
помочь тебе.
   - Так что же не сработало?
   - Они не учли, что ты Богиня Сути и Истины, а значит, в  любом  состоянии
сможешь отличить истину от наносного, навязанного тебе чужой злой волей.  Ты
оказалась гораздо сильнее, чем все думали, дитя мое.
   - Даже ты?
   - Даже я. Я искал тебя во многих мирах, но не находил. И впервые  услышал
твой зов именно там, на Дере. Представляешь, как ты удивила меня?
   - А если бы меня убили во время этого путешествия?
   - Это значило бы, что ты уже не существовала. Тебя нельзя убить, девочка.
Повторяю - ни убить, ни по-настоящему лишить твоего могущества. Прогуляемся?
   Барахой  поднялся  со  ступенек  и  помог  встать  Каэ-тане.  Заметив  ее
недовольный взгляд, брошенный  на  осколки  бокала  и  лужу  вина  на  белом
мраморе, он движением брови заставил их исчезнуть.
   - Красиво, - пробормотала Каэ. - А я так не могу.
   - Тебе это и не нужно. Твое могущество в другом, и оно гораздо больше.  А
так может любой маг. Если хочешь, я научу тебя.
   - Конечно, хочу.
   Они медленно двигались по парку.
   - Кстати, послушай. Тут на днях Траэтаона объявлялся. Воображаешь,  какой
случился переполох? - сказала Каэтана.
   - Это же тебе только на пользу - авторитет повышает. А переполох-то из-за
чего?
   - Помнишь того монстра,  которого  Траэтаона  называет  конем?  По-моему,
вполне достаточно одного этого животного, чтобы учинить полнейший  погром  в
приличном тихом храме.
   - Молод еще. И к тому же его всегда привлекали зрительные эффекты.
   - Знаешь, - рассмеялась Каэтана, - это  трудно  объяснить  другим.  Меня,
например, подобные эффекты впечатляют.
   Какое-то время  они  молча  прогуливались  между  мраморных  бассейнов  с
морской водой, в которых мерно  колыхались  водоросли  на  фоне  разрушенных
мраморных дворцов и затонувших кораблей; а  среди  статуй  богов  и  героев,
наполовину ушедших в песок, весело сновали  разноцветные  рыбки.  Затонувший
город был воспроизведен до мельчай-ших деталей, но самый  большой  дворец  в
нем едва доходила до колена человеку  среднего  роста.  Пронизанный  до  дна
солнечными лучами, бассейн являл собой  прекрасное  зрелище,  которьм  можно
было любоваться часами.
   Из воды вынырнула небольшая черепаха и вопросительно уставилась на людей.
   - Ждет лакомства, - рассмеялась Каэ. - Я  здесь  провожу  довольно  много
времени,  вот  и  разбаловала  их  вконец  -  все  время   ношу   что-нибудь
вкусненькое. Здесь хорошо думается, правда?
   - Правда. Кстати, о чем ты так много думаешь, девочка?
   - Я совсем не помню маму.
   Барахой склонил голову, а когда поднял ее, глаза его уже не были привычно
грустными - в них застыла вселенская скорбь.
   - Твоя мать была Богиней Истинной Любви. Вот так - с большой буквы -  оба
слова. Ей поклонялись во всех землях этого странного мира.  Она  была  нужна
всем, потому что умела любить всех. Понимаешь? - абсолютно всех.  Я  так  не
умею. И никто не умеет.
   Когда Хаос хлынул в этот мир, а случилось это лишь  по  моей  вине  -  я,
видишь ли, экспериментировал, то против него ничто живое не могло  выстоять.
Пустота.  поглощала  все,  а  его  переменчивость  не   давала   возможности
восстановить хоть что-нибудь. У меня не было даже точки опоры.
   - И что мама?
   - Она сумела заполнить эту пустоту своей великом любовью ко всему -  даже
к этому черному колодцу Хаоса. Мир выстоял, а ее не стало. Она вся  вылилась
потоком любви. В общем-то банальная история.
   С тех пор пустота осталась только в моем сердце. Пустота и боль.  Как  же
ничтожны нынешние маленькие богини маленькой любви! Редко кто сейчас молится
в опустевших храмах твоей матери, но мне кажется иногда  что  этим  безумцам
она отвечает из самого далекого далека, словно в  насмешку  над  собственной
смертью.
   - Если твоя боль так велика и посейчас, отец, то  ты  поймешь  меня.  Мне
нужно поговорить с тобой сразу о двух вещах. Может, согласишься - в обмен на
обещанный в ал-Ахкафе разговор?
   - Конечно, милая, сказал  Барахой.  Он  стоял  перед  своей  маленькой  и
хрупкой  дочерью  -  великий  и  всемогущий   бог,   допустивший   разорение
собственного мира, и Каэ мысленно отодвинулась от него, чтобы  не  причинять
боли отцу, но и не щадить вершителя судеб.
   - В этом мире, отец, появилась пустота. Та самая или другая - не знаю. Но
я должна узнать, поэтому