тку", я нашел,  что порядки в высшем обществе показались нам
смешными: эти персонажи "были комедийными". Ромен Роллан сво-
им романом "Жан Кристоф" усилил мое восхищение Бетховеном.< >
     Так что это было лишь  приступом  юношеского  нигилизма,
когда мне не нравилась кипучая общественная жизнь дома. Прод-
почтение, отдаваемое мной  авторам  с  социально-критическими
позициями, товарищам по обществу гребли или альпинизма, носи-
ло вполне оппозиционный характер.  Даже привязанность к прос-
той буржуазной  семье противоречила обычаю искать себе компа-
нию и будущую жену в  своей  касте  (в  замкнутом  социальном
слое, к  которому принадлежала твоя семья).  У меня даже воз-
никла стихийная симпатия к крайне левым,  хотя эта склонность
так и не оформилась во что-то осязаемое.  Я был невосприимчив
ко всякого рода политической деятельности:  на это  никак  не
повлиял мой национализм и то, что я, например, во время окку-
пации Рурской области в 1923 г.  волновался  из-за  бесчинств
оккупантов или грозящего угольного кризиса.
     К моему удивлению,  я написал лучшее в выпуске сочинение
на аттестат  зрелости.  Тем не менее я подумал про себя "Тебя
это вряд ли касается",  когда ректор школы в  своем  заключи-
тельном слове объявил нам,  абитуриентам,  что теперь для нас
"открыт путь к самым великим свершениям и почестям".
     Будучи лучшим  математиком  класса,  я  хотел продолжить
свои занятия этим предметом. Мой отец привел убедительные до-
воды против этого намерения,  и я не был бы математиком, зна-
комым с законами логики,  если бы не уступил ему. Ближе всего
после этого мне была профессия архитектора, оставившая столь-
ко впечатлений со времен моей юности.  Итак я,  к большой ра-
дости отца, решил стать архитектором, как он сам и его отец.
     В первом семестре я,  по финансовым соображениям, учился
в Техническом  институте по соседству в Карлеруэ,  потому что
инфляция буквально захлестывала.  Поэтому мне  каждую  неделю
приходилось предъявлять к оплате мой вексель, а в конце неде-
ли сказочная сумма превращалась в ничто. Из велосипедной экс-
курсии по  Шварцвальду  я  писал в середине сентября 1923 г.:
"Здесь очень дешево!  Ночь в гостинице - 400000 марок и  ужин
1800000. Молоко  (поллитра)  - 250000 марок".  Спустя полтора
месяца, незадолго до окончания  инфляции,  обед  в  гостинице
стоил 10-20 миллиардов,  а в студенческой столовой - 1 милли-
ард, что соответствовало 7 пфеннингам золотом. За билет в те-
атр я платил 300-400 миллионов.
     Моя семья вследствие этой финансовой катастрофы была вы-
нуждена в  конце  концов  продать  концерну  торговый  дом  и
фабрику моего покойного деда; продала за ничтожную часть нас-
тоящей стоимости,  но за "казначейское обязательство в долла-
рах". И вот, моя ежемесячная сумма составляла 16 долларов, на
которые я без забот прекрасно мог жить.
     Когда инфляция закончилась,  я весной 1924 г.  перешел в
Мюнхенский Технический  институт.  Хотя  я учился там до лета
1925 г., а Гитлер, после освобождения из тюрьмы, снова заявил
о себе весной 1925 г., я ничего из этого не воспринял. В сво-
их подробных письмах я писал лишь о своей работе  допоздна, о
нашей общей цели пожениться через 3-4 года.
     На каникулах моя будущая жена и я часто  бродили  с  еще
несколькими студентами в австрийских Альпах, мы шли от хижины
к хижине,  трудные подъемы создавали ощущение  того,  что  мы
действительно чего-то  добивались.  Подчас  я  с  характерным
упорством уговаривал моих спутников не прерывать начатый  по-
ход даже при самой плохой погоде,  несмотря на бурю,  ледяной
дождь и холод, хотя туман закрывал вершину.
     Часто с горных вершин мы видели темно-серый слой облаков
над далекой равниной.  Под нами жили по нашим понятиям  изму-
ченные люди, мы считали, что стоим высоко над ними. Молодые и
несколько высокомерные,  мы были убеждены в том,  что  только
порядочные люди любят горы: когда нам приходилось возвращать-
ся из своих заоблачных далей в нормальную  жизнь низменности,
я нередко поначалу бывал сбит с толку городской суетой.
     "Связь с природой" мы искали также, путешествуя на наших
складных байдарках.  В  то время путешествия такого рода были
еще в новинку; водоемы не заполнены как сегодня лодками любых
видов; в  тишине мы спускались по рекам,  а вечером разбивали
палатку в самых живописных местах.  Эти безмятежные путешест-
вия сообщали нам частицу того счастья, которое было самим со-
бой разумеющимся для наших предков.  Еще мой отец в  1885  г.
предпринял путешествие  пешком и на лошадях из Мюнхена в Неа-
поль и обратно.  Позднее,  когда он на своем автомобиле  смог
объехать всю Европу,  он считал, что это путешествие было са-
мым лучшим в его жизни.
     Многие представители  нашего  поколения искали этот кон-
такт с природой. При этом дело было не только в романтическом
протесте против буржуазной узости - мы бежали и от требований
все усложняющегося мира. Нами владело чувство, что окружающий
нас мир утратил равновесие - в природе же гор и долин рек все
еще чувствовалась гармония.  Чем более нетронутыми были горы,
чем более  уединенными долины,  тем более они нас привлекали.
Конечно, я не принадлежал ни к какому  молодежному  движению,
потому что их массовость разрушила бы это стремление к изоля-
ции, а я был скорее индивидуалистом.
     Осенью 1925 г.  я направился вместе с группой мюнхенских
студентов-архитекторов в Берлинский технический институт, на-
ходившийся в районе Шарлоттенбурга.  Я выбрал проектный семи-
нар профессора Пельцига,  но он ограничил число его  участни-
ков. Поскольку  я  не  очень  преуспел  в  черчении,  меня не
приняли. Я и без того сомневался,  что когда-нибудь стану хо-
рошим архитектором и этот приговор не стал для меня неожидан-
ностью. В следующем семестре в Берлин  пригласили  профессора
Генриха Тессенова, сторонника провинциально-ремесленного сти-
ля, сведшего свою архитектурную выразительность  к  минимуму:
"Решающим является  минимум пышности".  Я тут же написал моей
будущей жене:  "Мой новый профессор - самый значительный, са-
мый просвещенный человек из всех, кого я когда-либо встречал.
Я в полном восторге от него  и  работаю  с  большим  рвением.
Внешне он также лишен фантазии и сух, как и я, но несмотря на
это, в его постройках есть что-то глубоко пережитое.  Ум  его
ужасно остр.  Я постараюсь через год попасть в его мастерскую
и еще через год попытаюсь стать его ассистентом. Все это, ко-
нечно, слишком  уж оптимистично и показывает путь,  которым я
пойду в лучшем случае".  Уже через полгода после сдачи  моего
экзамена я  стал  его ассистентом.  В нем я нашел свой первый
катализатор - пока через семь лет его не сменил другой, более
мощный.
     Очень высоко я ценил и нашего преподавателя истории  ар-
хитектуры. Профессор Даниэль Кренкер, по происхождению эльза-
сец, не только увлекался археологией,  но и был эмоциональным
патриотом: когда  во  время  своей  лекции  он демонстрировал
Страссбургский собор,  он расплакался и вынужден был прервать
свою речь.  Я  делал  у него доклад по книге Альбрехта Хауйта
"Зодчество германцев".  Одновременно я писал моей будущей же-
не: "Немного смешения рас всегда хорошо. И если мы сейчас на-
ходимся на нисходящей ветви,  то это не потому, что мы - сме-
шанная раса.  Потому  что  таковой  мы  были  уже  во времена
Средневековья, когда в нас была еще внутренняя энергия  и  мы
расширяли свое  жизненное  пространство,  когда  мы вытеснили
славян из Пруссии или позднее пересадили европейскую культуру
на американскую почву.  Мы нисходим, потому что наши силы из-
расходованы; точно так же,  как это случилось  с  египтянами,
греками или римлянами. Здесь ничего нельзя изменить".
     Берлин двадцатых годов был фоном,  из которого я  черпал
вдохновение в  годы  моей  учебы.  Многочисленные театральные
постановки производили на меня очень сильное впечатление: ин-
сценировка "Сна  в  летнюю  ночь"  Макса Рейнгарда,  Элизабет
Бергнер в "Орлеанской деве" Шоу,  Палленберг  в  инсценировке
"Швейка" Пискагора.  Но меня захватывали и постановочные ревю
Шарелля с их ослепительным блеском.  Напротив, я тогда еще не
оценил вызывающий  шик Сесиля Б.  де Милля.  Я не подозревал,
что через десять лет я в этом отношении переплюну эту  кинош-
ную архитектуру.  Я еще находил эти фильмы "довольно безвкус-
ными на американский лад".
     Однако все впечатления тускнели от бедности и безработи-
цы. "Закат Европы" Шпенглера убедил  меня,  что  мы  живем  в
период упадка, имеющего сходство с позднеримской эпохой: инф-
ляция, упадок нравов,  беспомощность империи.  Эссе  "Прусса-
чество и социализм" восхитило меня презрением к роскоши и ую-
ту. Здесь сошлись уроки Шпенглера  и  Тессенова.  Однако  мой
учитель, в отличие от Шпенглера, сохранял надежду на будущее.
В ироническом тоне он выступил  против  "культа  героя"  того
времени. "Может быть,  нас окружают сплошные непонятные дейс-
твительно "величайшие герои, которые в своем высочайшем хоте-
нии и умении вполне вправе отмахиваться даже от самых ужасных
вещей, как от незначимых побочных явлений, и смеяться над ни-
ми. Может  быть,  прежде  чем вновь смогут расцвести города и
ремесла, должен пойти дождь из серы,  может быть, для их пос-
леднего расцвета  нужны  народы,  прошедшие  через  все круги
ада" < >
     Летом 1927 г.,  после 9 семестров учебы, я выдержал дип-
ломный экзамен.  Следующей весной я в свои 23 года стал одним
из самых молодых ассистентов института. Когда в последний год
войны устроили благотворительный базар,  гадалка  предсказала
мне: "Ты рано познаешь славу и рано уйдешь на покой".  Вот уж
у меня были основания подумать об этом  предсказании,  потому
что я  довольно  точно  мог бы предположить,  что я,  если бы
только захотел, когда-нибудь, как и мой учитель, стал бы пре-
подавать в Техническом институте.
     Это место ассистента сделало возможной мою  женитьбу.  В
свадебное путешествие мы отправились не в Италию,  а по уеди-
ненным мекленбургским озерам с поросшими лесом  берегами.  Мы
взяли с  собой байдарки и палатку.  Наши лодки мы спустили на
воду в Шпандау, в нескольких сотнях метров от тюрьмы, в кото-
рой мне суждено было провести двадцать лет моей жизни.
                           Глава 2
                    Профессия и призвание
     В 1928 г. я чуть было не стал государственным и придвор-
ным архитектором. Аманулла, повелитель афганцев, хотел рефор-
мировать свою страну; для этого он пожелал пригласить молодых
немецких техников.  Йозеф Брикс, профессор градо- и дорожного
строительства, составил группу. Я должен был ехать в качестве
градостроителя, архитектора и,  кроме того, преподавателя ар-
хитектуры в одном техническом учебном заведении,  которое со-
бирались открыть в Кабуле.  Моя жена вместе со мной проштуди-
ровала все книги об этой изолированной стране,  какие  только
удалось достать;  мы размышляли, как из простых построек соз-
дать национальный стиль  и,  рассматривая  девственные  горы,
строили планы,  как мы будем ходить на лыжах. Были предложены
выгодные условия контракта;  но едва только все стало  совсем
определенным, короля  с большими почестями принял Гинденбург,
как афганцы устроили  государственный  переворот  и  сбросили
своего правителя.
     И все же меня утешала перспектива  продолжить  работу  у
Тессенова. Я и раньше колебался, а тут уж просто обрадовался,
что вследствие падения Амануллы мне не нужно принимать  реше-
ние. Семинар  занимал  у меня только три дня в неделю;  кроме
того, было пять месяцев студенческих каникул. Тем не менее, я
получал за  это 300 рейхсмарок;  это примерно соответствовало
сегодняшним 800 маркам. Тессенов не читал лекции, а исправлял
в большой  аудитории  работы своих чуть ли не пятидесяти сту-
дентов. Его можно было видеть примерно 4-6  часов  в  неделю,
все остальное время студенты должны были довольствоваться мо-
ими консультациями и исправлениями.
     Особенно напряженно  я работал в первые месяцы. Студенты
сначала были критически настроены по отношению ко мне и  ста-
рались подловить  меня  на  некомпетентности или обнаружить у
меня какую-либо слабинку.  Лишь постепенно ушла  моя  робость
новичка. Однако  заказы на строительство,  которые я надеялся
выполнить в щедро отпущенное мне свободное время, не поступа-
ли. Наверное,  я  слишком  уж моложаво выглядел,  кроме того,
строительная деятельность находилась в упадке вследствие эко-
номической депрессии. Исключением стал заказ на строительство
гейдельбергского дома родителей моей жены.  Это была неприме-
чательная постройка,  за  которой  последовали  еще несколько
творений того же рода:  два пристроенных к виллам на  Ваннзее
гаража и перепланировка берлинского общежития службы по обме-
ну кадрами высших учебных заведений.
     В 1930  г.  мы на своих двух байдарках поплыли от петель
Дуная вниз по течению до Вены. Когда мы вернулись, 14 сентяб-
ря состоялись  выборы в рейхстаг,  оставшиеся у меня в памяти
только потому,  что их результат чрезвычайно взволновал моего
отца. НСДАП  получила  107  мандатов  и  внезапно оказалась в
центре политических дебатов.  Непредвиденный успех на выборах
пробудил в моем отце самые мрачные опасения, связанные прежде
всего с социалистическими тенденциями в НСДАП;  он  ведь  уже
был обеспокоен силой социал-демократов и коммунистов.
     Наш технический институт тем временем стал гнездом наци-
онал-социализма. В  то  время  как  небольшая  группа студен-
тов-коммунистов сконцентрировалась  в   семинаре   профессора
Пельцига, национал-социалисты  собирались  у Тессенова,  хотя
сам он был и оставался открытым врагом гитлеризма.  И все  же
были невысказанные  и нечаянные переллели между его учением и
идеологией национал-социалистов.  Конечно, Тессенов не созна-
вал, что они есть.  Без сомнения,  он пришел бы в негодование
при мысли о родстве между его представлениями и  национал-со-
циалистическими взглядами.
     Тессенов среди прочего учил:  "Стиль выходит из  народа.
Само собой разумеется,  что родину любят. Интернационализм не
может дать никакой истинной культуры.  Она выходит только  из
материнского лона народа. 1 < >
     Гитлер также отвергал интернационализацию искусства, его
соратники видели  в  родной почве корни обновления.  Тессенов
осуждал большие  города,  противопоставляя  им   крестьянские
представления: "Большой город - ужасная вещь. Большой город -
это хаос старого и нового. Большой город - это борьба, жесто-
кая борьба.  Все  уютное следует оставить за его пределами...
Там, где городское встречается  с  крестьянами,  крестьянство
гибнет. Жаль, что нельзя иметь крестьянский менталитет". Точ-
но таким же образом Гитлер выступил против морального  разло-
жения в больших городах,  предостерегал против вреда, которым
цивилизация угрожает биологической субстанции народа,  и про-
черкивал важность   сохранения   здорового  крестьянства  как
стержня государства.
     Гитлер умел инстинктивно схватывать подобные направления
общественного сознания своего времени, частично еще неосязае-
мые и  находящиеся в диффузном состоянии,  формулировать их и
использовать в своих целях.
     На консультациях студенты-национал-социалисты часто втя-
гивали меня в политические дискуссии.  Конечно, мнения Тессе-
нова вызывали  страстные споры.  Слабые аргументы,  которые я
пытался почерпнуть из политического словаря моего  отца,  они
без труда опровергали с диалектической искушенностью.
     Студенческая молодежь того времени  искала  свои  идеалы
преимущественно в лагере экстремистов,  и гитлеровская партия
как раз и обратилась к идеализму этого  мятущегося поколения.
А разве Тессенов не подстегивал их фанатизм?  Примерно в 1931
г. он высказался следующим образом:  "По всей видимости, дол-
жен будет  появиться  кто-то  с совсем примитивным сознанием.
Мышление наших современников стало слишклм уж сложным.  Необ-
разованный человек,  какой-нибудь  крестьянин  гораздо  легче
смог бы решить все проблемы, именно потому, что он еще не ис-
порчен. Он  также  нашел  бы в себе силы для реализации своих
простых идей. 2 < > Нам казалось, это беглое замечание приме-
нимо к Гитлеру.
     В это время Гитлер выступал на берлинской "Заячьей  пус-
тоши" перед студентами Берлинского университета и Техническо-
го института.  Мои студенты потащили  меня,  правда,  еще  не
убежденного, но колеблющегося,  с собой,  и я пошел.  Грязные
стены, узкие проходы и неухоженные интерьеры производили впе-
чатление бедности;  обычно  здесь  проходили рабочие пирушки.
Зал был переполнен.  Казалось,  будто почти все  студенчество
Берлина хотело видеть и слышать этого человека,  которому его
сторонники приписывали столько замечательного, а противники -
так много плохого. Многочисленная профессура сидела на почет-
ных местах в центре лишенных каких-либо украшений подмостков;
ее присутствие,  собственно,  только и придавало общественное
значение этому мероприятию.  Нашей группе тоже  удалось  про-
биться на хорошие места на трибуне недалеко от оратора.
     Гитлер появился,  приветствуемый многочисленными сторон-
никами из числа студентов.  Уже сам по себе этот восторг про-
извел на меня большое впечатление.  Но и его выступление было
для меня неожиданностью.  На плакатах и карикатурах его изоб-
ражали в гимнастерке с портупеей,  с нарукавной  повязкой  со
свастикой и с диковатой челкой. Здесь же он появился в хорошо
сидящем синем костюме, он старался продемонстрировать хорошие
буржуавзные манеры,  все  подчеркивало  впечатление  разумной
сдержанности. Позднее я узнал, что он отлично умел - осознан-
но или интуитивно - приспосабливаться к своему окружению.
     Всеми силами,  чуть ли не выражая свое недовольство,  он
пытался  положить конец продолжавшимся несколько минут оваци-
ям.  То,  как он затем тихим голосом, медленно и как-то робко
начал  даже не речь,  а своего рода исторический доклад,  по-
действовало на меня завораживающе,  тем более, что это проти-
воречило  всем  моим ожиданиям,  основывающимся на пропаганде
его противников.  Я ожидал увидеть истеричного демагога, виз-
жащего,  жестикулирующего фанатика в военной форме. Даже бур-
ные аплодисменты не смогли сбить его со спокойно-наставитель-
ного тона.
     Казалось, что он раскованно и откровенно  делился  своей
озабоченностью относительно будущего. Его иронию смягчал юмор
уверенного в себе человека,  его южно-немецкий шарм вызывал у
меня ностальгию,  немыслимо, чтобы холодному пруссаку удалось
бы поймать меня в свои сети.  Первоначальная робость  Гитлера
вскоре исчезла;  теперь он уже повысил тон,  заговорил внуши-
тельнее и с большой силой  убеждения.  Это  впечатление  было
намного глубже, чем сама речь, от которой у меня в памяти ос-
талось немного.
     Сверх того,    меня   захватил   прямо-таки   физический
ощущаемый восторг,  вызываемый  каждой  фразой  оратора.  Это
чувство развеяло в прах все скептические предубеждения.  Про-
тивники не выступили. Отсюда возникло, по крайней мере на ка-
кое-то время,  ложное ощущение единодушия.  Под конец Гитлер,
казалось,  говорил уже не для того, чтобы убеждать, гораздо в
большей степени он казался человеком, уверенным в том, что он
выражает ожидания публики,  превратившейся  в  единую  массу.
Так, как если бы речь шла о простейшем деле в мире - привести
в состояние покорности и повести за собой студентов  и  часть
преподавателей  двух  крупнейших  учебных заведений Германии.
Притом в этот вечер он еще не был абсолютным повелителем, за-
щищенным от всякой критики,  напротив, он был открыт нападкам
со всех сторон.
     Некоторые любят обсудить за стаканом пива события волну-
ющего вечера; конечно, и мои студенты попытались побудить ме-
ня к  тому же.  Однако мне было необходимо привести в порядок
свои мысли и чувства,  преодолеть обладевшее мной замешатель-
ство, мне нужно было побыть одному.  Взбудораженный,  я уехал
на своем малень