лер каждый раз,  одними и теми
же словами поддакивал им.  Чайный домик состоял  из  круглого
помещения, поперечником  примерно  в  восемь  метров,  весьма
удачной пропорции.  Окна с мелким переплетом. У противополож-
ной стены - разожженный камин. В удобных креслах гости усажи-
вались вокруг круглого стола,  и снова Ева Браун  и  еще  ка-
кая-нибудь дама - по обе стороны от Гитлера.  Кому не хватало
места за круглым столом,  направлялся  в  небольшую  соседнюю
комнату. По желанию подавались чай,  кофе или шоколад, разно-
образные торты,  пирожные,  печенье, затем - какая-нибудь вы-
пивка. Здесь, за кофе, Гитлер особенно охотно пускался в бес-
конечные монологи,  по  большей   части   всем   гостям   уже
давным-давно известные, и поэтому их выслушивали с наигранным
вниманием в полуха.  Случалось,  что Гитлер и сам дремал  под
свои монологи, тогда разговоры переходили на шепот в надежде,
что он к ужину все же пробудится. Было непринужденно.
     Примерно часа через два,  где-то часам к шести, чаепитие
заканчивалось. Первым поднимался Гитлер,  а  за  ним,  словно
процессия пилигримов,  следовали гости к стоянке автомашин, в
давдцати минутах ходьбы.  Вернувшись в Бергоф,  Гитлер обычно
сразу же поднимался на свой этаж, тогда как двор разбредался.
Борман частенько исчезал, под ядовитые комментарии Евы Браун,
в комнате какой-нибудь из секретарш помоложе.
     А через два часа снова сходились к ужину,  и  снова,  до
мелочей, повторялся тот же самый ритуал. Затем Гитлер направ-
лялся в гостиную, сопровождаемый все теми же лицами.
     Гостиная была  обставлена по эскизам мастерской Трооста,
хотя относительно и скромно,  но  мебелью  особо  громоздкой:
шкаф в  три метра высотой и пять длиной для хранения дипломов
о присвоении хозяину дома  почетного  гражданства  различными
городами и для пластинок,  монументальная застекленная горка,
огромные напольные часы с бронзовым орлом,  как бы охраняющим
их сверху.  У  огромного окна простирался шестиметровой длины
стол, где Гитлер подписывал документы, а позднее изучал карты
фронтов. Мягкая  с красной обивкой мебель была скомпонована в
две группы - одна, в задней части помещения, тремя ступенька-
ми ниже, перед камином, другая - поближе к окну, вокруг круг-
лого стола,  столешница которого для  защиты  фанировки  была
прикрыта массивным  стеклом.  Позади  этих  кресел помещалась
будка киномеханика,  задрапированная гобеленом.  У противопо-
ложной стены  стоял  величественный комод с вмонтированными в
него динамиками, а на нем - внушительных размеров бюст Рихар-
да Вагнера работы Арно Брекера. Над ними висел еще один гобе-
лен, прикрывавший киноэкран.  Стены были увешаны крупными по-
лотнами: приписываемый  кисти ученика Тициана Бордону портрет
дамы с обнаженной грудью;  лежащая обнаженная натура, предпо-
ложительно произведение  самого Тициана;  Нана работы фон Фо-
йербаха в восхитительной  раме;  пейзаж  из  раннего  периода
творчества Шпицвега; римские руины кисти Паннини и, чему мож-
но быть только удивляться,  - своего рода полотно для  алтаря
Эдуарда фон Штайнля, входившего в объединение художников "На-
заретяне", изображающее короля Генриха, основателя города. Но
- ни одного Грютцнера. Иногда Гитлер подчеркивал, что все эти
картины оплачены им самим.
     Мы усаживались  на  софы  или в кресла одной из обеих их
групп, гобелены закатывались наверх и, как и в Берлине, начи-
наласт вторая  половина вечера,  заполненная просмотром худо-
жественных фильмов. По их окончании сходились к огромному ка-
мину -  человек  шесть-восемь на необычно длинной и неудобной
софе - рядком,  как на насесте, тогда как Гитлер, по-прежнему
между Евой  Браун  и еще одной дамой,  погружались в покойные
кресла. Из-за неудобной расстановки мебели общество  оказыва-
лось столь растянуто,  что общий разговор был просто невозмо-
жен. Каждый беседовал вполголоса  со  своим  соседом.  Гитлер
негромко говорил  что-то обеим дамам около него или шушукался
с Евой Браун, держа ее иногда за руку. Но часто он прсто мол-
чал или, о чем-то размышляя, пристально уставлялся взглядом в
камин. В такие минуты все замолкали,  чтобы не нарушить поток
его мыслей.
     Иногда разговор вертелся вокруг только что просмотренных
фильмов, причем суждения об исполнительницах высказывал в ос-
новном Гитлер, а об актерах - Ева Браун. Никто даже и не про-
бовал хоть чуть приподнять пустяковый уровень беседы, загово-
рить хотя  бы  о  новых   выразительных   формах,   найденных
режиссером. Да,  впрочем,  сам  подбор фильмов почти не давал
для этого шансов:  это были сплошь развлекательные суррогаты.
Экспериментальное киноискусство того времени, хотя бы, напри-
мер, лента Курта Эртеля о Микельанджело,  никогда,  во всяком
случае в  моем  присутствии,  не демонстрировалась здесь.  От
случая к случаю Борман не упускал возможности незаметно  под-
кусить Геббельса, ответственного за германское кинопроизводс-
тво. Он отпускал язвительные замечания,  вроде того, что кар-
тине "Разбитый  кувшин"  Геббельс  чинил  всякие препятствия,
потому что в прихрамывающем сельском судье Адаме,  в исполне-
нии Эмиля Яннингса, он заподозрил карикатуру на себя. С изде-
вательским наслеждением Гитлер просмотрел  этот  снятый с эк-
ранов фильм,   и   распорядился   выпустить  его,  начиная  с
демонстрации в самом большом  кинотеатре  "Берлинское  кино".
Однако -  и  это  очень показательно для далеко небезусловной
силы приказов Гитлера - картина эта еще долго не появлялась в
прокате. Но Борман не ослаблял хватку, пока Гитлер не рассер-
дился не на шутку и в энергичном стиле не разъяснил  Геббель-
су, что его распоряжения должны выполняться.
     В годы войны Гитлер отказался от  ежевечерней  кинопрог-
раммы, потому  что,  как  он  выразился,  готов отказаться от
своего любимого развлечения "из сострадания к терпящим  лише-
ния немецким солдатам". Вместо этого заводили пластинки. Нес-
мотря на отличную их коллекцию,  интерес Гитлера  был  крайне
ограничен. Ни музыка барокко,  ни классика, ни камерная музы-
ка, ни симфонические произведения  ничего  ему  не  говорили.
Вместо этого,  в  раз и навсегда установленной последователь-
ности, за несколькими бравурными  отрывками  из  вагнеровских
опер шла оперетта. И все. Гитлер тешил свое честолюбие угады-
ванием имен исполнительниц и радовался,  что часто случалось,
когда попадал в точку.
     Для оживления этих скудных увеселений обносили  шампанс-
ким,  после  занятия  Франции  -  трофейным,  дешевых сортов:
шампанское лучших марок осело в подвалах Геринга и его марша-
лов от авиации.  После часа,  несмотря на героические усилия,
кто-нибудь из присутствующих уже не мог удержаться  от зевка.
Но  вечер  тянулся  еще с час - в однообразной,  утомительной
пустоте, пока Ева Браун не обменивалась несколькими словами с
Гитлером и не получала разрешения подняться наверх.  Сам Гит-
лер вставал с кресла еще четвертью часа позднее  и  прощался.
Нередко этим часы всеобщей скованности сменялись самым непри-
нужденным общением оставшихся за коньяком и шампанским, испы-
тывавших чувство истинного освобождения.
     Уже утром,  смертельно усталыми,  мы возвращались домой,
усталыми - от ничегонеделанья.  Если такие дни следовали друг
за другом,  то у меня начиналась,  как я тогда  это  называл,
"горная болезнь"  -  от  затяжного безделья я чувствовал себя
вялым и опустошенным. Только если праздность Гитлера прерыва-
лась серией совещаний,  у меня появлялось время сесть с моими
сотрудниками за работу.  Как постоянный и заметно привечаемый
гость, да к тому же и обитатель Оберзальцберга,  я не мог, не
нарушая правил вежливости, оставаться в стороне от этих вече-
ров, как бы они ни были мучительны.  Пресс-шеф д-р Дитрих от-
важился пару раз отправиться  на  мероприятия  Зальцбургского
фестиваля, чем  вызвал неудовольствие Гитлера.  Во время про-
должительного пребывания Гитлера в Бергхофе оставался  - если
не забрасывать  работу совсем - только один выход - бегство в
Берлин.
     Иногда наезжали  из  старого мюнхенского или берлинского
окружения Гитлера такие знакомые,  как  Шварц,  Геббельс  или
Герман Эссер. Но случалось это на удивление редко, и всегда -
на один-два дня.  И даже Гесса, у которого были все основания
своим присутствием несколько охладить кипучую активность сво-
его представителя Бормана,  я встречал там не более двух-трех
раз. Впрочем, и эти самые близкие сотрудники, с которыми то и
дело мы встречались за обеденным  столом  в  Рейхсканцелярии,
определенно избегали  Оберзальцберга.  Это просто бросалось в
глаза, потому что при их появлении Гитлер обычно им радовался
и почти  всегда  просил приезжать сюда передохнуть чаще и по-
дольше. Для них же,  вокруг каждого из  которых  со  временем
сложился свой круг общения,  более длительное пребывание было
бы связано с определенными  неудобствами,  приспособлением  к
совершенно иному  режиму дня и к малопривлекательной,  эгоис-
тичной, хотя в то же время и не лишенной шарма, манере Гитле-
ра всех подчинять себе.  А старых боевых соратников,  которых
он уже и в Мюнхене избегал и для которых приглашение посетить
Оберзальцберг было бы событием,  он вообще не желал здесь ви-
деть.
     Когда гостевали его старые партийные соратники, Еве Бра-
ун позволялось также присутствовать.  Но она немедленно изго-
нялась, если  к столу приезжали другие вельможные лица Рейха,
например, имперские министры.  Даже если появлялся  Геринг  с
супругой, Ева  Браун  должна была оставаться в своей комнате.
Очевидно, Гитлер был довольно невысокого мнения  о светскости
ее манер.  В такие часы ее затворничества я нередко составлял
ей в ее комнате рядом со спальней Гитлера компанию.  Она была
так зажата,  что  не  осмеливалась  в  подобной ситуации даже
просто выйти из дома на прогулку:  "На выходе я  могу  столк-
нуться с Герингами".
     Вообще Гитлер совершенно не считался с  ее присутствием.
Без всякого смущения он мог при ней разглагольствовать о сво-
ем отношении к женщинам: "По-настоящему интеллектуальные муж-
чины должны  жить  с очень примитивной и глуповатой женщиной.
Подумайте, что было бы,  если бы около меня была женщина, ко-
торая совала  бы  нос в мою работу!  В мои свободные часы мне
нужен покой... Жениться я бы никогда не смог. А если бы еще и
дети - какие проблемы!  В конце они еще и попробовали бы сде-
лать моего сына моим преемником. Да к тому же у такого, каков
я есть, не может родиться порядочный сын. В таких случаях это
уж как правило.  Вы же знаете, сын Гете был совсем никудышный
человек!.. Ко мне, холостяку, липнут многие женщины. Это име-
ло особое значение в годы моей борьбы.  Это как у киноактера:
стоит ему только жениться, он что-то теряет в глазах обожа-
ющих его женщин и перестает быть их кумиром".
     Он был  убежден,  что  обладает  в глазах женщин особым,
очень сильным эротическим магнетизмом.  Но и в этом пункте он
был сама подозрительность:  я никогда не уверен, часто повто-
рял он, - оказывает ли мне женщина внимание как рейхсканцлеру
или как  Адольфу Гитлеру,  а женщин с живым умом он,  как это
весьма негалантно им снова и снова повторялось,  он ни за что
бы около себя не потерпел. Развивая свои мысли в этом направ-
лении, он,  очевидно,  не отдавал себе отчета,  насколько это
должно было оскорбительно звучать для присутствующих дам. Од-
нако, Гитлер умел показать себя и  как  заботливый  семьянин.
Однажды, когда Ева Браун сильно запаздывала с лыжной прогулки
к чаю, он изображал беспокойство, нервозно посматривал на ча-
сы, встревоженно вопрошал, не приключилось ли с ней чего.
     Ева Браун происходила из  простой  семьи,  отец  ее  был
школьным учителем. Я имел случай познакомиться с ее родителя-
ми, жили они уединенно и до самого конца - самым скромным об-
разом. Да и сама Ева Браун оставалась непритязательной,  неб-
роско одетой и носила самые что ни на есть  дешевые украшения
(3), полученные в подарок от Гитлера к Рождеству или дню рож-
дения. Обычно это были полудрагоценные камни, в лучшем случае
ценой в  сотню марок и прямо-таки оскорбительной заурядности.
Борман приносил ассортимент,  а Гитлер  выбирал,  обнаруживая
при этом,  как мне казалось, мещанский вкус, отдавая предпоч-
тение совершенно ничтожным побрякушкам.
     Ева Браун была вне политики и едва ли когда-нибудь пыта-
лась влиять на Гитлера. Но своим острым взглядом на реальнос-
ти повседневного  быта она иногда критически высказывалась по
поводу разного рода неполадок мюнхенской жизни.  Борману  это
было не  по душе,  потому что после каждого такого случая его
тут же вызывали на ковер.  Она была спортивна, хорошая неуто-
мимая лыжница,  с  которой мы вместе устраивали прогулки и за
пределами огороженной зоны. А однажды Гитлер дал ей отпуск на
целую неделю  - конечно,  на время своего отсутствия на Горе.
Вместе с нами она поехала на несколько дней в Цюрс,  где, не-
узнанная, с величайшим увлечением, чуть ли не до утра, танце-
вала с молодыми офицерами.  Она была бесконечно далека от на-
мерения сыграть   этакую   современную  мадам  Помпадур.  Для
историка Ева Браун может представлять интерес только как фон,
на котором  раскрывались характерологические особенности Гит-
лера.
     Из определенного сочувствия к ее положению я вскоре про-
никся симпатией к этой несчастной женщине,  очень привязанной
к Гитлеру. К тому же нас объединяла нелюбовь к Борману, тогда
еще только из-за того, как высокомерно и тупо он совершал на-
силие над природой и как он изменял жене.  Когда на Нюрнберг-
ском процессе я услышал,  что Гитлер женился на Еве Браун  на
остававшиеся им  полтора суток,  я порадовался за нее - хотя,
впрочем, и в этом сквозил цинизм,  с которым Гитлер обращался
с ней, да и вообще со всеми женщинами.
     Я много раз себя спрашивал, испытал ли Гитлер что-то по-
хожее на любовь к детям.  Во всяком случае, было заметно, что
он как-то напрягался, вступая в контакт с чужими или даже ему
знакомыми детьми. Он даже старался по-прятельски, по-отечески
чем-то заняться вместе с ними - и хоть бы раз получилось! Ему
никак не  удавалось найти верный, непринужденный тон общения:
после нескольких поощрительных слов он тут  же  поворачивался
спиной и  заговаривал  с  другим.  Он смотрел на детей как на
подрастающее поголовье,  как на представителей следующего по-
коления, и его могли радовать скорее их внешность (белокурый,
голубоглазый), рост (сильный,  здоровый) или интеллект (моло-
дой, цепкий),  чем собственно детская сущность. На моих детей
его личность не оказала ровно никакого воздействия.
     От светской  жизни  на  Оберзальцберге в памяти осталось
только воспоминание о поразительной ее  пустоте.  К  счастью,
еще в первые годы моего заключения,  еще по свежей памяти,  я
записал обрывки каких-то разговоров,  которые я могу  до  из-
вестной степени считать аутентичными.
     В разговорах за чаем - а их прошла не одна сотня  -  об-
суждались мода, вопросы собаководства, театра и кино, говори-
лось об оперетте и ее  звездах,  а  кроме  того  -  о  всяких
мелочах из  семейной  жизни  отсутствовавших в данный момент.
Гитлер почти совсем не высказывался о евреях, о своих внутри-
политических противниках и уж ни словом не упоминал о необхо-
димости строительства концлагерей.  Вероятно, это объяснялось
не столько определенным его намерением,  сколько банальностью
самих тем.  Зато на удивление часто  Гитлер  высмеивал  своих
ближайших сотрудников.  Нет ничего удивительного,  что именно
это сильнее врезалось в память:  ведь,  в конце концов,  речь
шла о лицах, стоявших абсолютно вне всякой публичной критики.
Узкий круг не был связан обетом молчания,  а от женщин Гитлер
и вообще  считал бессмысленным требовать каких-либо заверений
в конфиденциальности. Рассчитывал ли он пробудить к себе осо-
бые симпатии, говоря о всех и вся столь пренебрежительно? Или
это было выражением его абсолютного презрения ко всем людям и
любым событиям?
     Гитлер часто уничижительно отзывался о создаваемом Гимм-
лером мифе вокруг СС:  "Что за чушь!  Только-только наступило
время, отбросившее всякую мистику, и пожалуйста - он начинает
все с начала!  Так уж тогда лучше и остаться в лоне церкви. У
нее, по крайней мере,  есть традиции.  Чего стоит одна  мысль
сделать из  меня когда-нибудь "святого СС"!  Подумать только!
Да я в гробу перевернусь!"
     "Недавно Гиммлер опять выступил с речью, в которой обоз-
вал Карла Великого "убийцей саксов".  Гибель многих саксов не
может рассматриваться как историческое преступление,  как по-
лагает Гиммлер.  Карл Великий сделал большое  дело,  подчинив
себе Видукинда и быстренько перебив саксов.  Это сделало воз-
можным распространение империи франков и западной культуры на
Германию". (Нужен комментарий - В.И.)
     Гиммлер организовал с помощью ученых раскопки  из времен
доисторических. "И  зачем только мы перед всем миром твердим,
что у нас нет прошлого?  Мало того, что римляне возводили уже
огромные сооружения, когда наши предки еще жили в глинобитных
жилищах, так Гиммлер принялся теперь за раскопки этих поселе-
ний и впадает в экстаз от всякого,  что попадется,  глиняного
черепка и каменного топора. Мы этим только доказываем, что мы
все еще  охотились с каменными топорами и сбивались в груду у
открытого костра,  когда Греция и Рим уже находились на высо-
чайшей ступени культуры. У нас более чем достаточно оснований
помалкивать о своем прошлом. А Гиммлер вместо этого трезвонит
об этом повсюду.  Можно себе представить,  с каким презрением
сегодняшние римляне смеются над этими откровениями".
     Тогда как  в берлинском кругу своих политических сотруд-
ников он крайне резко высказывался против церкви, то здесь, в
присутствии женщин,  он  придерживался  более примирительного
тона - один из примеров тому, как приспосабливал он свои суж-
дения к данной аудитории.
     "Церковь, конечно,  для народа нужна. Это сильный и ста-
бильный элемент", - мог он разъяснять в своем приватном круж-
ке.  Правда, в данном случае он имел в виду инструмент, кото-
рый  был  бы на его стороне:  "Если бы Райби (так он именовал
рейхсепископа Людвига Мюллера) был  действительно  личностью!
Но  зачем  же  возводить в сан какого-то ничтожного полкового
священника?  Да я бы с охотой оказал ему поддержку. Но на что
она ему? Евангелическая церковь могла бы у нас с моей помощью
стать государственной церковью, как в Англии".
     Даже еще  и  в  1942 г.  Гитлер в одном из разговоров на
Оберзальцберге подчеркнул, что он считает существование церк-
ви в  жизни  государства  совершенно  необходимым.  Он был бы
просто счастлив,  объявись какой-нибудь выдающийся церковник,
который смог бы возглавить одну - а лучше еще,  объединив их,
- обе церкви.  Он по-прежнему сожалеет, что рейхсепископ Мюл-
лер не  тот человек,  который был бы способен осуществить его
далеко простирающиеся планы.  При этом он весьма резко осудил
борьбу против  церкви  как преступление перед будущим народа,
потому как невозможно заменить церковь  "партидеологией".  Не
может быть сомнений в том, что с течением времени церковь су-
меет приспособиться к политическим целям национал-социализма:
на протяжении своей истории она, видит Бог, только этим и за-
нималась. Создание какой-то партрелигии  означало  бы  просто
впадение в  средневековый  мистицизм.  Все это мифотворчество
вокруг СС и нечитабельный  труд  Розенберга  "Миф  двадцатого
столетия" вполне это доказали.
     Если бы в таком,  обращенном  к  самому  себе  монологу,
прозвучали более  резкие суждения о церкви,  Борман тут же бы
вытащил из кармана всегда при нем находившиеся белые  карточ-
ки: он записывал все, казавшиеся ему важными, суждения Гитле-
ра. С особой жедностью он заносил  на  них  пренебрежительные
высказывания о церкви. Я предполагал, что он собирает матери-
ал для будущей биографии Гитлера.
     Когда в  1937  г.  он узнал о том,  что на предприятиях,
принадлежавших партии, а также