знать, что стало с менее проворными  демонстрантами.  Вовсе не  обязательно
разыскивать  в  архиве  пленку  с  отснятым  материалом  событий 1968  года.
Достаточно  еще  раз  посмотреть  фильм Родни  Кинга. Полицейские вели  себя
по-зверски, и их забавы мало меняются с годами.
     Потягивая  кофе, я отсчитал годы назад. Все верно,  мы  с Ши знаем друг
друга без малого тридцать лет. За тридцать лет человек выходит из  пеленок и
дорастает  до получения первого  трехколесного велосипеда, первого оргазма и
даже  диссертации.  Человек может получить  постоянную работу или  научиться
просить  милостыню на  улицах,  ухаживать  за  девушкой,  жениться  и  стать
родителем или  пойти  в  армию  и  потерять ногу. До  начала двадцатого века
средняя  продолжительность  жизни людей составляла не  более  тридцати  лет.
Дружба, которая длится так долго  становится чем-то большим, чем дружба.  Ши
значил для меня столько же, сколько любой член моей семьи.
     Давным-давно,  еще  в  шестьдесят пятом году, когда  мы  с  Ши начинали
работать  в  фонде  "Плэйбой  Форум" при  журнале  "Плэйбой", у нас  вошло в
привычку вместе  обедать. Вскоре у нас появилась традиция  захаживать каждую
вторую  пятницу (читай:  в  день  зарплаты) после  работы  в соседний  бар и
пропускать  по полдюжины  коктейлей "Кровавая Мэри".  При этом  мы обсуждали
книги, фильмы  и все важные  вопросы  по гражданскому  и  уголовному  праву,
логике,  философии,  политике,  религии  и  "пограничной науке", если  можно
провести  границу между двумя последними  предметами. Обычно все эти вопросы
казались нам неотделимыми друг  от друга,  и во время разговоров  нас просто
"несло".  Наверное,  поэтому  в  те годы в фонде "Плэйбой Форум" обсуждались
более экстравагантные проблемы, чем это было до нас или после.
     Я помню наш цикл "Кто владеет Эриком Уайтторном?", в котором мы предали
гласности  историю  о  том,  как  некая  миссис  Уайтторн  подала в  суд  на
правительство за попытку призвать в армию ее восемнадцатилетнего сына Эрика.
Она  утверждала,  что  пока  Эрику  не  исполнится  двадцать  один  год,  он
принадлежит ей, и правительство не  имеет  права забирать его у нее. Мы с Ши
старались как можно подробнее осветить  это событие, поскольку хотели, чтобы
люди  всерьез   задумались  над  тем,  кому  принадлежит  восемнадцатилетний
человек: себе. Своей матери или Пентагону.
     Увы, Эрик, как и многие молодые люди, не желал быть орудием идеализма в
руках матери, и положил конец дебатам, добровольно записавшись в Армию. (Сын
Мэйдэлин  Марри тоже  взбунтовался. Не желая  играть  роль тарана, когда она
штурмовала цитадель Организованной Религии). Нам пришлось прекратить дебаты,
когда Эрик надел военную форму и отправился  выжигать  напалмом  низкорослых
малайцев. Надеюсь. Что некоторые читатели "Плэйбоя" тех лет до сих пор время
от времени задумываются, принадлежат ли люди  самим себе, родителям,  или же
кафкианским лабиринтам  Пятистенного Замка на Потомаке. Под  влиянием черной
магии  в  коллективном бессознательном большинство людей (как  я подозреваю)
по-прежнему считаем, что Пентагон буквально "владеет" ими и их отпрысками, а
сами они "должны" деньги Ирландской Республиканской Армии.
     В  основном,  работая  "Плэйбой  Форум",  мы с  Ши занимали либеральные
позиции (как  и Хефнер, который  иначе просто  не  учреждал бы  ни Фонд,  ни
Форум), но зачастую, как в случае с миссис Уайтторн, мы заходили чуть дальше
и соскальзывали  в своеобразную анархо-пацифистскую  пропаганду. Разумеется,
это всегда было "мнение читателя", а не точка зрения "Плэйбоя". Некоторые из
этих "читателей" впоследствии прославились, когда мы их вывели персонажами в
трех романах "Иллюминатуса!"...
     Вспоминая  о  моих грехах,  каюсь, я пристрастил  Ши к марихуане.  В то
время  я пристрастил к  ней  многих людей. Я  совершал это  с  миссионерским
рвением, но сейчас, когда я оглядываюсь назад,  то  понимаю, что в то  время
этим занимались многие  другие  сотрудники  "Плэйбоя". Возможно,  правильнее
будет сказать, что я способствовал тому, что Боб подсел на травку.
     Однажды  по случаю мы раздобыли  классную травку из Таиланда, и  завели
глупейший разговор о жизни.
     "Что ты сказал?" -  спрашивал Ши, напряженно внимая  моим словам, как в
свое время ученики внимали Сократу...
     Я силился вспомнить  и  разгадать  эту  непостижимую  тайну,  но  среди
миллионов  новых ощущений  и потока космических озарений  забывал о вопросе,
еще не  успев найти  на  него ответ. "Что...  ты...  сказал?.."  -  медленно
переспрашивал я, пытаясь более или менее сосредоточиться.
     "Я сказал...  э-э...".  Он  затихал,  пытаясь  вспомнить  что-то  очень
важное. - "Э-э... что ты... э-э... только что сказал?"
     И  в таком же духе  мы беседовали, казалось, на протяжении целых  юг, а
может  быть даже  и  кальп, как  говорят  в индуизме.  В  эту ночь  родились
"Острова  Микроамнезии"  в  "Иллюминатусе!".  Возможно, в результате похожей
ночи появились "Воды Лотоса" в гомеровской "Одиссее"?
     В  одну из таких пятниц, когда мы с  Бобом сидели в нашем любимом баре,
опрокидывая стаканчики с традиционной "Кровавой Мэри" и уплетая традиционный
жареный  арахис, в  наш разговор вмешался  священник,  сидевший  за соседним
столиком.  Вскоре он пересел  к нам,  а чуть  позже я понял, почему разговор
настойчиво сворачивает на  тему  платонического  идеала истинной любви между
философами. Тогда я решил позабавиться. Я сказал, что должен вернуться домой
пораньше, и бросил Боба на произвол  судьбы. Через полчаса я был  уже дома и
снимал ботинки, когда зазвонил телефон. Ши, с благоговейным страхом в голосе
- словно кто-то на  его глазах только что  принес в жертву черного козла,  -
спрашивал  на  том   конце  провода:  "Тебе  не  кажется,  что  священник  -
гомосексуалист?"
     Я признался,  что у меня возникли такие  подозрения. "Такой же голубой,
как небо", - ответил я. Считая. Что выбрал удачное сравнение.
     "О Боже, - сказал Ши. - Неужели это и вправду возможно?"
     "А почему ты, собственно говоря, мне звонишь и спрашиваешь об этом?"
     "Он постоянно  говорит о том, что только  интеллигентные мужчины  могут
по-настоящему любить друг друга".
     Ши стал менее наивным всего через несколько месяцев после этого случая.
Поскольку  значительная  часть  работы  в  Фонде  требовала  консультаций  в
институте  Кинси.  Я  считаю  тот   случай  нетипичным  и,  надеюсь,  он  не
характеризует Боба как полного идиота, пусть даже это произошло тридцать лет
назад (когда Церковь бесстыдно  отрицала все похождения  своих служителей  и
запугивала средства массовой информации, не разрешая предавать огласке дела,
которые  передавались в  суд). Но в  этой истории проявилось крайне типичное
для Боба Ши простодушие, с которым он во  многих отношениях так никогда и не
расстался.
     Наверное,  в молодости Боб Ши  не  поверил бы, что  Рой  Кон, сделавший
карьеру  на  выдворении гомосексуалистов из правительства, сам  вел активную
гомосексуальную жизнь. Ши потребовалось много времени, чтобы узнать, сколько
лжи существует в этом мире, потому что сам он всегда был честен.
     Он считал, что духовные лица, которые проповедуют  половое воздержание,
практикуют это воздержание. В первый год  нашей дружбы - это был 1965  год -
он даже считал, что политики, называющие себя либералами, думают и действуют
либерально.
     Как  бы  там ни  было,  этот фланирующий священник  стал причиной столь
глубоких  наших   размышлений,   что,   в  конце  концов,  стал   персонажем
бессмертного "Иллюминатуса!" - падре Педерастией.
     Примерно тогда же, когда мы познакомились со священником, Ши признался,
что оставался католиком почти до 28 лет. Если не считать потрясения, которое
он  испытал,  узнав  о   существовании  духовных   лиц   с  гомосексуальными
наклонностями,   Боб    не   производил   впечатления   человека,    недавно
освободившегося от  гнета  католического ментального  контроля,  и  мне  так
никогда  и  не  удалось  понять,  как он мог оставаться в  этой церкви столь
длительное  время.  (Разочаровавшись в  католицизме,  как и  Джеймс Джойс, в
четырнадцать лет, я считал. Что все  интеллигентные люди делают это примерно
в том же возрасте...)  Ши никогда не  объяснял, что держало его  в лоне этой
церкви так долго, но зато однажды с горечью поведал, отчего с ней порвал.
     Оказывается,  его первая  жена вскоре  после  свадьбы  стала совершенно
безумной.  После   долгих   мучений   и  консультаций  с  психиатрами,   Боб
окончательно смирился с мыслью, что женился на человеке, неизлечимо  больном
шизофренией.  Он  посчитал,  что  это  выше  его сил  и  попытался  добиться
постановления о признании  брака  недействительным. Так  он попал на прием к
монсеньеру.
     К ужасу  Ши, ни  заключение  психиатров, ни  прочие  документы, ни само
церковное  право  к  беседе  с  монсеньером  не  имели  никакого  отношения.
Монсеньера интересовало только одно: какую сумму наличными готов выложить Ши
за признание  брака  недействительным. Ши назвал сумму, которую мог выложить
молодой человек, только начинающий  работать в плохоньком журнале  - бледной
копии  "Плэйбоя". Монсеньер отправил его домой  и велел хорошенько подумать,
как зарабатывать больше денег. Конец беседы.
     Ши добился  гражданского  развода  и  с тех  пор  ни  разу  не ходил  в
католическую  церковь. Однако когда я впервые его узнал (лет через пять  или
шесть  после отхода  Боба от Церкви), он считал аборт преступлением,  но  не
подозревал о существовании священников-гомосексуалистов. Он многому научился
в те бурные  шестидесятые. Причем научился быстро. Его либерализм развеялся,
как дым, под натиском  штурмовых отрядов Дэйли. И он пополнил когорту  таких
же безудержных анархистов, как я.
     Помню как-то вечером мы все вместе (Боб,  его вторая жена Ивонна, Арлен
и  я)   смотрели   по   телевизору   картину  "Франкенштейн   встречается  с
человеком-волком". Тогда на  телевидении еще была разрешена реклама сигарет,
и в тот вечер шел рекламный ролик, в котором два актера, удивительно похожие
на  Барби  и  Кена,  прогуливались  по  лесу,  наслаждаясь  видом  красивого
водопада. Когда они закурили,  голос за  кадром произнес: "С "Салемом" можно
уйти  из леса, но "Салем"  -  это всегда дыхание леса". Наверное, этот ролик
должен был  вызвать у нас ассоциацию  "курить  Салем ( дышать свежим  лесным
воздухом". Как  только  реклама закончилась, на экран вернулся  Лон  Чейни и
начал  молча  страдать  (помните его  выразительные  глаза?), превращаясь  в
волка.  "Человек может выйти из тьмы, - торжественно продекламировал я, - но
человек - это  всегда  потемки".  Как  большинство моих фантазий,  эта  тоже
провалилась в дыру моей памяти, и я тотчас же о ней забыл.
     Представьте  мое  удивление,  когда  это сюрреалистический  набор  идей
(Дарвин  -  Человек-Волк  -  "Салем" и  пр.)  вдруг попал  в "Иллюминатус!".
Оказывается, Ши эту фразу не забыл.
     И еще  один  вечер навевает на меня грустные воспоминания и печаль: все
та же четверка - Боб, Ивонна, Арлен и я - кутила  на  "хазе" у Боба; и вдруг
Боб  молча включил  стерео.  Находясь в глубоком трансе, я слышал  мелодию в
виде  чистого   звука:  то  было  чарующее  звучание,  богатое  бетховенское
звучание, но черт меня побери, если я мог сказать, что порождало этот дивный
звук. Наконец мне  показалось, что это больше  похоже  на  органную, чем  на
инструментальную, музыку.
     "Синие  киты?" - спросил я.  (В тот год "Песни  синих китов"  приобрели
необычайную популярность).
     Вместо ответа  Ши показал  обложку  альбома:  "Язык  и музыка  волков".
Поистине, он ввел меня в сферу нечеловеческой музыки.
     В 1971  году, когда мы завершили работу над "Иллюминатусом!", я ушел из
"Плэйбоя",  находясь  в разгаре  гормональной перестройки и переживая кризис
среднего возраста. Тогда я не понимал, в чем была причина моего ухода просто
я  вдруг  понял,  что  не  смогу  жить  и вторую половину  жизни,  оставаясь
редактором (читай: рабом должностного оклада),  который пишет лишь  время от
времени.  Кровь из  носу,  я должен был  или стать свободным  и  независимым
писателем, или "прогореть".
     Вместо  этого  я стал и свободным писателем,  и прогорел.  Понадобилось
целых пять лет войны и споров  об условиях публикации  книги  между  нами  и
издательством  "Делл",  пока, наконец,  опус  Ши-Уилсона напечатали (а затем
искусственно сделали из него трилогию, так что стало вообще непонятно, то ли
мы  написали одну книгу, то ли  три). Пять лет  в нищете  казались  такой же
вечностью, как пять лет за решеткой, но  это совсем  другая история. Пока я,
Арлен  и  наши  четверо  детей  бродили  в  поисках  "менее  отвратительной"
квартиры,  в которой могут жить бедняки  "на пособии",  мы с Ши  вступили  в
переписку  и писали друг другу чуть ли не каждую неделю. Издательство  "Дел"
находилось  в  состоянии  вечной паники  из-за  нашего  чудовищного  романа:
"Иллюминатус!" распродавался  и снова издавался по  просьбе читателей, затем
снова распродавался и вновь издавался еще  большими тиражами, так что мы оба
становились  все  более  "продаваемыми  писателями"  (а  это  означало,  что
издателям приходилось  платить нам авансы  в более крупных размерах). К тому
же  мы оба становились все  более занятыми, и писали друг  другу  все меньше
писем - по два в месяц, если не меньше но на протяжении двадцати трех лет мы
обсуждали в  нашей переписке  все важные и животрепещущие вопросы, исписывая
тонны бумаги,  которой хватило бы на издание нескольких книг. Надеюсь, часть
нашей переписки в один прекрасный день будет опубликована.
     Одна  из наших  любимых  тем  для обсуждения  касалась "реальности",  к
которой Ши относился. Как к слову, обозначающему что-то конкретное и внешнее
по отношению к любому наблюдателю. Я,  как уже объяснял в моих  книгах и еще
пытаюсь  прояснить  в   данной  книге,  разделяю  взгляды  Гуссерля,  Ницше,
Кожибского   и  деконструктивистов.   "Реальность",   а   также   "иллюзия",
"искусство", "кайф",  "честность", "нормальный", "ненормальный", "фантазия",
"маска", "галлюцинация", "истина, скрытая  под маской",  "маска, скрытая под
маской"  и  т.д.  -  это  понятия,  которые   выражают   оценочное  суждение
наблюдателя   и   не   имеют  никакого   смысла   в  отрыве  от   трансакции
"наблюдатель-наблюдаемое".
     Ши  всегда считал,  что такая точка  зрения ведет  к  солипсизму. Я  же
никогда с этим не  соглашался. Ни один  из нас  не мог переубедить  другого.
Однако в ходе  этого спора. Который велся на протяжении более  двух десятков
лет,  мы  оба  многому  научились. Мы  провели  неделю в  Лондоне,  когда  в
Национальном театре играли сценическую версию "Иллюминатуса!". Помню, как мы
отправились в лондонский Тауэр, который давно мечтал увидеть Ши. Он прочитал
мне  лекцию  о  лживой и  пропагандистской  подаче истории в эпоху  Тюдоров,
целиком  принятой  на веру  и превращенной Шекспиром в "Ричарда III".  Я  же
восхищался поэзией Шекспира,  а историю  считал одним  из  тех  искусств,  в
которых, как и в  теологии,  можно доказать все, что  выгодно  доказать -  к
удовлетворению тех,  кто хочет в это  верить. Ши  нащелкал  много фотографий
грачей, которые  прекрасно  вписывались  в  историческую  атмосферу  Тауэра6
казалось,  что  эти  птицы  появились не  в результате эволюции, а  вышли из
"Ричарда III" - или произошли от Х. П. Лавкрафта.
     Затем    мы    отправились   в   Вестминстерское    аббатство,    и   я
засвидетельствовал  свое почтение Бену Джонсону, человеку, который вдохновил
меня на  создание  некоторых  моих  терминологических  игр.  Он давал  своим
персонажам такие имена, как Лицо, Оса, Эпикуреец Мамона, Проворный Привереда
и (первая  пародия  на фанатика,  ведущего  борьбу  с  курением)  Деятельный
Энтузиазм Страны (именно он произносит по роли  великую  фразу, что, собирая
урожай  табака,  не  исключай  вероятность  того,  что  на  табачные  листья
"возможно, мочился свирепый аллигатор").
     Мы  набрели на  Бикингемский  дворец, но у нас не возникло ни малейшего
желания туда  заходить. Вполголоса я пробормотал  какую-то  грубость в адрес
королевского  семейства.  Куда более  царственной  достопримечательностью  я
считал портер  "Гиннес",  который  сыграл  огромную роль  в  моей  постоянно
растущей любви к британским и ирландским островам.
     Когда  Ши  уволили  из  "Плэйбоя",  он страшно  беспокоился,  сможет ли
содержать  семью, и, находясь в поисках другой работы, быстро писал наброски
к нескольким романам. Прежде чем  он  нашел работу,  он продал  свой  первый
роман и с тех пор никогда не прекращал писать. Я по-прежнему высоко оцениваю
фразу, которой он прокомментировал свое увольнение.
     "В течение десяти лет я тяжело работал и был предан интересам компании,
- писал он, - наверное, это заслуживает какого-то наказания". По-моему,  это
настоящий афоризм на тему капиталистической морали.
     Всякий  раз,  когда я совершал лекционное турне  в Чикаго или  выступал
где-нибудь рядом,  Ши  приглашал меня  останавливаться  в  его доме.  Ивонна
всегда  ложилась  спать  рано, и мы с Бобом  болтали ночи напролет,  как это
бывало в молодые годы на заре нашей дружбы. Я всегда чувствовал,  что Ивонна
недолюбливает литературных  приятелей Боба, но  никогда  не принимал это  на
свой счет.
     И вдруг Ивонна  бросила Боба, уйдя к молодому мужчине, хотя подробности
я не знаю (или же  просто не хочу знать). Некоторое время я  волновался, что
Боб  не  справится с депрессией.  Я  представлял  ту  "мерзость запустения",
которую  он,  должно  быть  ощущал:   ему  было  шестьдесят,  он  остался  в
одиночестве в большом доме, и его бросила  жена, сбежав с молодым  жеребцом,
который мог бы  называть его  "дедулей".  Возможно,  у  меня  слишком  живое
воображение. Мне самому шестьдесят два года, и я знаю, что одинокая старость
- это тайный страх всех стареющих мужчин.
     Кстати, давайте отнесемся к Ивонне снисходительно: она  просто сошла со
сцены. Она никогда не обливала феминистической грязью Боба.
     И это за тридцать лет  радикального феминизма, что, возможно, говорит о
некоторой старомодной скромности.
     А тогда, во время языческого фестиваля, на котором каждый из нас должен
был  выступить  с  лекцией,  Ши  встретил  Патрисию Монаган.  Я  видел.  Что
происходило: это было  волшебство, любовь с первого взгляда. В последние два
года жизни  Боба  Пат неимоверно  его  поддерживала  своей  нежной заботой и
дарила ему почти юношескую радость. За день до наступления комы он ухитрился
жениться на Пат, хотя  еще  не  был  разведен с  Ивонной. Я думаю, церемония
бракосочетания  была  последним подарком, который он преподнес Пат,  а Пат -
ему.  Так  что  Боб Ши  умер  двоеженцем, и  я  уважаю его за это. Он  видел
внутренний свет (как называют  это квакеры) и действовал от чистого любящего
сердца.
     Год за годом, в разных местах - в Ирландии. В Германии, в Корнуолле,  в
Швейцарии,  на центральном  побережье  Калифорнии, -  я часто ловил  себя на
мысли. Вот было бы здорово, если бы ко мне сюда приехал Боб и увидел всю эту
красоту. У меня до сих  пор иногда возникает такая мысль, и  каждый  раз я с
горечью осознаю, что он уже никогда ко мне не приедет. Никогда.
     Шекспир  написал   пятистопным  ямбом  самую  выразительную  строку  на
английском  языке. Она состояла из  одного  слова,  повторенного пятикратно:
"Никогда, никогда, никогда, никогда,  никогда". Невыразимую боль,  скрытую в
этой  строке, я смог впервые  почувствовать  только тогда,  когда умерла моя
дочь Люна. И вот сейчас я ощущал эту боль снова.
     Все  птицы  улетели.   Внутренний  дворик  опустел.  Опустел?  Я  снова
посмотрел в окно  и заново почувствовал страстную  пульсацию жизни  в каждом
растении, дионисиевский экстаз опьянения миллионов спаривающихся клеток. Мне
вспомнилась строка  из Дилана