адимся  вопросом:  каковы  границы  суверенности народа,
каковы границы  прав народа,  прав большинства? Ну  вот решит -- проголосует
народ, что такому-то надо  отрубить  голову,  потому что цвет  глаз  у  него
какой-то не такой, -- имеет народ право это делать?
     -- Как, то есть, -- сказали бы Ленин с Троцким (и Робеспьер с Маратом),
-- а у кого он должен спрашивать?  Или:  "Народ ошибаться не  может", -- как
пишут  сегодня господа  перестройщики. Присудили к гильотине Людовика XVI  и
жену его -- в своем праве. Присудили екатеринбургские "депутаты от народа" к
расстрелу Николая II-го, жену его и детей -- глас народа -- глас божий.
     А  я  говорю:   не  имеют  права:  суверенность  народа  ограничивается
суверенностью личности, права народа  -- правами личности, правами человека.
Народ не  всех  законов выше, есть писаные законы, которые выше народа, выше
человечества, законы  --  соблюдение  которых  одна из целей существования и
человека, и человечества.
     -- Ну,  а  вот принял народ расчеловечивающий его самого закон -- и что
ему сделаешь?
     --  А вот  тут вторая  моя  теза: народ может  быть  преступен.  Народ,
посягнувший на права личности, на  ее  право думать и говорить, использовать
свою жизнь  для  понимания  и  распространения  достигнутого  понимания, для
предложений  устроить  внешний  мир  иначе,  чем  он  был  устроен  при  его
(человека) рождении, такой народ преступен.
     Народ  этой страны преступен,  ибо  терпит,  что  его  именем  держат в
тюрьмах за слово. Преступен, ибо  в сознании этого народа укоренилась мысль,
что народ больше личности, что  интересы общества  выше  интересов человека.
Это и есть расчеловеченность.
     Для человеческих обществ интересы личности выше интересов общества, или
так:  интересы  личности,  обеспечение  прав   человека  --  цель   и  смысл
существования обществ. Именно так: общество только то и должно: обеспечивать
права  личности, создавать структуру свободы,  а  уж  отдельные  люди  будут
пользоваться этой свободой в поисках содержания.
     Цель общества не содержание, а форма, способная вмещать весьма и весьма
различные   содержания.   То  общество   погибло,  которое  целью   объявило
содержание,  зафиксировало  хотя бы основные  параметры  его.  Зафиксировали
такое содержание как социализм? -- потому и гибнем.
     Господин  Лацис,  Вы  спрашиваете,  почему  мы  бедные?  -- Потому  что
социализм. Потому что на площади  обком стоит и  жизнь запрещает: потому что
не  всюду  искать  разрешает,  а  только  там,  где  смердит  --  "на  путях
социализма".
     В статье "Затянувшаяся пауза" партийный функционер Герасимов предлагает
поставить  вопрос  о  многопартийности  на  съезде   партии.  Ему  это   его
предложение кажется неслыханно смелым...  Да не имеете вы права ставить этот
вопрос  на голосование! То  есть, конечно,  съезд, или что  там у вас, может
поставить этот вопрос, может  принять постановление, а  потом провести через
верхсовет закон, что не всем можно говорить, а только тем, кто за социализм.
Может. Но этим народ (если верхсовет  примет, а народ не сметет его) объявит
себя преступным и стоящим, как уже семьдесят с чем-то лет, вне человечества.
Человек же, живя в преступном государстве, узаконивающем запрет на выражение
идей     противных    коммунизму,    обязан    нарушать    расчеловечивающий
коммунистический закон запрета на мысль, на слово.
     Аналитики   "Голоса   Америки"   рассуждают   в   связи   с   недавними
перестановками  в ЦК:  "Единственной  реальной  политической силой  в  Союзе
является компартия, а наиболее прогрессивной  силой в партии является группа
Горбачева, и, наконец, наиболее прогрессивной силой  этой последней является
Горбачев  --  его-то   --  очередного   преобразователи  России  --  и  надо
поддерживать".
     --  Господа  прагматики, а  ведь  партийное  государство не  может быть
правовым!
     -- Да, но мистер Горбачев ведь прогрессивный деятель.
     --  Да  не  может  быть  демократом  начальник партийного  государства!
Прогрессивен  он  только  с точки зрения  администрации  страны-лагеря,  ибо
изменяет только  для  того,  чтобы  все осталось  по-прежнему. Чтобы  власть
осталась у  партии, а  значит, чтобы  страна по-прежнему оставалась тюрьмой.
Своими реформами  он  закладывает новый виток рабства, углубляя и  без  того
глубокую традицию тысячелетнего российского рабства.

     Один  из  узников  Чистопольской  тюрьмы  в  начале 1987  года  написал
заявление с обязательством соблюдать "принятые государственной думой законы,
даже если они будут предложены большевиками". Но ведь это неверная моральная
установка! А  если государственная дума  --  с большевиками  или без них  --
наложит запрет  на слово?  Да  не должен человек признавать над собой власти
большинства! Не что угодно имеет право ставить на обсуждение государственная
Дума.  А  большевистская дума  ставит  --  и  не  может  не  ставить  --  на
голосование вопросы, каких не имеет права ставить. Она ставит на голосование
вопрос: разрешено или не разрешено мне говорить то, что я думаю о жизни, она
ставит на голосование  вопрос: мне или ей  решать что мне читать, что мне не
слушать даже,  а слышать, можно  или нельзя мне  предлагать  обществу иначе,
нежели как большевистская дума предлагает, устроиться.
     Тот, кто передоверяет партии ли, государственной думе ли думать о мире,
о человеке и о устройстве внешнего мира, тот не человек уже.
     Человек   обязан  ставить   границы   суверенитету  общества,   народа,
человечества, государственной думы,  верховного совета,  курултая, конвента,
великого хурала.
     Право  личности  думать и  говорить,  печатать и распространять никакая
власть не имеет  права ставить на голосование, а  закон, ущемляющий право на
свободу слова и печати, человек обязан нарушать, кто бы и в каком количестве
за такой закон ни проголосовал.
     Вот этого-то представления об  ограниченности прав любого собрания нет,
не  было и  быть не  может  в  большевистской,  коммунистической,  марксовой
морали.
     И   в  большевистской   и  в  марксовой  морали  нет   представления  о
самоценности  личности,   о   том,  что  это  личность  движет   историю   и
человечество, открывает смысл  существования человека и человечества и что в
силу последнего она не меньше и общества и человечества.
     Консультант  "Голоса Америки" госпожа Каминская  находит новую редакцию
статьи 7 "странной", она  не видит какие это "призывы к изменению советского
государственного  и  общественного строя"  могут  быть  сочтены  "сделанными
способом противоречащим конституции" этой страны.  Бином  сей решается очень
просто. Конституция-то у нас особая! В ней есть статья 50-я: "В соответствии
с интересами народа и  в целях укрепления и развития социалистического строя
гражданам  СССР гарантируются  свободы:  слова,  печати, собраний, митингов,
уличных шествий и демонстраций". Значит, если я выступаю с призывом заменить
социалистический строй свободой, я буду действовать способом, противоречащим
конституции, ибо свобода  слова дана мне, чтобы  я укреплял социализм, а  не
доказывал его  неизбежную  противочеловечность. Славить  социализм разрешено
тоже  не  как мне  вздумается,  а правильно  славить, православить ("а то вы
такой  умный,  что не поздоровится  и  от похвал  ваших..."),  а как  это --
правильно? -- а правильно -- это как разрешено комитетами разрешающими. Одна
эта статеюшка порождает всю структуру совжизни... Конституция у нас  особая.
И свобода слова тоже особая. Не забывайте этой мелочи, господа комментаторы!
     Политбюро  поставило  перед юристами задачу: 1) чтобы  все было  как  у
людей, 2) чтобы не было слов "антисоветская агитация и пропаганда", 3) чтобы
все запреты остались в силе!
     Как быть? -- задумались юристы. Кто-то сообразил: "Надо  закон устроить
в виде  матрешки: внешняя бабешка вся расписная да улыбающаяся, а внутренняя
куколка посерьезней и советует против социализма, компартии и установленного
ею в стране лагерного режима не выступа-а-ать! Но это внутренняя куколка, --
чтоб до нее добраться надо ж внешнюю разъять, а эта задача оказалась не всем
посильной...
     Что человеку было (и  будет) со статьи  конституции  No 54:  "Гражданам
СССР  гарантируется   неприкосновенность  личности.  Никто  не  может   быть
подвергнут  аресту иначе как на  основании  судебного решения  или с санкции
прокурора"?
     Ну  и сажали с санкцией и на основании  судебных решений  -- по статьям
70, 190-1, 64.
     А внешне статья повторяет статью "Всеобщей декларации прав человека"!
     Беззаконие упрятано во внутреннюю матрешку -- сами законы беззаконны.
     Тот  же  прием  со   статьей  7-1  указа  от  8.4.89  г.  --  запрещены
неконституционные призывы к  изменению существующего строя. Статья буквально
повторяет  статьи кодексов  свободных  государств. И  опять  тот  же  прием:
беззаконие спрятано во внутреннюю матрешку: противозаконна сама конституция.
     Госпожа Каминская  не  видит какие такие  призывы  к изменению совстроя
антиконституционны.
     Да  все призывы  антиконституционны, если они  не социалистичны: статья
50!

     ЗАПАДУ

     С теми,  кто  не  имеет оружия,  уголовники не разговаривают  -- они их
содють. С вами разговаривают, пока у вас есть оружие.
     Величайшей  ошибкой является  нынешний  подход  Запада  к  Горбачеву  и
горбачевцам --  попустительство  ему и  призывы не  мешать  горбачевцам,  не
спугивать прогрессивные реформы (а то  улетят), не провоцировать сталинистов
на  возврат к  полицейскому  государству, к террору и  т.  д. и  т.  п. Этим
рабским  попустительством  партии  уголовников  и были  все  72 года "нового
мира". Мудрецы-интеллигенты и  в  СССР и  на Западе только то и  делали, что
умоляли весь  мир не придавать значения отдельным  недостаткам нового  мира,
отдельным расстрелам, отдельным арестам...
     Не надо бояться сталинистов, друзья мои! Песенка их спета. Их  приход к
власти  только ускорит падение коммунистов, да и обойдется им  (коммунистам)
куда   дороже.  Это   понимают  и  сталинисты   и  все  прочие   коммунисты.
Освобождаться нужно разом и от компартии я от комморали, и от комфилософии и
от комценностей,  и  от  комвсего. Постепенность тут невозможна.  Горбачевцы
блефуют битой картой --  сталинистами. Возврат  к  сталинскому  террору  и к
недавней рабьей забитости общества невозможен: в сталинские  времена не было
понимания  враждебности  коммунистического идеала  самому понятию  человека,
сейчас такое понимание есть, а это  очень много, есть люди думающие, открыто
высказывающиеся, мыслители, которым добытое  ими самими понимание  дает силу
устаивать  против насилия.  (Этот  аргумент  я приводил  политзаключенным  в
Чистопольской тюрьме,  в ответ  на вопрос не  стоит ли быть  благодарну, что
хоть не расстреливают).
     Вот отличие  коммунистического  законодательства  от  человеческого:  в
человеческом  запреты  конкретны  (откристаллизовавшийся  опыт  человеческой
истории):  запрещена проповедь  террора, расовой  и  религиозной  ненависти,
разрешенное  же  не  перечисляется  --   оно  бесконечно  (это  плоскость  с
выколотыми  точками  (запретами),  в   коммунистическом   "законодательстве"
запреты бесконечны,  а разрешенное перечисляется: разрешен только социализм,
только  марксы-ленины, только компартия, да  и не разрешено, а обязательно к
исполнению! А  запреты  не  на  опыте человеческом  стоят, а  наперекор ему,
наперекор  опыту семидесятилетия  непрерывных, превосходящих  по  глубине  и
масштабу    гитлеровские,    преступлений    компартии,     вопреки    опыту
семидесятилетнего  расчеловечивания  народа   коммунизмом.  Коммунистические
"законы"  -- это бесконечная  плоскость  запретов  с конечным  числом  точек
разрешенного.
     Я люблю тут приводить аналогию с футболом. Нормальная жизнь -- это игра
в футбол, с ее  конечным числом  запретов  (не играть вне поля, не брать мяч
руками,   не  бить  по  ногам)   и  бесконечной   областью  разрешенного   и
непредсказуемого.   Коммунизм-социализм   --   это  всепобеждающие   учение,
постигшее, наконец, тайну футбола и потому предписывающее  кому куда бежать,
кому  передавать мяч, кому забивать голы, а кому их пропускать. "Вот  же как
надо! --  восклицают  марксы-ленины  --  а то  развели,  понимаешь, анархию!
Оптимально,  с  выгодой  для всех  членов общества надо  играть!" Но  игры у
коммунистов -- с их оптимумом-то и нетути. "Оптимум"  есть, "учение" есть, а
жизни нет, есть лагерь, тюрьма, где  живут по предписанию, где госплан -- по
идее и марксистов  и коммунистов-утопистов -- должен предписывать  кому куда
бежать и кому  куда давать  пас.  "Оптимум"  неизбежно  оказывается тюрьмой.
ИНОГО СОЦИАЛИЗМА, КРОМЕ КАЗАРМЕННОГО, БЫТЬ НЕ МОЖЕТ.
     Это  общество  глубоко расчеловечено. Это общество поколениями  усвоило
психологию,  ценности и моральные нормы уголовного  мира и живет по  законам
уголовной зоны. Не до фанфар, не до восторгов, не до фальшиво-жизнерадостных
горбачевских улыбок тут.
     Уголовниками, опущенными ниже уровня человека, являются в этом обществе
все (за исключением, конечно, части  тех, кого рабское общество исторгло  из
себя  во внутреннюю заграницу)  -- это надо  понимать, общаясь с советскими.
Э/то понять.

     "ДВУСТВОЛКА"

     У уголовников есть прием:  если им надо спрятать что-то, то они главное
прячут серьезно, а неглавное -- поверхностно. Найдя легко второе,  прапорщик
в восторге и уже не ищет первое, тут еще затеешь спор и торги за это второе,
бросовое, -- вот первое-то и пройдет.
     Партеюшка  уголовная  двустволку и приготовила. Советская интеллигенция
намек поняла и ну лягать второй ствол, (статью 11--1, то  есть). Бить по ней
надо: статья писана  уголовниками,  цинично пытающимися  "законом" запретить
себя  дискредитировать. Семидесятилетнего кредита им  мало  --  они желали б
открытия кредита еще на столько же. Бить  по этой статье надо. Но уничтожены
должны  быть оба ствола:  а  вот  первый-то  ствол  интеллигенция  советская
трогать боится. Понимай так -- оставляют на меня.
     А я  настоящим  заявляю:  я  буду нарушать  статьи 7  и 11-1  указа от.
8.4.89.  Я  буду  публично,  в  своих  письмах  общественности  призывать  к
изменению  и   отмене  существующего   преступного  государственного  строя.
Настоящим  письмом  я  призываю людей  не  считаться  в своих  действиях  со
статьями 7 и 11-1 указа от 8.4.89.
     Соблюдать  правила дорожного движения удобные  большинству  я  буду,  а
соблюдать закон, имеющий целью лишить  мою  жизнь  божественного смысла я не
буду.
     А  вот запрет  на  партии  должен  быть.  Мы  запрещаем  организованную
преступность   и    потому   должны   запретить   самый   опасный   вид   ее
--функционирование  коммунистической  и   фашистской   партий.   Мы  обязаны
запретить функционирование партий, преступленья которых измеряются десятками
миллионов убитых и сотнями миллионов расчеловеченных.
     У  нас  на  глазах новолюдь дописывает  новые страницы к  Орвелловскому
роману: доктор юридических наук профессор МВД Я. Стручков  заявляет: "На мой
взгляд, главное достоинство  указа, что создан  он,  прежде всего, для того,
чтобы  обеспечить с правовой точки зрения процесс  демократизации,  развития
гласности."
     Утверждаю:  пока  компартия  не  будет юридически  признана  преступной
организацией, до тех пор страна будет жить по Орвеллу.
     Без  уничтожения  статей 70 и 190-1, а  также  7, 11-1  указа от 8.4.89
жизни по Орвеллу не избыть.
     В этой заметке  я обосновываю право личности не подчиняться  законам. Я
провозглашаю принцип верховенства  личности,  неприкосновенности прав  ее на
свободу  мысли,  слова  и печати, и ограниченности суверенности  коллективов
(народов, человечества).  Из этого принципа следует, что законы  государств,
решения народов бывают  (и пребывают) незаконными, преступными. Таковыми они
становятся,  когда  ущемляют  должные  быть  неприкосновенными  такие  права
личности, как свобода мысли, слова и печати.
     Правовым  государство  может  быть только если в списке законов его нет
нарушающих права человека.
     Наконец: именно  вследствие  попрания  принципа  верховенства  личности
перед  решениями и волей  любых масс,  коммунистический  и фашистский режимы
были и остаются преступными.

     18 мая 1989 года.
     Махачкала.

        РЕДАКЦИИ РАДИОСТАНЦИИ "СВОБОДА"

     Передаю вам для  чтения  по  радио  текст заявления  посланного  мною в
верхсовет  страны  четыре  месяца  назад.  Я  попытался  опубликовать его  в
"Русской  мысли" (оно было передано  в редакцию телефаксом), но  безуспешно:
редакция, как  я  понял из  обиняков  ее московского  сотрудника, сочла  мое
требование  суда над компартией и  порожденными ею  структурами  нереальным,
несвоевременным.
     Но,  может  быть, слово должно  предоставляться  и  тому,  кто в  своих
действиях исходит не из возможного, а  из должного? Быть может, слово должно
предоставляться и тем, чьи взгляды  не совпадают с сегодняшними взглядами ни
консервативного большинства, ни прогрессивного меньшинства?
     Те  же  слова  о  нереальности  моих   требований  изменения  советской
конституции, возведения  свободы  слова в  закон я  слышал и в тюрьме --  от
политзаключенных. Часть их тоже  призывала меня быть реалистом  и  требовать
возможного.
     Но я все-таки требую не возможного, а  должного, и  мне  кажется, что и
поэтому невозможное становится возможным.

     Вазиф Мейланов
     г. Махачкала.
     6 декабря 1989 года.


        ВАЗИФ МЕЙЛАНОВ -- СЪЕЗДУ ДЕПУТАТОВ
     И ВЕРХОВНОМУ СОВЕТУ СТРАНЫ
     Я  требую  от съезда депутатов  и верхсовета страны  создания  СУДА  по
образцу  НЮРНБЕРГСКОГО  для  суда  над  компартией этой страны  и  советским
государством, по вине и руками которых я был продержан в заключении 7,5 лет,
а затем 1,5 года в ссылке.
     Я  обвиняю  компартию и советское государство  в  преступлениях  против
человечности:  в  частности, в  заключении  меня на семь  с половиной  лет в
тюрьму -- за слово.
     Обвинений,  выдвинутых  против меня  партийным государством,  было три:
написание  и  распространение  под  своим именем  работы  "Заметки  на полях
советских газет", выход на площадь Махачкалы с плакатом 25 января 1980 года,
распространение книг "антисоветского содержания".
     В "Заметках" я провел параллель между социализмом и  фашизмом, высказал
мысль  о  расчеловеченности советского народа  коммунистической идеологией и
коммунистической  жизнью,  объявил  главной задачей  защитников человечества
объяснение противочеловечности коммунизма (самих идеалов его).  Для борьбы с
ежедневной  ложью  коммунистических газет я  предложил бить  не  столько  по
воробьям, сколько -- из пушек -- по фундаменту -- работам Маркса и Ленина. Я
заявил, что  в  этой стране  присваиваются  не  "средства  производства", --
делится и нарезается уголовной  партией власть, которая  стоит жалкой власти
над собственными средствами производства.  Что, как преступное  гитлеровское
государство  стояло  на   фюрер-принципе,  так  преступное  коммунистическое
государство  стоит  и  не  может  не  стоять  на  секретарь-принципе: нарезе
участков бесконтрольной  власти  партай-секретарям всех  рангов.  Я сказал о
принципиальной  антиличностности коммунистической модели "нового  человека",
приведя с горячим одобрением процитированную  Лениным выдержку из  Каутского
об анонимности партийца и личностности интеллигента. Я даю  свое  объяснение
механизму   возникновения   культа   личности   генсека   ("принцип   сжатых
отображений")  и вывожу его из идеи  восходящей  к  Платону, названной  мною
"принципом   Платона-Ленина".   Я   даю   доказательство   осуществимости  и
осуществленности  коммунизма  ("другое  решение").  Я  сравниваю:  "  ф