азговор.
   Кольцов осторожно развернул бумагу, извлеченную из пакета, прочитал:
   "Совершенно секретно!
   Командующему  Добровольческой  армией  Его  Превосходительству  гене-
рал-лейтенанту В.3. Ковалевскому.
   Ставлю Вас в известность, что окруженные в районе Одессы и  Николаева
три большевистские дивизии - 45,47 и 58-я - приказом  командования  12-й
армии образованы в Южную группу войск (командующий И. Якир,  нач.  штаба
А. Немитц).
   Командование Южной группы издало приказ о боевом переходе всех  нали-
чествующих войск на север, с тем чтобы прорывом на Умань, Фастов,  Жито-
мир вырваться из окружения и тем самым избежать разгрома.
   Предлагаю Вам, Ваше Превосходительство, незамедлительно принять самые
энергичные меры к тому, чтобы остановить и уничтожить противника.  Часть
пути Южная группа большевистских войск  будет  двигаться  по  территории
(Христиновка, Умань), которую контролируют в настоящее время  войска  С.
Петлюры.
   Полагаю, что для разгрома  Южной  группы  войск  красных  хороши  все
средства, даже временный союз с С. Петлюрой. Деникин"
   - Прочтя, Кольцов вложил письмо обратно в пакет  и,  прислушиваясь  к
разговору Микки по телефону, стал зашнуровывать его. Снова подогрел сур-
гуч, осторожно поправил печать.
   "Если Деникин сумеет соединиться с Петлюрой, Южной группе войск неку-
да будет податься, - пронеслось в мозгу  у  Кольцова,  -  тогда  красные
войска очутятся между молотом и наковальней. А это - гибель..."
   - Ну а князь что?.. Ну-ну!.. Что вы говорите?! -  все  еще  продолжал
увлеченно допрашивать телефонную трубку Микки, когда Кольцов вынес в ка-
бинет командующего два бокала дымящегося глинтвейна.
   Микки благодарно принял бокал и отвел в сторону телефонную трубку.
   - Я расскажу вам, Павел Андреевич, потрясающую новость!
   Князь Асланов подрался вчера в "Буффе" из-за приезжей певички... и  -
как вы думаете! - с кем?..
   - Потом расскажете, - скупо бросил Кольцов. - Хочу успеть в  театр  к
разъезду.
   И он успел. В ложу вошел, когда госпожа Дольская-Кармен -  пела  свою
заключительную арию. Потом пел Хозе.
   Юре очень понравился Хозе. Был он чем-то похож на Семена  Алексеевича
- такой же невысокий и крепкий, и у него так же была разорвана рубаха. А
когда появилась на сцене стража и стала уводить Хозе, он тоже пошел, су-
тулясь и даже так же волоча ногу, как вчера на  Екатеринославской  Семен
Алексеевич.
   С тех пор как Юра увидел на улице в толпе пленных красноармейцев Кра-
сильникова, он не переставал думать о том, как  помочь  этому  человеку.
Юра понимал, что чекист Красильников принадлежал  к  враждебному  лагерю
красных, из-за которых рухнула вся прежняя Юрина жизнь, погибли  отец  и
мама. Все это так, но... Было общее понятие:  красные-варвары,  бандиты,
залившие Россию кровью. И был конкретный человек, которого  Юра  не  мог
представить врагом, человек, неизменно добрый к нему, спасший ему жизнь.
Теперь он сам оказался в беде, и ему нужна помощь. Но как, чем  ему  по-
мочь? Юра - несколько раз порывался поговорить с Кольцовым,  но  все  не
мог выбрать подходящий момент. Конечно, Кольцов не всесилен, но  он  мог
что-нибудь посоветовать, подсказать.
   Замерли последние аккорды музыки, все вокруг задвигались, зааплодиро-
вали.
   Ковалевский, все еще глядя на сцену, спросил Юру:
   - Ну как, лейб-гвардия,  понравилось?..  Когда-то  я  слушал  госпожу
Дольскую в Петербурге. Ах, как она тогда пела!..
   Лицо у Владимира Зеноновнча было размягченное, какое-то  домашнее,  и
Юра подумал... Ну, конечно, как он раньше не догадался:  вот  кто  может
помочь-Владимир Зенонович! Нужно попросить его. Быстро что-то придумать,
потому что правду сказать нельзя. И попросить...
   - Владимир Зенонович! - прошептал Юра. - У меня к вам просьба.
   - Какая, Юра? - отечески склонился к нему Ковалевский, не в силах еще
отрешиться от власти только что отзвучавшей музыки.
   - Пожалуйста, распорядитесь освободить одного пленного красноармейца,
- уже настойчивее произнес Юра. - Я видел, его вели вчера по улице.
   Ковалевский неохотно оторвал взгляд от сцены, где раскрасневшаяся  от
радостного успеха Дольская посылала в зрительный зал воздушные  поцелуи,
и удивленно уставился на Юру:
   - Откуда у тебя такая блажь? И почему его надо освобождать?
   Юра отвел глаза в сторону - как же трудно лгать! -  и  невнятно  стал
объяснять:
   - Он - садовник... Когда-то был садовником... У нас в имении был сад,
и он...
   Ковалевский больше не слушал Юру. Он встал и,  обернувшись  к  сцене,
тоже великодушно послал воздушный поцелуй просиявшей от этого  Дольской.
Певица прижала руки к груди, закрыла глаза и склонилась  в  почтительном
полупоклоне.
   Когда они спускались но лестнице,  Ковалевский,  вспомнив  о  просьбе
Юры, стал недовольно ему выговаривать:
   - Тебе, сыну потомственного дворянина, не пристало просить  за  како-
го-то садовника... мужика... который к тому же служил у красных.
   Юра тихо, но упрямо возразил:
   - Но он был добрый...
   - Все они... добрые... А мамы твоей нет. И отца - тоже! - жестко ска-
зал Ковалевский. - Добрые... а Россия по колено в кровище!..
   - Они вышли из театра в густой запах успевшей повлажнеть листвы,  по-
дошли к автомобилю.
   Кольцов широко распахнул дверцу.
   - Что там случилось? - устало спросил Ковалевский.
   - Пакет из ставки, Владимир Зенонович.
   - А, хорошо. - И командующий обернулся к Тане:  -  Садитесь,  Татьяна
Николаевна, мы отвезем вас домой.
   - Нет-нет! - живо возразила Таня, - Мне хочется пройтись... Такой чу-
десный вечер. Павел Андреевич меня проводит. Если вы, конечно,  разреши-
те, Владимир Зенонович?
   - Не возражаю, - улыбнулся Ковалевский. - Да-да, погуляйте! А  нам  с
Юрием пора отдыхать. Не правда ли, лейбгвардия?
   Кольцов и Таня медленно пошли по  слабо  освещенной  фонарями  улице.
Темные дома затаились вдоль тротуара, было очень тихо, и Таня тоже поче-
му-то говорила вполголоса:
   - Знаете, Павел Андреевич, я давно не выбиралась из дому.
   Особенно вечером. А город вечером совсем  по-другому  смотрится.  Вот
здесь я часто прежде ходила, наверное, знаю каждый дом.  И  не  узнаю...
все по-другому - и улица, и дома...
   Она говорила еще что-то. Кольцов слушал, пытался вникнуть в суть раз-
говора, кажется, даже отвечал, но его мысли были заняты совсем другим...
   "Три дивизии будут пробиваться из окружения. Возможно, они уже в  пу-
ти... Ковалевский конечно же выполнит указание Деникина и заключит  союз
с Петлюрой... Пойдет ли на этот союз Петлюра?.. Да, пойдет, в этом  слу-
чае они станут помогать друг другу... Что-то надо  делать!  Действовать!
Завтра же послать Фролову донесение. Там,  в  штабе  двенадцатой  армии,
должны знать об этом и, возможно, еще сумеют что-то предпринять..."
   Они свернули на другую улицу, поравнялись с длинным  скучным  зданием
Института благородных девиц.
   - Здесь я училась, - вывела Павла из задумчивости Таня,  указывая  на
здание. И стала вспоминать об учебе в институте,  о  подругах,  классных
наставницах. Танина речь текла тихой музыкой, и  постепенно  Павел  стал
вникать в ее рассказ.
   Институт благородных девиц запомнился ей как вереница длинных,  скуч-
ных дней среди таких же скучных дортуаров и классных комнат. Жизнь здесь
была подчинена раз и навсегда заведенному порядку, который, казалось, не
могли нарушить никакие бури. И все же в той скучной жизни было  и  свет-
лое, праздничное - воскресенье и  каникулы,  которые  Таня  проводила  в
семье тети, родной сестры Таниного отца. С тетей у Тани не было душевной
близости - в Екатерине Григорьевне щукинская сдержанность, сухость и ра-
ционализм были доведены до предела, а вот с мужем ее, Владимиром  Евгра-
фовичем, профессором древней истории Харьковского университета,  девочка
подружилась. Это была дружба, уже пожилого, поглощенного наукой человека
и девочки, дружба, интересная и нужная обоим...
   Какой же это чудесный, милый старик! Как много он знал  и  как  щедро
делился своими познаниями с Таней!
   Таня вспомнила свой дом...  Приспущенные  шторы,  сумрак,  запах  ле-
карств, внезапная мамина смерть... Горе и одиночество надолго  придавили
Таню, очнулась она только  в  Приморском,  в  маленьком  домике  маминой
родственницы, куда отправил ее отец.
   Жизнь возле тихой, неприметной Нины Викторовны потекла  размеренно  и
спокойно. Старая женщина бесшумно хозяйничала в двух чистеньких  комнат-
ках, в цветничке и на винограднике, помогал ей прибегавший  из  слободки
ясноглазый смешливый Максимка, сын отставного  матроса  и  потомственной
рыбачки. По вечерам долго сумерничали, Нина Викторовна  играла  на  ста-
реньком пианино, и Таня не узнавала знакомые мелодии - у  ее  мамы  даже
хрупкие старинные романсы, протяжные колыбельные и нежные вальсы звучали
сильно и страстно.
   Потом два года в Харькове. И снова Петербург... Окончив институт, Та-
ня жила уединенно, время проводила за книгами, возилась с цветами в  ма-
ленькой оранжерейке, которую так любила мама. Жизнь вошла в определенные
рамки, устоялась. И тут началось... Февраль семнадцатого года,  бурлящий
Петроград, толпы людей на Невском и Знаменской  площади,  на  Конногвар-
дейском бульваре, Марсовом поле, в  Александровском  саду.  Возбужденные
лица,  красные  банты.  Люди  поздравляли  друг  друга,   кричали:   "Да
здравствует свобода!" А потом... На Лиговке вспыхнула перестрелка.  Таня
видела, как падают люди. Впервые увидела она, как убивают.
   Отец жестко ей объяснил: "Самое страшное для человечества -  войны  и
мятежи. Надо сделать все возможное, чтобы этот мятеж был подавлен в  за-
родыше, и тогда в нашу жизнь вновь вернется красота, осмысленность и по-
рядок. Это - единственная правда, и ты должна верить ей, Таня".
   А она чувствовала, что есть иная правда. Как-то у Владимира  Евграфо-
вича Таня увидела картину, которая привлекла ее внимание: прекрасная по-
луобнаженная женщина - вся движение, порыв - простирала ввысь руки,  ув-
лекая за собой людей с вдохновенными лицами. Девочка спросила, что изоб-
ражено на полотне. "Неизвестный художник. Призыв к  свободе",  -  кратко
ответил профессор. Женщина на картине напомнила Тане маму - та же  сила,
порывистость, - и девочка подолгу рассматривала полотно.
   Когда Таня уезжала в Петербург, профессор подарил ей картину. Она по-
весила ее в своей комнате, невзирая на недовольство отца.
   Призыв к свободе. Дерзость и красота... В Приморском о свободе  гово-
рили приезжавшие из Севастополя к Нине Викторовне ее сверстники, говори-
ли подолгу, деловито, страстно. А как-то, когда Таня с Максимкой  сидели
на берегу, он сказал, показывая на торчащий из воды обломок скалы:  "Вот
здесь, возле камня, корабль горел. Это когда у нас в Севастополе матросы
хотели царя скинуть. Я тогда маленький был, но помню, как пушки  палили.
Тогда матросов победили. Но все равно, вот увидишь,  царя  скинут".  Это
прозвучало твердо, убежденно, Таню поразила именно эта убежденность.
   Полковник Щукин считал существующее построение общества вполне прием-
лемым и незыблемым. В их доме было несколько  портретов  государя,  и  о
царской фамилии всегда говорилось с должным почтением. И вдруг так  пря-
мо: "Царя скинут". Кто же прав? Сама Таня на  этот  вопрос  ответить  не
могла и решилась обратиться к тете.
   Нина Викторовна посмотрела на девочку задумчиво, пристально и ответи-
ла спокойно: "Это сложно, Танечка. И не по силам тебе сейчас понять.  Но
поверь мне, матросы эти - очень хорошие люди. Может  быть,  лучшие  люди
России. И хотят они лучшего для народа, для всех". Таня  запомнила  этот
разговор.
   Прекрасная женщина на картине... Дерзость, порыв,  красота.  И  рядом
кровь, убийство, ненависть. Как  это  совместить,  кто  может  объяснить
смысл происходящего? Поверить целиком в жесткую правду отца Тане  мешала
та, другая, правда, которая чуть приоткрылась перед ней. Если бы кто-ни-
будь объяснил ей!.. Но кто? Владимир Евграфович? Нет, он весь в прошлом,
а настоящее проходит словно сквозь него, - не задевая разум. После смер-
ти жены профессор почти совсем не бывает дома. Он переселился в  универ-
ситетскую обсерваторию, где на первом этаже для него выделили  несколько
комнат, и он живет там, охраняет старинные свитки и  монеты  и,  похоже,
больше ничем не интересуется.
   - А хотите, зайдем к нему в гости? Вот сейчас! - спросила вдруг  Таня
- они шли вдоль университетского сада, и в его глубине тускло отсвечива-
ла под луной обсерватория. - Смотрите, он не спит еще. Вон его окна, они
светятся.
   - Поздно, Татьяна Николаевна! - вздохнул Павел и взял ее руки в свои,
словно хотел согреть. - Другим разом, ладно?.. Тем  более  что  мне  это
очень интересно. Я ведь тоже немного увлекаюсь историей, точнее,  нумиз-
матикой. Так, совсем чутьчуть. Увлечение детства.
   - Правда? - обрадовалась Таня. - Я попрошу дядю,  и  он  вам  покажет
все-все. У него там очень интересно.
   - Обязательно побываем, - еще раз пообещал Павел, а сам подумал,  как
и в первую их встречу:  "Какая  удивительная  девушка".  И  почувствовал
грусть, как при утрате чего-то дорогого. Они принадлежали разным  мирам.
И совсем разные у них были жизненные дороги. Но Таня не знала об этом  и
была так счастлива. Мир для нее рядом с этим сильным, надежным человеком
приобретал устойчивость...
   На другой день Ковалевский попросил вызвать к нему только что вернув-
шегося из поездки на фронт начальника контрразведки. Когда Щукин вошел в
кабинет, командующий велел больше к нему никого не пускать.
   Кольцов понимал, что командующий сейчас несомненно  будет  разговари-
вать с полковником об окруженных дивизиях  -  дело  не  терпело  отлага-
тельства. Попросив Микки никуда из приемной не отлучаться,  Кольцов  то-
ропливо спустился по лестнице и по коридору направился к комнате, откуда
мог услышать разговор Ковалевского и Щукина. Он  уже  хотел  было  прос-
кользнуть в комнатку, но краем глаза увидел неподалеку стоявшего в полу-
оборот к нему капитана Осипова и какого-то незнакомого офицера. Лишь  на
какое-то мгновение Кольцов приостановился, затем с той же деловитой  то-
ропливостью зашагал дальше, свернул в боковой коридор и в раздумье оста-
новился. Нужно было успокоиться, и он закурил. "Что  же  делать?  Дорога
каждая минута!" Отбросив в сторону окурок, Кольцов  решительно  поднялся
по лестнице, ведущей в жилые апартаменты командующего...
   А тем временем озабоченный тревожными  мыслями  Ковалевский  объяснял
полковнику:
   - Дальнейший путь, мне кажется, предугадать не составляет труда.  Они
пойдут вот сюда, к Киеву или Житомиру, и здесь соединятся с  двенадцатой
армией.
   - Вы считаете это возможным?
   - А у них нет другого выхода, Николай Григорьевич.  Кроме  того,  они
все взвесили. Путь красных пролегает по районам, занятым войсками Петлю-
ры. Головной атаман, конечно, будет пытаться их разгромить. Но  у  Якира
есть основания считать, что его группа будет Петлюре не по зубам.  Кста-
ти, у вас есть какие-нибудь  данные,  характеризующие  командный  состав
этих большевистских дивизий? Командует Якир, что вы о нем знаете?
   - Очень молод, ему идет двадцать третий год. Студент, учился в  Базе-
ле, потом в Технологическом институте в  Харькове.  Большевиком  стал  в
семнадцатом. В восемнадцатом во главе небольшого отряда воевал с румына-
ми в Бессарабии, потом был членом Реввоенсовета восьмой армии...
   - Военное образование где он получил? - поинтересовался Ковалевский.
   - Надо полагать, в большевистских кружках, - усмехнулся Щукин. -  Во-
енной школы, как нам известно, он не кончал. Ковалевский помолчал, потом
задумчиво сказал:
   - Не понимаю! Ни опыта, ни военного образования! Почему  же  все-таки
командующим назначили именно его?
   - Он командует сорок пятой дивизией, а она  является  костяком  Южной
группы. Кроме того, Иона Якир однажды уже доказал, что он  может  решать
сложные боевые задачи. Я имею в виду события под Воронежем. Тогда, каза-
лось бы, в безнадежной обстановке он, как член Реввоенсовета армии, взял
на себя командование частями восьмой армии и отбросил генерала  Краснова
от Коротояка и Лисок.
   - Непостижимо. Краснов всю сознательную жизнь прослужил  в  армии,  -
озадаченно сказал Ковалевский, - помимо офицерского образования имеет за
плечами академию генерального штаба и проигрывает сражение полководцу  в
чине, так сказать, недоучившегося студента. - И,  словно  спохватившись,
он снова вернулся к предмету разговора: - Да, так вот.  Избирая  маршрут
для перехода, Якир учел то обстоятельство, что мы находимся в  состоянии
войны с Петлюрой... Однако он не "учел, что ради уничтожения  группы  мы
пойдем на временный союз с Петлюрой.
   - Как отнесется к этому Антон Иванович? - осторожно  осведомился  Щу-
кин.
   - Я получил от него благословение на это, - коротко ответил Ковалевс-
кий.
   ...А в это самое время Юра зашел в приемную командующего с намерением
поговорить с Кольцовым о Семене Алексеевиче. Он твердо решил, что  будет
называть его только садовником, не открывая, кто в действительности этот
человек. Ведь можно придумать, ну скажем, что он,  Юра,  тонул  в  озере
возле имения, а этот садовник спас ему жизнь. Можно еще сказать, что са-
довник был очень предан семье Львовых и красные взяли его в  свою  армию
насильно... Да мало ли что можно придумать. Время-то  идет,  а  он  без-
действует. Вчера Юра не дождался Кольцова,  уснул,  а  утром,  когда  он
встал, Павла Андреевича уже не было.
   Кольцова в приемной не оказалось, а Микки сказал, что Павел Андреевич
только недавно вышел.
   Решив дождаться Кольцова, Юра присел возле окна. Микки, тихонько мур-
лыча что-то под нос, перекладывал на столе бумаги. Из-за плотно закрытой
двери кабинета командующего не доносилось ни звука.
   Окно за Юриной спиной было зашторено  наполовину,  и  жаркий  квадрат
света лежал у ног мальчика, а когда под порывом ветра штора  колебалась,
квадрат вытягивался, добирался до двери кабинета командующего,  и  начи-
щенная ручка вспыхивала слепящими огоньками.
   Прищурившись, Юра не отводил взгляда от этой белоснежной двери. Точно
такая же была и у них в доме, и такие  же,  словно  подпаленные  солнцем
шторы покачивались на окнах, не пропуская в комнату жаркие солнечные лу-
чи. И так же, как здесь, вспыхивали ослепительно ручки  дверей.  Но  все
это было так давно, в прошлой жизни, той самой, о которой теперь Юра бо-
ялся и вспоминать. И рядом были и мама, и отец...
   Дожидаясь Кольцова, Юра уселся  в  углу  с  тонкой  книжицей  "Пещера
Лейхтвейса". Он повертел в руках книжку и с сожалением увидел,  что  чи-
тать осталось совсем немного. В это время где-то скрипнула дверь, и лег-
кий сквозняк разом перевернул несколько страниц.
   Юра поднял голову, прищурился. Лицо ему остудило сквозняком.  "Может,
Павел Андреевич у себя в комнате? - подумал Юра и пошел искать его в жи-
лых апартаментах.
   В комнате Кольцова не было. Его комната примыкала к личным покоям ко-
мандующего и имела две двери. Через одну из них можно было пройти  прямо
в гостиную. Правда, она была всегда заперта. На этот раз оказалась  при-
открытой, и Юра подумал, что сквозняком тянуло оттуда.
   Он приоткрыл дверь, заглянул в гостиную. Там никого не  было,  но  из
кабинета командующего явственно доносились голоса.
   - Здесь план предполагаемой нами совместной операции по разгрому  Юж-
ной группы, - узнал Юра голос командующего. - Думаю, Симеону Петлюре  он
придется по душе. Ваша задача: как можно быстрее доставить план  в  штаб
Петлюры. Сделать это надо, во-первых, секретно, во-вторых, деликатно.  С
пакетом можно послать только очень доверенное лицо.
   - Такой человек есть. Это - капитан Осипов, - услышал Юра голос Щуки-
на.
   - Ну что ж. Распорядитесь, пусть готовится. Его доставят  на  станцию
Ручей. А оттуда ему нужно будет добираться своими силами.
   - Не беспокойтесь, ваше превосходительство. Доберется!