ичьим  посвис-
том.
   Пассажиры повскакивали с мест, кинулись к окнам и увидели мчащихся  к
вагонам пестро одетых всадников. Следом тряслись несколько бричек. А  уж
за ними, изо всех сил волоча по пыли винтовки, бежали пешие.
   Несколько пуль щелкнуло по крыше вагона. Со звоном разбилось  стекло.
Пассажиры отхлынули от окон.
   Первым к площадке вагона подскакал широкоплечий парень с  развевающи-
мися соломенными волосами. У него было круглое благообразное лицо, прав-
да побитое оспой, - в другое время и в иной ситуации он бы скорее  сошел
за добросовестного пахаря и примерного прихожанина, нежели за грабителя.
Лихо, прямо с седла он прыгнул на вагонную  площадку.  Следом,  цепляясь
друг за друга оружием, в вагон ввалилось еще несколько человек.
   В коридор навстречу бандитам выскочили командиры  Красной  Армии,  за
ними - всполошенные гиканьем и выстрелами Волин и Дудицкий. Но от  двери
в конце коридора неистово крикнули:
   - Наза-ад! Не выходить!
   Один из командиров поспешно отстегнул кобуру, рванул наган.
   Светловолосый бандит кинулся всем корпусом вперед и, почти не целясь,
привычно, навскидку выстрелил - командир  выронил  наган  и,  недоуменно
прижимая руки к животу, рухнул на пол.
   Остальные шарахнулись обратно на свои места.
   - Молодец, Мирон! - похвалил светловолосого тот, что был в  смушковой
шапке. Поигрывая плетками, они пошли по вагону.
   - У кого еще пистоли есть?
   Пассажиры подавленно молчали, отводя глаза  в  сторону:  не  дай  бог
что-то во взгляде не понравится!
   Светловолосый встал перед командирами Красной Армии. У него  не  было
передних зубов, и он нещадно шепелявил:
   - Кто такие будете?
   Командир с калмыцким лицом посмотрел на убитого товарища,  зло  отве-
тил:
   - Не видишь, что ли? Командиры Красной Армии!.. А дальше что?
   - Ты гляди, еще шебуршатся! -  удивленно  покачал  головой  бандит  в
смушковой шапке. - А ну, выходь на свет божий! Там поглядим, что с  вами
делать дальше!..
   Командир с калмыцким лицом взглянул на еще одного своего, совсем юно-
го, товарища, и тот встал рядом с ним. Они молча вышли из вагона.
   - Мирон! Как думаешь, в расход их или же батьке показать? -  обернув-
шись к напарнику, спросил - ангеловец в смушковой шапке. Его так и  рас-
пирало от сознания, что в руках столько людских жизней.
   - Всех военных батько велел сперва ему показывать! - неохотно  сказал
Мирон и уставился на поручика Дудицкого: - А ты почему не выходишь?
   Вконец растерявшийся поручик сбивчиво заговорил:
   - Видите ли, мы... мы с этими людьми ничего общего не имеем и к Крас-
ной Армии тоже... мы...
   - Короче! - потребовал Мирон и недобрыми глазами  посмотрел  прямо  в
переносье поручику, словно прикидывая, куда выстрелить.
   Тогда Волин отстранил Дудицкого и сухим, официальным голосом сказал:
   - Я так понимаю, что вы наши союзники в борьбе с красными?
   - Чего? - не понял Мирон.
   - Мы - офицеры. Офицеры белой армии, - пояснил Волин. - Я - ротмистр,
он - поручик, еще с нами...
   - Беляки, значит? - криво ухмыльнулся Мирон. - К  Деникину  чесали?..
Ступайте туда же, до компании с красными!
   - Нас что... расстреляют? - испуганно спросил Дудицкий.
   - Може, расстреляют, а може, нет. Как батько решит! - ощерился Мирон,
наслаждаясь замешательством господ белогвардейцев.
   - Какой еще батька? - не понял Волин.
   Мирон с головы до ног смерил его удивленно-насмешливым взглядом, пре-
небрежительно сказал:
   - На сто верст вокруг тут только один батько, Батько Ангел.  Если  он
пожелает, может, перед  смертью  будете  иметь  счастье  побеседовать  с
ним...
   Затем ангеловцы согнали всех военных в одну  группу.  Кольцова  среди
них не было.
   Мирон угрюмо и деловито оглядел красных командиров и офицеров, словно
отыскивая, к чему придраться, задержал взгляд на  начищенных  до  блеска
сапогах ротмистра Волина, отставив ногу вперед, спросил:
   - Какой размер?
   - Что? - Волин поднял на него глаза, в которых  были  одновременно  и
презрение, и льстивость.
   - Сапоги, спрашиваю, какого размеру? - бесцеремонно разглядывая выра-
жение волинского лица, бросил Мирон.
   - Сорок второй.
   - Павло, а Павло! - бросил ангеловец куда-то вдаль вагонов.
   - Чего? - донеслось издалека.
   - Погляди на сапоги, вроде получше моих будут! - выказал  хозяйствен-
ную жилку Мирон и строго прикрикнул на Волина: - А  ну,  ваш  благородь,
скидывайте сапоги! Все одно они вам уж больше не пригодятся... Да  пожи-
вей, рас-тара-рах! Что за народ! А еще офицеры!
   Волин нехотя сел на землю и стал снимать сапоги, губы у него  дрожали
от обиды и бессилия.
   Мирон насмешливо любовался унижением ротмистра, а когда ему это  нас-
кучило, перевел взгляд своих беловатых глаз  на  Дудицкого,  впавшего  в
растерянную неподвижность. Из левого кармана кителя поручика свешивалась
цепочка. Мирон ловким движением потянул за цепочку, извлек часы и  опус-
тил их себе за пазуху.
   - Ах, лучше бы я их подарил Софье Николаевне! - невольно вырвалось  у
поручика.
   - Чего бормочешь? Ну, чего бормочешь, белогвардейская шкура! - лениво
ощетинился Мирон. Он уже утратил интерес к пленным и с безразличным  ви-
дом отвернулся.
   Несколько конных ангеловцев с карабинами на изготовку окружили  плен-
ных военных и погнали их в сторону от железной  дороги,  напрямик  через
степь.
   А Мирон и Павло, сбыв пленных, заторопились обратно в вагон, где про-
должался грабеж, слышались истошные крики, бабья  визгливые  причитания,
униженные мольбы владельцев тучных узлов. Иногда раздавались гулкие оди-
ночные выстрелы.
   Затравленно прижимаясь к больной матери, Юра  расширенными  от  ужаса
глазами смотрел, как вооруженные люди стаскивали с полок чемоданы,  швы-
ряли их на пол и разбивали, как тащили узлы, корзины с едой и скарбом  и
бросали через окна вагонов.
   Внезапно Юра почувствовал толчок в спину носком сапога. И кто-то  над
его головой весело и зычно гаркнул:
   - Мирон, я тут шубу нашел! В аккурат такая, как Оксана просила.
   Юра обернулся, но увидел перед собой  сапоги  с  тяжелыми  подошвами,
длинные ноги в фасонистых галифе. Рядом, как змея, покачивалась ременная
плеть.
   - Бери! - послышался другой голос.
   - Так в ей человек!
   Мирон возник рядом с Павлом как из-под земли. Хозяйски оглядел  шубу,
которой была укрыта мать Юры,  и  даже  не  выдержал  -  погладил  своей
большой рукой нежно струившийся мех.
   - Хороша-а шуба-а! - медленно и удивленно протянул он,  еще  чувствуя
на ладони влажный холодок от прикосновения к меху.
   Юра вскочил, глаза у него горели негодованием, он  быстро  заговорил,
запинаясь и размахивая руками:
   - Не трогайте маму! Она больна. У нее температура!
   - Смотри, слова-то какие знает! Господчик! - насмешливо сказал  Павло
и выразительно поиграл плетью. У него было грубое скуластое лицо с крас-
новатыми, обветренными щеками, из-под заломленной смушковой шапки на лоб
ниспадали темные волосы.
   - Живее, Павло! Торопись! - нетерпеливо приказал Мирон, жалея, что не
он первым обнаружил шубу.
   - Не трогайте маму! - уже закричал Юра. - Слышите, вы!
   Не тро...
   Мирон схватил Юру за воротник. На миг взгляд Юры в  упор  уткнулся  в
тусклые зрачки, в рябое лицо.
   - Что, любишь мамочку? - Мирон поволок Юру к двери и с силой толкнул.
А сам торопливо вернулся к Павло, который - уже с шубой в руках -  обыс-
кивал других, перепуганных насмерть пассажиров и старательно  рассовывал
по оттопыренным карманам бумажники, кольца, часы.
   - Так... здесь все чисто, - удовлетворенно сказал он.
   Но тут его внимание привлекла толстая, аккуратно обернутая  в  газету
книга, лежавшая на полу. Он поднял ее, послюнявив палец, перевернул пер-
вую страницу и, медленно шевеля губами, прочитал по слогам:
   - "Ка-ли-тал..." Ого! - восторженно удивился он. - Гляди, чего  чита-
ют!
   - Возьми, - посоветовал Мирон.
   - Зачем? - удивленно взглянул на него Павло.
   - Прочитаешь, будешь по-ученому  капитал  наживать,  -  наставительно
произнес Мирон.
   Павло внимательно посмотрел на него, сунул  книгу  за  пояс  и  пошел
дальше.
   Мирону же что-то почудилось, легкий какой-то шорох наверху. Он  встал
на лавку, затем на столик, потянулся к самой  верхней  полке.  И  уперся
глазами в черный ствол нагана, который направил на него Кольцов.
   Павло, вышагивая по вагону, обернулся, издали полюбопытствовал:
   - Ну что, есть там кто?
   - Н-никого, - выдавил из себя Мирон и, повинуясь движению неумолимого
зрачка нагана, медленно, как лунатик, сполз вниз. Не оглядываясь, так же
медленно и осторожно, словно боясь задеть за что-нибудь хрупкое, вышел в
коридор, сделал несколько шагов. Остановился. И вдруг резко  рванулся  в
соседнее купе, выхватил кольт и разрядил всю обойму в верхнюю часть  пе-
регородки. Полетели щепки.
   Настороженно прислушался. Тишина.
   - Ты чего? - спросил прибежавший с револьвером в руке Павло.
   - А ну погляди, прикончил я того гада, что наверху? - приказал Мирон.
   Павло боязливо привстал на столик и так же боязливо заглянул на полку
- там никого не было. Павло облегченно покачал головой.
   ...Юра еле-еле поднялся с насыпи. Болела шея, саднило локти, по всему
телу разливалась вязкая, ватная слабость, удушливый  комок  подступил  к
горлу. Возле состава суматошно метались бандиты, тащили узлы,  чемоданы,
по жнивью тряслась тачанка с пулеметом.
   Поравнявшийся с вагоном всадник, бросив поводья на луку седла, с удо-
вольствием разглядывал новенькие  "трофейные"  сапоги.  И  вдруг  что-то
большое, темное пронеслось мимо Юры, обрушилось на всадника. Бандит  ох-
нул и выронив сапоги, по-
   летел на землю. А в седле уже оказался другой человек. Вздыбив  коня,
он повернул его в степь. Лицо всадника на мгновение открылось Юре  -  он
узнал Кольцова.
   Раздались крики, кто-то выстрелил. И еще... Всадник скакал по жнивью.
И тут наперерез ему, круто развернувшись, помчалась тачанка.
   Юре было хорошо видно, как здоровенный детина, прильнув  к  пулемету,
долго старательно целился - видимо, никак не мог поймать скачущего всад-
ника в рамку прицела.
   - Живьем его! Живьем его берите! - услышал Юра чей-то  хриплый,  зло-
радный крик.
   Резанули очереди - и конь рухнул на всем скаку.  Всадник  вылетел  из
седла и кубарем покатился по земле. Затем торопливо вскочил,  чтобы  бе-
жать. Но к нему со всех сторон уже неслись ангеловцы.
 
 
   ГЛАВА ТРЕТЬЯ
 
   Юрина мама умерла тихо, не приходя в сознание.
   Когда ангеловцы умчались в степь, когда их последняя, тяжело  гружен-
ная награбленным добром бричка скрылась за горизонтом и за  ней  рассея-
лось рыжее облако ныли, людей покинуло оцепенение, они задвигались,  за-
говорили, стали выходить из вагонов.
   Вынесли убитых и уложили их рядышком на траву. Убитых  было  одиннад-
цать.
   Двое мужчин подхватили легкое тело Юриной матери и  тоже  вынесли  из
вагона, положили в ряд с убитыми.
   Юра, натыкаясь на людей, как слепой, пошел следом, присел возле мате-
ри. Он не плакал - слезы где-то  внутри  его  перегорели.  Он  отрешенно
смотрел на изменившееся, внезапно удлинившееся мамино  лицо,  как  будто
она вдруг чему-то раз и навсегда удивилась...
   С Юрой пытались разговаривать, но он не отвечал. Кто-то  сердобольный
настойчиво пытался всунуть ему в руку вареное яйцо и пирожок с гороховой
начинкой. Он молча принял и бережно положил у изголовья матери,  еще  не
смея поверить в то, что она умерла. Все вокруг казалось Юре зыбким,  не-
реальным.
   Трое паровозников принесли лом и две лопаты. Стали долбить землю пря-
мо возле дороги. Но  потом  подошел  еще  кто-то  и  посоветовал  копать
дальше, под деревьями. Земля там мягче, и место заметнее.
   Наскоро вырыли неглубокую яму, стали переносить мертвых. Юра оглядел-
ся, увидел разрытую землю, людей, которые осторожно поднимали  убитых...
Какая-то неясная, неоформившаяся мысль не давала ему  покоя.  Что-то  он
должен был сделать для мамы. "Но что, что?" - не мог он сосредоточиться.
Юра погладил ее голову, лицо, непривычно холодное и отчужденное.
   Рядом железнодорожники покрывали рогожей тело убитого.  Юра  всматри-
вался - это был тот здоровенный голубоглазый па - рень, который невольно
помог ему пробраться к поезду. "И он тоже? - вяло подумал Юра. -  Только
что был живой, такой сильный, и вот нет его. И  мамы  нет...  Сейчас  ее
унесут, положат вместе со всеми..."
   И вдруг понял, что должен сделать,  беспокойно  задвигался,  отвернул
полу своей гимназической куртки, нащупал под подкладкой небольшой  паке-
тик: это мама зашила ему, когда они собирались в дорогу.  Там  были  два
колечка, сережки, еще какаято  безделушка.  Нетерпеливыми,  непослушными
пальцами Юра пытался оторвать подкладку, но зашито было крепко, и тогда,
нагнувшись, он рванул ее зубами - вот он, пакетик. Вскочив,  Юра  напра-
вился к железнодорожникам, напряженно вглядываясь в их лица.
   Потом он никак не мог вспомнить, что же говорил, как упросил  их  вы-
рыть для мамы отдельную могилу. Вначале его и слушать не хотели, а когда
он раскрыл ладонь с мамиными драгоценностями, самый старший из  железно-
дорожников, еще больше посуровев лицом, решительно отодвинул его руку:
   - Эх, баринок, не все купить можно, а ты... Убери, спрячь.
   И Юра, испугавшись, что рассердил этих людей, что сам  все  испортил,
заговорил еще горячей, бессвязней. И его боль, его горе, видимо,  и  по-
могли. Тут же, рядом с общей могилой, железнодорожники выкопали еще  од-
ну, совсем маленькую. И Юра копал вместе с ними, второпях,  неумело,  не
помогая ничуть, а скорее мешая, но никто не сказал ему об этом, никто не
отстранил. И вновь все звуки, все движения возле него ушли куда-то дале-
ко, прикрылись плотной пеленой.
   К Юре подходили мужчины и женщины, говорили, что скоро  уйдет  поезд,
что ему нужно ехать, что маму не вернуть и следует подумать о себе.
   Юра оцепенело сидел возле могилы, не поднимая головы, и  единственное
желание владело им - чтобы все ушли, оставили его в покое. Ему нужно бы-
ло разобраться, понять происшедшее.
   Потом несколько раз протяжно гудел паровоз. Заскрежетали, трогаясь  с
места, вагоны. И вскоре все затихло...
   Словно подчеркивая глубокую, степную тишину, где-то неподалеку от Юры
закричала перепелка: "пить-полоть!" Отозвалась другая. Взметнулись в не-
бо жаворонки. Жизнь продолжалась...
   Только теперь, когда вокруг никого не было, Юра дал волю  слезам.  Он
плакал, прижав лицо к земле, не ощущая ее колючей сухости. И  еще  долго
лежал, прижавшись к могильному холмику. Видения  прошлого  вдруг  встали
перед ним, и он так обрадовался, так жадно к ним потянулся, желая  удер-
жать их как можно дольше, хотя бы мысленно побыть в той своей жизни, где
все было привычно, светло и защищено, в той жизни,  которую  так  безжа-
лостно смяли грозные непонятные события последнего времени.
   Он увидел большую комнату в их имении под  Таганрогом,  свою  любимую
комнату с высокими зеркальными окнами, с камином, перед которым мог про-
сиживать часами, безотрывно следя за причудливой игрой огня, своей  фан-
тазией оживляя страницы прочитанных книг. Описания путешествий стали са-
мым любимым чтением. Он жил как бы двойной жизнью  -  одна  состояла  из
ежедневных, привычных занятий: еды, уроков музыки, французского и немец-
кого языков, поездок в гости, позже этот ряд продолжили гимназия  и  до-
машние задания. В этой жизни он был по обязанности. Но вот,  сидя  перед
камином с книгой в руках, он вступал в иной мир, где было столько  опас-
ностей, смены картин и лиц!
   Бесконечно долго мог бродить Юра в этом выдуманном мире, и только го-
лос мамы и ласковые ее руки возвращали его к  привычному  теплу  родного
дома.
   На краю их огромного парка росли густо сплетенные кусты бузины,  про-
бивавшаяся сквозь них тропинка вела к пруду. Здесь, среди тишины и  пол-
ного безлюдья, были у Юры места не менее любимые, чем  старое  кресло  у
камина. Возле пруда и разыскал его в тот летний день их старый садовник.
"Барин, вас зовут", - сказал он. А по тропинке к пруду бежала мама в бе-
лом платье, праздничная, сияющая, следом за - нею легко и -  упруго  шел
высокий офицер с загорелым лицом. Это был отец.
   Весь день они втроем ходили по парку, и мама тихо  и  напевно  читала
стихи. Ее голос то звенел, то замирал, глаза мерцали, лицо  бледнело  от
волнения, и Юра заражался этим волнением, ощущением  чего-то  невыразимо
прекрасного, ряди чего хотелось жить и мечтать.
   "Ты мужчина, - как-то сказала  -  мать.  -  И  конечно,  должен  быть
сильным и ловким. Но душа - твоя должна чувствовать  красоту,  Юра.  Без
этого жизнь никогда не будет полной..."
   Тот приезд отца был последним - началась революция. С тех пор в Юрину
жизнь ворвалось так много непонятного, трудного, произошло так много пе-
ремен. Знакомые, посещавшие - Львовых, прежде  такие  уверенности,  спо-
койствия, стали суетливыми, они часто спорили. Мама отсылала Юру из ком-
наты, но он слышал обрывки их разговоров, хотя и велись они  вполголоса.
Из этих обрывков он пытался сложить картину происходящего. Единственное,
что он понял - это противоборство красные и белых. Красные подняли  сму-
ту, разрушили прежнюю жизнь, а белые встали на ее защиту; и скоро, очень
скоро все будет по-прежнему.
   Проходили дни, но ничего не возвращалось... Незадолго до их отъезда в
Киев незнакомый человек принес маме весть, что папа жив  и  находится  в
Ростове. Этот человек и посоветовал маме ехать в Киев. Юра  слышал,  как
он сказал: "Наши скоро там будут, и вы встретитесь с мужем..."
   Что же теперь станет с Юриной - жизнью, теперь, когда все рухнуло?
   ...Склонилось к горизонту большое, расплавленное от зноя солнце. Тень
от деревьев легла на могилу. Прошелестел сухими листьями ветер  -  пред-
вестник наступающей ночи.
   Юра не знал, как ему жить дальше, что делать,  как  поступить.  Доби-
раться ли к дяде в Киев или, быть может, вернуться  обратно,  в  пустой,
покинутый ими дом?
   В звонкой степной тиши он вдруг явственно,  услышал  далекие  раскаты
грома. Впрочем, небо было ясное, без единого облачка.  Юра,  понял,  что
это не гром, а звуки далекой артиллерийской канонады. Значит,  там  идет
сражение.
   Юра быстро поднялся, сразу решив идти туда - ведь там воюет с красны-
ми его отец. Он так обрадовался канонаде, подсказавшей ему выход из этой
безысходности. Он не думал о том, как найдет отца во фронтовой  неразбе-
рихе и найдет ли. Вернее, эти мысли вспыхивали в глубине  его  сознания,
но он не задерживался на них, потому что перед ним забрезжила надежда  и
потерять ее было невозможно. И Юра пошел в  сторону  канонады.  Он  шел,
часто оглядываясь на могильный холмик, пока  не  затерялся  этот  холмик
среди неровностей степи.
   Впереди темной гребенкой встал лес.
   Не колеблясь, Юра вошел в него. Он не выбирал дороги,  шел  напрямик,
иногда продирался через низкорослый кустарник, - брел в  высоких  росных
травах.
   - Стой! - Окрик прозвучал неожиданно, резко, - как удар. И Юра,  при-
сев, ткнулся толовой в кусты. - Кто идет? - спросил тот же голос,  клац-
нул затвор. И через мгновение кто-то по-прежнему невидимый  приказал:  -
Выходи, стрелять буду!
   Втянув голову в плечи, всматриваясь в  темноту,  Юра  медленно  пошел
вперед. Исподлобья глядел туда, откуда звучал голос,
   - Подойди ближе!
   Юра сделал еще несколько шагов и оказался в центре крохотной поляны.
   - Гляди, мальчонка!
   Человек вынырнул из темноты буквально в двух шагах. Именно  вынырнул,
сразу, как из воды. В бушлате, на голове фуражка со звездой. Это был Се-
мен Алексеевич Красильников. Рядом встал еще  один  человек,  с  винтов-
кой...
   Проводив Кольцова, Красильников в тот же день выехал на автомобиле  в
прифронтовую полосу. Фролов остался в Очеретино, в дивизии.
   После наступления белых в районе  Луганска  была  спешно  разработана
операция, которая, по мнению командования, могла  приостановит