вернулся и увидел, что Соломон попеременно рыдает и  вопит  от  ярости.
Пока меня не было, в его опочивальню явился Цап - но не в знакомом  Соломону
облике, а огромным чудищем в два человеческих роста и шириной в целую упряжь
коней. И рабы тоже увидели Цапа. На глазах у перепуганного насмерть Соломона
демон когтистой лапой схватил с  ложа  Агату  и  откусил  ей  голову.  Потом
проглотил ее тело целиком и потянулся к самому  царю.  Но  Соломона  хранила
некая сила, и он  приказал  демону  уменьшиться  до  обычных  размеров.  Цап
расхохотался ему в лицо и скрылся в женских покоях.
   Всю ночь  дворец  звенел  от  ужасных  воплей.  Соломон  приказал  страже
схватить демона, но Цап лишь отмахивался от них, как от  докучливых  мух.  К
рассвету весь дворец был усеян раздавленными трупами стражников.  Из  тысячи
жен Соломона в живых осталось лишь двести. Сам Цап исчез.
   Во время схватки Соломон призывал всю силу печати и молился Иегове, чтобы
тот остановил демона. Но воля царя была сломлена,  и  потому  все  оказалось
напрасно.
   Я почувствовал, что могу совсем  ускользнуть  из-под  власти  Соломона  и
отныне жить свободно, но даже такой болван, как царь, рано  или  поздно  мог
сопоставить одно с другим. И тогда бы я на  веки  вечные  вновь  очутился  в
преисподней.
   И я попросил у Соломона соизволения привлечь демона к  ответу.  Сила  моя
намного превосходила силу Цапа. Но о мощи моей Соломон мог судить только  по
строительству храма, а  в  этом  деле  демон,  казалось,  превосходил  меня.
"Сделай, что сможешь, - сказал царь. - Если ты поймаешь  демона,  останешься
на Земле".
   Я отыскал Цапа в пустыне, где он неспровоцированно изничтожал одно  племя
кочевников за другим. Я связал его своими чарами, и Цап  начал  возмущаться:
мол, все равно собирался  вернуться,  ибо  он  раб  заклинаний  Соломона,  и
по-настоящему сбежать не смог бы. Но сначала он решил немного поразвлечься с
людьми, только и всего. Чтобы  Цап  много  не  болтал  на  обратном  пути  в
Иерусалим, я набил ему рот песком.
   Когда я доставил Цапа,  Соломон  приказал  мне  изобрести  наказание  для
демона - да такое,  чтобы  все  жители  Иерусалима  видели  его  мучения.  Я
приковал демона цепями к огромному камню перед  дворцом,  а  потом  сотворил
гигантскую хищную птицу - она налетала на демона и клевала  его  печень,  но
печень сразу отрастала снова, поскольку демоны, как и джинны, - бессмертны.
   Соломону моя работа понравилась. Пока меня не было в городе, он несколько
пришел в себя, а вместе с тем укрепилась и его воля. Я  стоял  перед  царем,
дожидаясь своей награды, и чувствовал, как силы мои убывают, а  его  воля  -
крепчает.
   "Я обещал тебе, что ты никогда не возвратишься в  преисподнюю,  и  сдержу
свое слово, - сказал Соломон. - Но  после  этого  демона  мое  отвращение  к
бессмертным только усилилось, и мне уже  не  хочется,  чтобы  ты  бродил  на
свободе просто так. Я запечатаю тебя  в  кувшин  и  брошу  в  море.  А  если
настанет такое время, и ты вновь окажешься на свободе, то власть  над  миром
людей обретешь лишь по моему повелению. Отныне и впредь приказы я буду  тебе
отдавать, и только во благо людей. Волей моей да будешь ты связан накрепко".
   И повелел Соломон изготовить кувшин из свинца и наложил со всех сторон на
него серебряные печати. Но до того, как заточить меня, пообещал Соломон, что
Цап останется прикованным к каменной глыбе, пока вопли его  не  выжгут  свой
след в царском сердце, чтобы Соломон не утратил больше ни силы  воли  своей,
ни мудрости. А затем он отправит демона обратно в ад и уничтожит скрижали  с
заклинаниями и великую печать. Он поклялся в этом,  как  будто  считал,  что
судьба демона мне чем-то дорога. На самом деле, до Цапа  дела  мне  было  не
больше, чем до верблюжьего пука. А после этого Соломон отдал  мне  последний
приказ и запечатал кувшин. И стражники его швырнули сосуд в Красное море.
   Две тысячи лет я томился в  кувшине,  и  единственной  отрадой  была  мне
струйка морской воды, что просачивалась внутрь. Я жадно пил ее,  ибо  у  той
воды был вкус свободы.
   Когда рыбак, наконец, вытащил кувшин из морских глубин, и на Соломона,  и
на Цапа мне было  глубоко  наплевать.  Мне  хотелось  насладиться  свободой.
Последнюю тысячу лет я прожил как  обычный  человек,  связанный  лишь  волей
Соломона. Об этом царь сказал мне правду. Солгал он лишь о демоне.
   Араб умолк и снова наполнил в океане стаканчик. Август  Рассол  не  знал,
что и сказать. Правдой  это  быть  не  могло.  Такую  историю  ничем  нельзя
подкрепить.
   - Прошу прощения, Джан Ген Джан, - сказал он, - но почему обо  всем  этом
не говорится в Библии?
   - Отредактировали, - ответил джинн.
   - А вам не кажется, что вы путаете греческие мифы с христианскими? Птицы,
клюющие печень демона, - это очень похоже на сказание о Прометее.
   - Это я придумал. А греки - воры, ничем не лучше Соломона.
   Рассол задумался. Он стал свидетелем сверхъестественного  явления,  разве
нет? И этот араб сейчас пьет морскую воду без видимых неприятных последствий
для  себя.  Но  даже  если  что-то  из  происходящего   можно   списать   на
галлюцинацию, Рассол был уверен, что странные голубые вихри утром в магазине
заметил не он один. Но если допустить - лишь на мгновение, - что неслыханная
история араба - правда...
   - Если это правда, то откуда  вам  известно,  что  Соломон  солгал?  Ведь
прошло столько времени. И почему вы мне об этом рассказали?
   - Потому что, Август Рассол, я знал, что вы мне поверите. А  что  Соломон
солгал, я знаю, поскольку чую присутствие демона. И я уверен, что сейчас Цап
объявился в Хвойной Бухте.
   - Как это мило, - сказал Рассол.

7
Прибытие

   Вёрджил Лонг вылез из-под капота "импалы",  вытер  руки  о  комбинезон  и
поскреб  четырехдневную  щетину.  Трэвису  он  напоминал   жирного   хорька,
страдающего чесоткой.
   - Так ты думаешь, это радиатор? - спросил Вёрджил.
   - Радиатор, - подтвердил Трэвис.
   - А похоже, мотору хана. Работал больно тихо, когда ты  подъехал.  А  это
нехороший признак. Кредитка есть?
   Вёрджил как никто другой умел ставить неверные диагнозы двигателям. Когда
он имел дело с туристами, стратегия обычно сводилась к тому, что он  начинал
заменять  одну  деталь  за  другой,  пока  проблема  не  решалась   или   не
заканчивались деньги на счету клиента - смотря что происходило раньше.
   - Когда я подъехал, он вообще не работал, - возразил Трэвис. - И кредитки
у меня нет. И все дело - в радиаторе, честное слово.
   - Послушай, сынок, - протянул Вёрджил. -  Я  уверен,  ты  знаешь,  о  чем
говоришь, но у меня на стенке висит сертификат с завода Форда, где написано,
что я - мастер по ремонту автомобилей. -  Вёрджил  ткнул  жирным  пальцем  в
домик станции обслуживания.
   Одна  стена  там  была  завешена  дипломами  в  рамочках,  среди  которых
выделялся плакат с  обнаженной  женщиной,  сидящей  на  капоте  "корвета"  и
полирующей себе интимные места шарфиком, что  призвано  было  способствовать
торговле машинным маслом. Вёрджил приобрел  сертификат  мастера  по  ремонту
автомобилей у некой конторы в  Нью-Гемпшире:  два  сертификата  за  пятерку,
шесть за десятку и пятнадцать - за двадцатку. Вёрджил раскошелился сразу  на
двадцатидолларовый комплект. Те, кто давали себе труд прочесть все, что  там
написано, с некоторым  удивлением  обнаруживали,  что  единственная  станция
техобслуживания  и  автомойка  в  Хвойной  Бухте  имела   квалифицированного
механика по ремонту снегоходов. Снега в Хвойной Бухте не было никогда.
   - У меня "шевроле", - сказал Трэвис.
   - На них у меня тоже есть сертификат. Тебе, наверное, новые фланцы нужны.
Радиатор - это просто симптом, как разбитые фары.  А  если  только  симптомы
лечить, болезнь переходит в запущенную. -  Вёрджил  когда-то  услышал  такую
фразу в медицинской программе по телевизору,  и  ему  понравилось,  как  она
звучит.
   - Сколько стоит починить один радиатор?
   Вёрджил вгляделся в черные пятна тавота на полу, точно по  их  очертаниям
каким-то мистическим методом - видимо, бензомантией  -  можно  было  назвать
цену, что не отпугнула  бы  этого  смуглого  юнца,  но  самому  механику  бы
гарантировала непомерную почасовую оплату.
   - Сто баксов. - Сумма звучала приятно и кругло.
   - Отлично, - ответил Трэвис. - Чините. Когда я смогу забрать машину?
   Вёрджил снова сверился  с  пятнами  тавота.  На  его  физиономии  всплыла
счастливая панибратская ухмылка:
   - Полдень подойдет?
   -  Прекрасно.  У  вас  тут  бильярдная  имеется?  И  где  можно   завтрак
перехватить?
   - Не-а, бильярдной нету. "Пена дна" открыта - это дальше  по  улице.  Там
есть пара столов.
   - А завтрак?
   - В этой части города работает только кафе "Г.  Ф."  -  один  квартал  от
Кипарисовой, если от "Пены" идти. Но туда только местные ходят.
   - Что - меня не обслужат?
   - Обслужат. Только меню там такое, что... В общем, сам увидишь.
   Трэвис поблагодарил механика и зашагал в сторону "Г. Ф.". Невидимый демон
тащился следом. Проходя мимо мойки машин, Трэвис увидел высокого мужчину лет
тридцати - тот выгружал из старого пикапа пластмассовые корзины для белья. В
корзинах позвякивала грязная посуда.  Казалось,  мужчина  с  большим  трудом
попадает монетами в щель автомата.
   Глядя на него, Трэвис задумчиво произнес:
   - Знаешь, Цап, я почти уверен, что в этом городе процветает инцест.
   - Может, у них это единственное развлечение, - согласился демон.
   У человека на мойке, наконец, заработал брандспойт, и он принялся  водить
сильной струей воды по корзинам с тарелками. При каждом взмахе  водомета  он
повторял:
   - Никто так не живет. Никто.
   Брызги ветерком донесло до Трэвиса и Цапа, и в мороси проступили  контуры
демона.
   - Я тааа-йууу, - взвыл Цап, идеально копируя злую колдунью Бастинду.
   - Пошли, - сказал ему Трэвис, быстро выходя из водяного облака. - Нам  до
полудня еще сотню баксов раздобыть нужно.

Дженни

   За два часа с тех пор, как Дженни  Мастерсон  приступила  к  работу,  она
умудрилась уронить поднос со стаканами, перепутать заказы для трех столиков,
насыпать в солонки сахар, в сахарницы - соль  и  облить  горячим  кофе  двух
посетителей, прикрывших руками чашки в знак того, что добавки им не хочется.
Заведомо глупый жест с их стороны, решила Дженни.  Но  хуже  всего  то,  что
обычно свои обязанности она выполняла безупречно.  А  еще  хуже  -  что  все
корчили понимающие лица.
   - У тебя сейчас трудное время, милочка, все в порядке.
   - Развод - это всегда трудно.
   Утешения звучали в диапазоне от "жалко, что вы  не  помирились"  до  "все
равно он пьянь никчемная, туда ему и дорога".
   С Робертом они расстались лишь четыре дня назад, но вся Хвойная Бухта уже
об этом знала. И вовсю сыпала соль на раны. Лучше бы позволили  ей  пережить
все в одиночку, а не гнали сквозь строй  соболезнований.  Дженни  мутило  от
отвращения. Точно у нее на лбу  каленым  железом  выжгли  слово  "развод"  -
только чтобы горожане навалились на нее изголодавшимися амёбами.
   Когда о пол ударился второй поднос  со  стаканами,  она  замерла  посреди
осколков, пытаясь перевести дух, - и  не  смогла.  Нужно  что-то  сделать  -
заорать,  разрыдаться,  хлопнуться  в  обморок.  Она   же   просто   стояла,
парализованная, а ее помощница сметала осколки в совок.
   На плечи ей опустились костлявые  руки.  У  самого  уха  раздался  голос,
доносившийся, казалось, откуда-то издалека:
   - У вас просто приступ беспокойства, дорогая моя. Он пройдет. Успокойтесь
и дышите глубже.
   Дженни почувствовала, как руки подталкивают ее через кухню к кабинету.
   - Садитесь и опустите голову между колен. - Она позволила усадить себя  в
кресло. Сознание обесцветилось, дыхание застряло в горле.
   Костлявая рука поглаживала ее по спине.
   - Дышите, Дженнифер. Я не желаю,  чтобы  вы  покидали  этот  бренный  мир
посреди утренней смены. У нас завтрак.
   Через секунду перед глазами прояснилось, она подняла голову и  посмотрела
на Говарда Филлипса, хозяина кафе "Г. Ф.".
   Перед ней стоял высокий человек, больше всего напоминающий  скелет,  -  в
неизменном черном костюме и высоких ботинках на пуговицах по моде, отошедшей
в прошлое сто лет назад. Если не считать темных запавших щек,  кожа  Говарда
была совершенно белой, как у трупного червя. Роберт однажды  выразился,  что
Г. Ф. похож на церемонийместера на фестивале химиотерапевтов.
   Родился и вырос Говард в штате Мэн, однако разговаривал  с  произношением
эрудированного лондонца.
   - Перспектива грядущих перемен суть зверь  о  множестве  клыков,  дорогая
моя. Однако не должно  в  страхе  пресмыкаться  пред  ним  средь  руин  моих
фужеров, когда от вас ждут исполнения заказов.
   - Простите меня, Говард. Сегодня утром звонил Роберт - такой беспомощный,
такой жалкий...
   - Трагедия, не спорю. Тем  временем,  пока  мы  с  вами  прячемся  здесь,
предаваясь скорби,  два  изумительно  полезных  произведения  наших  поваров
чахнут   под   разогревающими   светильниками,   медленно   метаморфируя   в
желатинообразные рассадники ботулизма.
   Дженни с облегчением поняла, что Говард - по-своему загадочно, но  вместе
с тем очаровательно - предлагает ей не слюнявое  сочувствие,  а  напротив  -
поскорее оторвать задницу от кресла и жить дальше.
   - Мне, кажется, уже лучше, Говард. Спасибо вам.
   Дженни встала, вытерла глаза  бумажной  салфеткой,  которую  вытащила  из
кармашка передника, и отправилась обслуживать клиентов. Говард,  истощив  на
сегодня запас сострадания, закрыл за ней дверь кабинета и принялся разбирать
бухгалтерские книги.
   Вернувшись в зал, Дженни увидела, что  ресторан  опустел.  Осталось  лишь
несколько завсегдатаев  и  смуглый  молодой  человек,  стоявший  у  таблички
"ПРОСИМ ПОДОЖДАТЬ - ВАС ПРОВОДЯТ К СТОЛИКУ". Молодого человека она не знала.
По крайней мере, не станет  ничего  спрашивать  о  Роберте,  и  слава  богу.
Расспросы требовались ей сейчас меньше всего на свете.
   Кафе "Г. Ф." нечасто попадалось  на  глаза  туристам.  Отреставрированный
викторианский особнячок  с  верандой  располагался  в  обсаженном  деревьями
тупике довольно  далеко  от  Кипарисовой  улицы.  На  маленькой,  со  вкусом
оформленной вывеске снаружи просто значилось: "КАФЕ". Говард не верил в силу
рекламы,  и,  несмотря  на  свое  англофильство  и  убежденность,  что   все
британское превосходит американские аналоги,  в  его  ресторане  не  было  и
намека на эрзац английского декорума, способный привлечь  туристов.  В  кафе
подавали простую еду по умеренным ценам. Если меню  и  являло  едокам  некую
эксцентричность хозяйского стиля, местных жителей она не смущала. В  Хвойной
Бухте у Г.  Ф.  была  самая  лояльная  клиентура  после  "Морского  рассола:
наживки, снастей и отборных вин".
   -  Курите?  -  спросила  Дженни  у  молодого  человека.  Он   был   очень
симпатичным, но  этот  факт  Дженни  отметила  лишь  мимоходом.  Многолетняя
моногамия приучила ее не задумываться о таких вещах.
   - Не курю, - ответил тот.
   Дженни подвела его к столику в глубине зала. Прежде  чем  сесть,  молодой
человек выдвинул соседний стул напротив, будто собирался  положить  на  него
ноги.
   - Вы еще кого-то ждете?  -  спросила  Дженни,  протягивая  меню.  Молодой
человек поднял голову и посмотрел на нее так, точно увидел впервые в  жизни.
Он смотрел ей прямо в глаза и ничего не отвечал.
   Смутившись, Дженни отвела взгляд:
   - Особое блюдо сегодняшнего меню -  "Яй-Сотот":  дьявольски  приятная  на
вкус  амальгамация  восхитительнейших  ингредиентов  и   деликатесов,   одно
описание аппетитного гештальта коей  способно  повергнуть  вкушающего  ее  в
бездну безумия.
   - Вы шутите?
   - Нет. Владелец настаивает, чтобы мы заучивали описания особых блюд слово
в слово.
   Смуглый человек не сводил с нее глаз:
   - Но что это означает?
   - Яичница с беконом и сыром, подается с гренками.
   - Почему ж вы так прямо и не сказали?
   - Наш владелец слегка  эксцентричен.  Он  полагает,  что  только  особыми
блюдами можно приструнить Древних.
   - Древних?
   Дженни вздохнула. В завсегдатаях хорошо только то, что им  не  приходится
всякий раз объяснять странное  меню  Говарда.  А  этот  парень  явно  не  из
местных. Но чего он так на нее уставился?
   - У него религия такая, или  вроде  того.  Он  убежден,  что  раньше  мир
населяла другая  раса.  Он  называет  их  Древними.  Их  почему-то  с  Земли
прогнали, но он считает, что они все  еще  пытаются  вернуться  и  захватить
власть.
   - Вы точно шутите.
   - Перестаньте это повторять. Я не шучу.
   - Извините. - Человек посмотрел в меню. - Ладно, принесите мне "Яй-Сотот"
с гарниром из "Клубней Безумия".
   - Кофе будете?
   - Еще бы.
   Дженни выписала заказ и двинулась к окну раздачи.
   - Извините? - сказал человек.
   Дженни обернулась:
   - Да?
   - У вас невероятные глаза.
   - Спасибо.
   По пути к кофейному аппарату она почувствовала, как заливается краской. К
такому она не готова. Ей  нужна  передышка  между  замужеством  и  разводом.
Разводной отпуск? У беременных же есть декретный, правда?
   Вернувшись с кофе, Дженни посмотрела  на  смуглого  клиента  уже  глазами
незамужней женщины. Симпатичный парень - резкий, темный, но вполне. Выглядит
моложе ее - года двадцать три, двадцать четыре. Дженни присмотрелась к тому,
как он одет, пытаясь понять, чем он зарабатывает на жизнь, но наткнулась  на
стул, который он вытянул  из-за  стола,  и  выплеснула  на  блюдце  чуть  не
половину чашки.
   - Господи, извините меня.
   - Нормально, - ответил парень. - У вас плохой день?
   - Все хуже и хуже с каждой минутой. Я сейчас вам другую чашку принесу.
   - Не стоит. - Он протестующе поднял руку. - Все в порядке. -  Он  взял  у
нее из рук чашку и блюдце, отделил их друг от друга и вылил кофе  обратно  в
чашку. - Видите -  совсем  как  новый.  Я  не  хочу  добавлять  вам  сегодня
неприятностей.
   Он снова смотрел на нее.
   - Нет, с вами все в порядке... То есть, со мной все в порядке. Спасибо. -
Она чувствовала себя полной идиоткой. Черт бы побрал  Роберта  -  все  из-за
него. Если бы он не... Нет, Роберт тут ни при  чем.  Она  ведь  сама  решила
покончить с их браком.
   - Меня зовут Трэвис. - Молодой человек протянул руку.
   Дженни неуверенно пожала ее:
   - Дженнифер... - Она уже собралась было сообщить ему, что замужем,  а  он
очень мил и все такое. -  Я  незамужем,  -  сказала  она,  и  ей  немедленно
захотелось исчезнуть в кухне и никогда больше не показываться ему на глаза.
   - Я тоже, - сказал Трэвис. - Я в этом городе новенький. - Казалось, он не
замечал, насколько ей неловко. - Послушайте, Дженнифер,  я  ищу  здесь  один
адрес - вы мне не поможете? Не знаете, как найти Чеширскую улицу?
   Дженни стало гораздо легче - лучше говорить о чем  угодно,  только  не  о
себе. Она отбарабанила ему серию  названий  улиц,  поворотов,  указателей  и
ориентиров, которые привели бы  Трэвиса  на  Чеширскую  улицу.  А  замолчав,
наткнулась на его недоуменный взгляд.
   - Давайте, я нарисую вам карту, - предложила она, вытащила  из  передника
карандаш, склонилась над столом и принялась чертить на салфетке.
   Их лица оказались всего в нескольких дюймах друг от друга.
   - Вы очень красивы, - сказал Трэвис.
   Дженни взглянула на него. Она не знала, улыбнуться ей или закричать.  Еще
рано, подумала она. Я не готова.
   - Вы напомнили мне одну девушку.
   - Спасибо... - Она попробовала вспомнить, как его зовут. - ...Трэвис.
   - Давайте вечером вместе поужинаем?
   Дженни постаралась  придумать  отговорку.  Не  получилось.  Прежняя,  что
выручала ее  лет  десять,  -  уже  отмерла.  А  в  одиночестве  она  прожила
недостаточно  долго,  чтобы  изобрести  новую.  Дженни  чувствовала,   будто
изменяет Роберту уже только потому, что разговаривает с этим парнем. Но  она
- женщина незамужняя. Наконец. Она записала на  салфетке  под  кар