допытывался Джемс.
   - Глупая баба, сударь,  уверяет,  что  она  не  спала,  а  нашел  на  нее
столбняк, по-ихнему это, если человек не может пошевелиться, а все  видит  и
слышит.
   И вот явилась прекрасная женщина в небесном платье и с короной на голове.
Наклонилась над больным и поцеловала его. Потом в луче месяца она улетела  в
небо и унесла его душу, - кончил Миллер.
   - А чем объяснил смерть деревенский доктор? - спросил Гарри.
   - Доктора, мистер, и не было. Его и не звали. Я уже вам докладывал, что у
них страшная бедность. Недавно они погорели и теперь ютятся, как попало.
   - Смит, завтра вы позаботитесь о вдове, а на сегодня  довольно,  -  решил
Гарри.
   Потом он откланялся гостям  и  друзьям  и  пошел  со  Смитом  работать  в
кабинет. Он даже отказался от ужина, прося доктора  занять  председательское
место.
   Ужин прошел вяло, несмотря  на  шутки  и  анекдоты  доктора.  Сказывалось
отсутствие хозяина.
   Чтения тоже не было. От  пунша  отказались  и  рано  разошлись  по  своим
спальням.

Глава 17

   К утреннему кофе Райт вышел последним. Он был страшно  зол,  и  губы  его
нервно подергивались.
   Подойдя к столу,  вместо  обычного  поклона  он  бросил  на  пол  большую
пунцовую розу и, наступив на нее, сказал:
   - Господа, я не женщина, и бросать мне розы в окно по меньшей мере глупо.
Считаю это себе оскорблением и на будущий раз отвечу острием моей шпаги.
   Все удивленно смотрели на Райта и переглядывались между собою.
   Хорошо вышколенный лакей быстро подобрал бедную растоптанную розу.
   - Откуда он ее взял, в саду  нет  таких,  -  сказал  он,  показывая  розу
камердинеру Сабо.
   - На горе в замке уже есть, вчера привезли, - заметил Миллер.
   День тянулся скучно и бесконечно.
   Вечером  в  столовую  собралось  все  оставшееся  общество,  оно   сильно
убавилось. Все хмурились.
   Хозяин,  желая  развлечь  гостей,  да  и  сам  отдохнуть   от   пережитых
неприятностей, попросил Карла Ивановича дочитать письма.
   Карл Иванович заметно поколебался,  замялся,  хотел  что-то  сказать,  но
потом махнул рукой и надел очки.
   - Итак, я начинаю, - сказал он.

ПИСЬМО СЕМНАДЦАТОЕ

   Альф, между моим последним письмом и сегодняшним прошли только сутки,  но
в эти сутки я пережил целую жизнь, и  она  сломала  во  мне  все  светлое  и
дорогое. Личное счастье погибло. А Рита? Чем же она виновата? Нет, с  камнем
на душе я должен если не быть, то казаться счастливым! Это для Риты.
   Но слушай по порядку.
   Поручив Риту заботам кормилицы и кузин, сделав распоряжение по хозяйству,
я отправился в город искать старого доктора.
   Искать,  собственно,  мне  не  пришлось,  так  как  в  гостинице,  где  я
остановился, на первый же мой вопрос ответили,  что  знают,  и  указали  его
адрес.
   - Только напрасно вы к нему поедете,  -  прибавил  коридорный,  -  доктор
давно никого не лечит да и редко кого пускает к себе.
   Он чудной. Позвольте, сударь, я лучше проведу вас  к  другому  доктору  -
Фришу. Он отличный доктор и стоит в нашей гостинице.
   Я поблагодарил и отказался от Фриша...
   - А почему вы зовете старика чудным? - поинтересовался я.
   - Да как же, сударь, все его так зовут. Говорят, он не в своем уме.
   Я отправился.
   Извозчик свез меня на окраину города, к небольшому деревянному  дому.  Во
дворе меня встретила пожилая женщина и угрюмо сказала, что доктор не лечит и
никого не принимает.
   Проводите меня к нему, сказал я, и "золотой" пропуск был в ее руке.
   Меня тотчас же провели в сени, а затем и в комнаты.
   Первая комната ничего из себя не представляла, самая обыденная, мещанская
обстановка. Но зато следующая была совершенно иного характера.
   Это какой-то кабинет алхимика или ученого:  темные  шкафы,  полные  книг,
банки, реторты, несколько чучел и в конце концов человеческий скелет.
   У окна в большом кресле сидел старик. В первую минуту я думал, что ошибся
и попал не по адресу. Так трудно было  узнать  в  высохшем,  худом  человеке
когда-то полного и веселого доктора. Он был  совершенно  лыс  и  в  огромных
очках.
   Если я, зная к кому иду, с трудом уловил знакомые черты, то он,  конечно,
совершенно меня не узнал.
   - Что вам нужно? Я не практикую, - сказал он резко, вставая с кресла.
   Я назвал себя.
   Минуту он стоял неподвижно, точно не понимая меня, потом странно  вытянул
шею и спросил - голос его дрожал:
   - Кто вы? Я повторил.
   Альф, нужно было видеть его ужас, он побелел, как бумага, очки  упали  на
пол, и он этого даже не заметил. Протянув вперед руки, точно  защищаясь,  он
бормотал:
   - Нет, не может быть! - ноги его тряслись, и, не выдержав, он  со  стоном
сел в кресло.
   Я подал ему стакан воды и, взяв за руку, стал говорить.
   - Доктор, милый доктор, разве вы забыли своего любимца, маленького Карло,
я старался припомнить из детства разные мелочи, его шутки, подарки...
   Понемногу старик успокоился и начал улыбаться:
   - Так это в самом деле ты, Карло, ты живой и здоровый. Как же ты вырос  и
какой красавец. Эх, не судил Бог моему другу, твоему  отцу,  и  полюбоваться
тобой.
   - Да, доктор с семи лет я был лишен и отца, и матери, а почему, и до  сих
пор не знаю.
   Старик как-то отодвинулся от меня и замолчал.
   - Зачем и надолго ли ты приехал в наш город?
   - Приехал я сегодня, а сколько проживу, зависит от вас, доктор.  Если  вы
согласитесь на мою просьбу, то завтра же утром мы выедем в замок.
   Старик снова весь затрясся:
   - Что, ехать в замок, в твой родовой замок, зачем?  Что  тебе  в  нем?  -
закричал он сердито.
   - Как зачем? Вот уже два месяца, как я живу в нем, - смеясь, заявил я.
   - Ты в замке, рядом, два месяца, - бормотал он. Зубы, т.е. нижняя челюсть
старика, дрожали.
   - Ты жив, здоров, совершенно здоров. Поклянись  Божьей  Матерью,  что  ты
говоришь правду, - и он повелительно указал на угол.
   Весь угол был занят образами, большими и маленькими;  перед  ними  горела
лампада, стоял аналой с открытой книгой. Войдя в комнату, я не заметил этого
угла, и теперь он поразил меня диссонансом: лампада и человеческий скелет!
   - Клянись, говорю тебе, крестись! - настаивал грозно старик.
   Думая,  что  имею  дело  с  сумасшедшим,  и  не  желая  его  сердить,   я
перекрестился и сказал торжественно.
   - Клянусь Божьей Матерью, я жив и вполне здоров.
   Старик  заплакал,  вернее,  как-то  захныкал  и,  вытаскивая  из  кармана
огромный платок, все повторял:
   - Зачем ты приехал, зачем ты приехал? Чего ты хочешь?
   Когда он совершенно успокоился, я ему рассказал, что с детства скучал  по
родине, но не смел ослушаться приказания отца и жил в чужих краях. Внезапная
смерть отца сняла с меня запрет,  и  я  явился  поклониться  гробам  отца  и
матери, и представьте, доктор, я не нашел их в склепе, - закончил я.
   - Не нашел. В склепе не нашел! - радостно шептал старик. - А новый  склеп
ты не трогал?
   - А разве есть новый склеп?
   Где же он?
   - Хорошо, очень хорошо, - потирал старикашка свои руки.
   Я ничего не понимал и страшно раскаивался, что связался с полоумным.
   Соображая, как бы поудобнее выбраться из глупого положения, я молчал.
   Молчал и старик.
   - Когда ты едешь обратно в чужие края? - наконец спросил он.
   - Обратно? и не собираюсь! - возразил я с удивлением.  -  Замок  вычищен,
отремонтирован заново, и через две недели моя свадьба.
   Глаза старика опять выразили ужас.
   - Ты намерен навсегда поселиться в замке и хочешь жениться,  быть  может,
уже наметил невесту. Безумец, безумец, разве старый Петро  не  был  у  тебя,
разве он не сказал тебе, что по завету отца ты не  должен  был  приезжать  в
замок, а не то, что жить тут,  да  еще  с  молодой  женой,  -  кричал,  весь
трясясь, старик.
   Все эти глупые охи и крики окончательно мне надоели, и я резко сказал:
   - Отец ни разу не писал мне ничего подобного, да и теперь поздно об  этом
говорить; невеста моя уже приехала и находится сейчас в замке.
   - Пресвятая Матерь Божия,  помилуй  ее  и  спаси!  -  горестно  прошептал
старик. - Ну, Карло, не думал я, что  судьба  заставит  выпить  меня  и  эту
горькую чашу. А видно, ничего не  поделаешь!  Мы  оберегали  тебя  от  этого
ужаса, но ты сам дерзко срываешь благодетельный покров.  Твой  отец  взял  с
меня и Петро странную клятву, что тайна эта умрет  с  нами..,  но  теперь  я
должен, я обязан открыть ее тебе... Да, прости меня Пресвятая  Заступница..,
дорогой друг, ты говорил: "Смотри, ни на  духу,  ни  во  сне  ты  не  должен
говорить, из могилы я буду следить за  тобой",  а  сейчас,  если  ты  можешь
слышать, пойми и прости: но ведь Карло надо спасти, избавить, хотя бы  ценой
моей души - души клятвопреступника! -  печально  и  торжественно  проговорил
старик.
   Он замолчал и скорбно поник головою.
   Хотя все его слова представляли какой-то бред, но я не считал его  больше
сумасшедшим, что-то говорило мне о их правде и о ужасе, что ждет меня.
   Я молчал,  боясь  нарушить  думы  доктора,  и  в  то  же  время  старался
догадаться, что за тайну должен он мне открыть. Первая моя мысль была насчет
моего большого состояния: честно ли оно нажито? нет ли крови на нем?
   - и я давал себе слово исправить, что можно.
   Нет, невероятно.
   Смерть матери, неповинен ли в ней отец?
   Тоже нет. Он обожал ее и пятнадцать лет хранил  верность  ей  и  чтил  ее
память.
   Что же, наконец?
   Доктор все молчал.., потом спросил меня:
   - Карло, что помнишь ты из своего детства? Я стал рассказывать, вспоминая
то то, то другое.
   - Ну, а что ты думаешь о смерти своей матери?
   Холод пробежал по мне - неужели?
   Я рассказал то, что ты уже знаешь, т.е. что  мать  видела  во  сне  змею,
которая ее укусила, закричала ночью и от  страха  заболела.  Потом  ей  было
лучше, но после обморока в зале болезнь ее усилилась.
   Затем, этого ты еще не знаешь, она начала сильно слабеть день ото дня,  и
все жаловалась, что по  ночам  чувствует  тяжесть  на  груди:  не  может  ни
сбросить ее и ни крикнуть.
   Отец начал вновь дежурить у ее постели, и ей опять стало легче. Устав  за
несколько ночей, отец решил выспаться и передал дежурство Пепе.
   В ту же ночь матери сделалось много хуже.
   Утром, когда стали спрашивать Пепу, в котором часу начался припадок,  она
ответила, что не знает, так как ее в комнате не было.
   - Господин граф пришел, и я не смела остаться, - сказала она.
   - Я пришел, что ты выдумываешь, Пепа, - засмеялся отец.
   - Да как же, барин, вы открыли дверь на  террасу,  оттуда  так  и  подуло
холодом, и хоть вы и укутались в плащ, но я сразу вас узнала,  -  настаивала
служанка.
   - Ну, дальше, - сказал, бледнея, отец.
   - Вы встали на колени возле кровати графини, ну я и ушла, - кончила Пепа.
   - Хорошо, можете идти, -  сказал  отец  и,  поворачивая  к  доктору  свое
бледное лицо, прошептал:
   - Я не был там! - Я замолчал на минуту.
   - Так, - качнул старик головою, - так.
   - Чем кончилось это дело, кто входил в комнату матери, я не знаю и до сих
пор, - закончил я.
   - Дальше, дальше, - бормотал старик.
   - Дальше, через три дня Люси, мою маленькую сестренку Люси, - продолжал я
свой рассказ, - нашли  мертвою  в  кроватке.  С  вечера  она  была  здорова,
щебетала, как птичка,  и  просила  разбудить  ее  рано..,  рано  -  смотреть
солнышко.
   Утром, удивленная долгим сном ребенка, Катерина подошла  к  кроватке,  но
Люси была не только мертва, но и застыла уже.
   - Так! - снова подтвердил доктор. Люси похоронили, и в тот же  день  мать
подозвала меня к своей кушетке и, благословляя, сказала:
   - Завтра рано утром ты едешь с Петро в Нюрнберг учиться. Прощай, - и  она
крепко, со слезами на глазах меня расцеловала. Ни мои просьбы, ни слезы,  ни
отчаяние - ничего не помогло.., меня увезли.
   Даже через столько лет старое горе охватило  меня,  голос  дрогнул,  и  я
замолчал.
   - Так, - опять качнул головою старик, - так.  А  не  помнишь  ли  ты  еще
чьей-нибудь смерти, кроме Люси? - спросил он.
   - Еще бы, тогда умирало так много народу: все больше дети и  молодежь,  -
ответил я, - а похоронный звон из деревни хорошо было слышно у нас в саду, и
я отлично его помню. Да и у нас на горе было  несколько  случаев  смерти,  -
закончил я.
   Опять длинное молчание. Точно старик собирал все  свои  силы.  Он  тяжело
дышал, вытащил свой платок и отер лысину.
   - Ну, теперь слушай, Карло.
   - После твоего отъезда смертность не прекращалась. Она то вспыхивала,  то
затихала. Я с ума сходил, доискиваясь причины.  Перечитал  свои  медицинские
книги, осматривал покойников, расспрашивал окружающих...
   Ни одна из болезней не подходила к данному случаю.
   Одно только сходство мне удалось уловить: это в тех трупах,  которые  мне
разрешили вскрыть, - был недостаток крови. Да что на шее, реже на груди -  у
сердца, я находил маленькие красные ранки, даже вернее, пятнышки. Вот и все.
   Странная эпидемия в народе меня очень занимала, но я  не  мог  вполне  ей
отдаться, так как болезнь твоей матери выбила меня из колеи.
   Она чахла и вяла у меня на руках. Вся моя латинская кухня была  бессильна
вернуть ей румянец на щеки и губы.
   Она явно умирала, но  глаза  ее  блестели  и  жили  усиленно,  точно  все
жизненные силы ушли в них.
   Эпизод с господином в плаще пока остался неразъясненным.
   Только с тех пор ни одной ночи она не проводила  одна:  отец  или  я;  мы
чередовались у ее постели.
   Лекарства ей я тоже давал сам.., но все  было  тщетно...  Она  слабела  и
слабела.
   Однажды днем меня позвали к новому  покойнику;  твой  отец  был  занят  с
управляющим. Графиня, которая лежала в саду, осталась на попечении Катерины.
   Через два часа я вернулся и заметил страшную перемену к худшему.
   - Что случилось? - шепнул я Катерине.
   - Ровно ничего, доктор, - отвечала Катерина, -  графиня  лежит  спокойно,
так спокойно, что к ней на грудь села какая-то черная, невиданная птица. Ну,
я хотела ее согнать, но графиня махнула рукой "не трогать". Вот и все.
   Что за птица? Не выдумывает ли чего Катерина.
   Расспрашивать больную я не решался, боялся взволновать.
   Прошло три дня.
   Мы, т.е. твой отец и я, сидели на площадке; графиня по обыкновению лежала
на кушетке, лицом к деревне.

***

   Солнце закатилось. Но  она  просила  дать  ей  еще  немного  полежать  на
воздухе.
   Вечер был чудный. Мы курили и тихо разговаривали.
   От замка через площадку тихо-тихо пролетела огромная летучая мышь.
   Совершенно черная: таких раньше не видывал.
   Вдруг больная приподнялась и с криком: "Ко мне, ко мне" протянула руки.
   Через минуту она упала на подушки.
   Мы бросились к ней, она была мертва.
   Как ни готовы мы были к такому исходу, но когда наступил конец, мы стояли
как громом пораженные. Первым опомнился твой отец.
   - Надо  позвать  людей,  -  сказал  он  глухо  и  пошел  прочь.  Он  шел,
покачиваясь, точно под непосильной тяжестью.
   Я опустился на колени в ногах покойницы. Сколько прошло времени, не знаю,
не отдаю себе отчета. Но вот послышались голоса, замелькали огни и в  ту  же
минуту с груди графини поднялась черная  летучая  мышь,  та  самая,  что  мы
видели несколько минут назад.
   Описав круг над площадкой, она пропала в темноте.
   О вскрытии трупа графини я не  думал.  Твой  отец  никогда  бы  этого  не
допустил.
   Меня, как врача,  поражало  то,  что  члены  трупа,  холодные,  как  лед,
оставались достаточно гибкими.
   Покойницу поставили в капеллу.
   Читать над нею явился монах соседнего монастыря.
   Мне он сразу не понравился: толстый,  с  заплывшими  глазками  и  красным
носом. Хриплый голос и пунцовый нос с первого  же  раза  выдавали  его,  как
поклонника Бахуса.
   После первой же ночи он потребовал прибавления  платы  и  вино,  так  как
"покойница - неспокойная". Его удовлетворили.
   На другую ночь мне не спалось: какая-то необыкновенная тяжесть давила мне
сердце. Я решил встать и пройти к гробу.
   Попасть в капеллу можно было через  хоры:  так  я  и  сделал.  Подойдя  к
перилам, взглянул вниз. Там царил полумрак. Свечи  в  высоких  подсвечниках,
окружающие гроб, едва мерцали и давали мало света. А  свеча  у  аналоя,  где
читал монах, оплыла и трещала.

***

   Хорошо всмотревшись, я увидел, что сам монах лежит на полу, раскинув руки
и ноги, и на груди его была накинута точно белая простыня.
   Нечаянно взглянув на гроб, я остолбенел...
   Гроб был пуст!.. Дорогой покров, свесившись, лежал на ступенях катафалка.
   Я старался очнуться, думая, что сплю; протер глаза, нет, как  не  неверен
свет свечей, как не перебегают тени.., но все же гроб пуст и пуст...
   Не помня себя от радости, я бросился к маленькой темной лесенке, что вела
с хор в капеллу.
   Недаром я заметил  подвижность  членов;  это  только  сон,  летаргический
сон.., мелькало у меня в уме. Слава Богу, слава Богу.
   Кое-как, в полной темноте, я скорее скатился, чем спустился с лестницы.
   Врываюсь в капеллу, бросаюсь к гробу...
   Боже.., что же это!.. Покойница лежит на месте, руки  скрещены,  и  глаза
плотно закрыты. Даже розаны, которые я вечером положил на подушку,  тут  же,
только скатились набок.
   Снова протираю глаза, снова стараюсь очнуться от сна...
   Обхожу  гроб.  На  полу  лежит  монах;  руки  и  ноги  раскинуты,  голова
запрокинулась.
   Мелькает мысль: где же простыня? и... исчезает.
   Не доверяю своим глазам.., в висках стучит...
   Нет, это стучат во входные двери со  двора.  Машинально  подхожу,  снимаю
крючок. Свежий ночной воздух сразу освежает мне голову.
   - Что случилось? - спрашиваю я. Входит ночной сторож в сопровождении двух
рабочих.
   - Ах, это вы, доктор! - говорит сторож и облегченно вздыхает.  -  А  я-то
напугался. Иду это по двору, а за окнами капеллы  точно  кто  движется;  ну,
думаю, не воры ли?
   Боже избави, долго ли до греха.
   На графине бриллиантов этих самых много-много; люди говорят, на сто тысяч
крон!
   Подхожу. Шелестит, ходит да как заохает, застонет...
   Ну, я бежал, позвал "парней, одному-то жутко, - закончил сторож.
   - Вы пришли кстати, с монахом  дурно,  надо  его  вынести  на  воздух,  -
приказываю я.
   - Ишь, как накурил ладаном, прямо голова идет кругом, -  сказал  один  из
парней, поднимая чтеца. - Ну и тяжел же старик! - прибавил он.
   В это время из рукава монаха выпала пустая винная бутылка и покатилась по
полу. Парни засмеялись.
   - Отче-то упился, да  и  начадил  без  меры.  Недаром  же  он  и  стонал,
ребятушки, страсть страшно! - ораторствовал сторож.
   Вынеся монаха во двор и положив на  скамью,  мы  стали  приводить  его  в
чувство.
   Это удалось не сразу. Угар и опьянение тяжело  подействовали  на  полного
человека.
   Наконец он открыл глаза: они дико бегали по сторонам.
   Я приказал дать ему стакан крепкого  вина.  Он  жадно  выпил,  крякнул  и
прошептал:
   - Неспокойная, неспокойная.
   Начало рассветать: послышался звон церковного колокола к ранней службе.
   Я пошел к себе, желая все обдумать,  но  едва  сунулся  на  кровать,  как
моментально заснул.
   День прошел обычно.
   Монах совершенно оправился  и  просил  только  двойную  порцию  вина  "за
беспокойство".
   Я видел, как экономка Пепа подавала ему жбан с вином, и шутя сказал ей:
   - Смотрите, Пепа, возьмете грех на душу, обопьется ваш монах.
   - Что вы, доктор, да разве они постольку выпивают в монастыре!  А  небось
только жира нагуливают, - ответила Пепа.
   Ночью я часто просыпался, но решил не вставать.
   Рано поутру слышу нетерпеливый стук в мою дверь.
   "Несчастье!" - сразу пришло в голову.
   В один момент я готов. Отворяю.
   Передо мной Пепа; на ней, что говорится, лица нет.
   - Доктор, доктор, монах.., монах умер... - Заикаясь,  произносит  наконец
она и тяжело опускается на стул.
   Спешу.
   На той же лавке, что и вчера, лежит монах.
   Он мертв. Глаза его широко открыты, и все лицо выражает смертельный ужас.
   Кругом вся дворня.

***

   -