- Я должен вам кое-что объяснить, - начал он, кладя поверх чека несколько купюр. - Надеюсь, мои слова в какой-то мере помогут вам излечить свой разум.
     - Что именно?
     - Помните, я говорил вам, что собираю свидетельства о встречах с привидениями? - спросил Лайтнер.
     - Да.
     - Так вот, я знаю тот старый дом в Новом Орлеане. Я видел его. У меня есть записи свидетельств многих людей, видевших мужчину, о котором вы говорили.
     Доктор буквально онемел от удивления, услышав, с какой убежденностью произнес эти слова Лайтнер - столь авторитетно и уверенно, что в их правдивости не оставалось никаких сомнений. Доктор внимательно всмотрелся в Лайтнера, словно видел его впервые: англичанин был старше, чем показалось при первой встрече, - возможно, лет шестидесяти пяти или даже семидесяти, - но выражение его лица было столь любезным и благожелательным, что невольно располагало к ответному доверию.
     - Многих?.. - прошептал доктор. - Вы уверены?
     - Я слышал рассказы других людей, и некоторые из них имеют весьма много общего с вашим. Я пытаюсь убедить вас в том, что произошедшая история отнюдь не плод вашего воображения. А следовательно, у вас нет причин для беспокойства. Кстати, помочь Дейрдре Мэйфейр невозможно - Карлотта Мэйфейр не позволит. А потому лучше всего начисто выбросить эту историю из головы и никогда больше о ней не вспоминать.
     Доктор почувствовал вдруг невероятное облегчение, словно побывал на исповеди и получил от священника полное отпущение грехов. Однако ощущение длилось недолго - понадобилось лишь несколько мгновений, чтобы до него в полной мере дошел смысл сказанного Лайтнером.
     - Вы знаете этих людей! - в полнейшем замешательстве прошептал доктор, и краска бросилась ему в лицо. Ведь женщина, о которой он рассказал Лайтнеру была его пациенткой!
     - Нет. Но я знаю о них. И, будьте уверены, сохраню полную конфиденциальность в отношении вашего рассказа. Как вы помните, при записи мы не упоминали никаких имен. И даже свои имена не назвали.
     - Тем не менее я настоятельно прошу вас отдать мне пленку, - возбужденно проговорил доктор. - Я нарушил конфиденциальность. Мне и в голову не могло прийти, что вы с ними знакомы.
     С совершенно невозмутимым видом Лайтнер тут же вытащил кассету и отдал ее доктору.
     - Разумеется, это ваше право, - сказал он. - Я понимаю.
     Доктор пробормотал слова благодарности, но его замешательство лишь усилилось. Однако и чувство облегчения не исчезло окончательно. Итак, другие люди тоже видели этого призрака. И англичанину об этом известно - он не лжет. Выходит, доктор не сошел с ума и никогда не терял рассудка. Внезапно его охватила грусть, он испытывал горечь по отношению к своему новоорлеанскому начальству, к Карлотте Мэйфейр, к горластой мисс Нэнси...
     - Важно, чтобы все случившееся отныне перестало вас тревожить, - негромко заметил Лайтнер.
     - Да, конечно, - отозвался доктор. - Ужасно все это... та женщина... лекарства... - Все, хватит об этом! Доктор вдруг замер и уставился на кассету, потом медленно перевел взгляд на пустую кофейную чашку. - А эта женщина, она по-прежнему...
     - Да, все такая же. Я был там в прошлом году. Ваш главный недруг, мисс Нэнси, умерла. Мисс Милли покинула этот мир еще раньше. А со слов местных жителей и из отчета мне известно, что состояние Дейрдре не изменилось.
     Доктор вздохнул:
     - Да, вы действительно все о них знаете... все имена...
     - Поэтому очень прошу поверить мне: другие тоже видели этого призрака, - сказал Лайтнер. - И вы не должны страдать от безосновательного беспокойства о состоянии своего разума - никакого помешательства не было.
     Доктор вновь медленно, изучающе оглядел Лайтнера. Англичанин застегнул портфель, проверил авиабилет, убедился, что все в порядке, и опустил его в карман пиджака.
     - Мне пора на самолет, но прежде позвольте мне дать вам совет, - сказал Лайтнер. - Никому не рассказывайте о том, что произошло, - вам не поверят. Понять и принять такого рода свидетельства может лишь тот, кто сам видел подобное. Как ни трагично, но это неопровержимый факт.
     - Да, вы правы, - ответил доктор. Ему страстно хотелось задать англичанину еще один вопрос, но он не мог решиться. - Вы... - только и произнес доктор и тут же умолк.
     - Да, я его видел, - сказал Лайтнер. - Зрелище воистину пугающее, как вы и описывали.
     Он встал, готовясь выходить.
     - Кто он? Дух? Призрак?
     - Честное слово, я не знаю. Все истории очень похожи. Там все остается без изменений, все повторяется, год за годом... А теперь я должен идти. Позвольте мне еще раз выразить свою благодарность, а если у вас возникнет желание снова побеседовать со мной, вы знаете, куда обратиться. У вас есть моя визитная карточка.
     Лайтнер протянул руку.
     - До свидания.
     - Подождите. А дочь, что стало с нею? Я имею в виду ту женщину с Западного побережья. Тогда она была интерном.
     - Ну, теперь она хирург, - ответил Лайтнер, бросая взгляд на часы. - Нейрохирург, кажется. Недавно сдала экзамены. Дипломированный специалист - по-моему, это так называется? Однако в то время я не был знаком с нею. Я лишь иногда слышал о ней. Наши пути пересеклись лишь однажды.
     Англичанин замолчал, и на лице его промелькнуло некое подобие почти официальной улыбки.
     - Всего хорошего, доктор, и еще раз спасибо.
     После ухода Лайтнера доктор долго сидел в задумчивости, ничуть, однако, не раскаиваясь в своем решении рассказать обо всем. Нельзя отрицать, что беседа с этим необычным человеком из Таламаски принесла ему невероятное облегчение. Фактически неожиданную встречу с англичанином можно воспринимать как подарок, как милость судьбы, позволившую снять с души самое тяжкое бремя из всех когда-либо выпавших на его долю. Лайтнер знал и понимал ход событий в этой истории. Лайтнер знал и дочь Дейрдре.
     Наверное, англичанин сообщит молодому нейрохирургу все, что той следует знать, если уже не сообщил...
     Да, с него сняли ношу, ее больше нет. А ощущает ли ее Лайтнер, его не волнует.
     И вдруг доктору пришла в голову мысль, не посещавшая его вот уже много лет, - одна весьма любопытная деталь. Ему никогда не доводилось очутиться в Садовом квартале и в том доме во время ливня. А наверное, здорово было бы наблюдать, как хлещет за массивными окнами дождь, слушать, как тяжело стучат капли по крышам террас. Скверно, что он упустил такую возможность. Тогда он часто думал об этом, но никогда не попадал в дом Мэйфейров во время дождя. А дожди в Новом Орлеане были так прекрасны.
     Ну что ж, воспоминания наконец-то покидают его навсегда. Доктор снова поймал себя на том, что воспринимает заверения Лайтнера как непререкаемую истину, провозглашенную в стенах церкви, так, словно они действительно обладали некой религиозной силой. Все, хватит! Пора выбросить все это из головы!
     Доктор подозвал официантку. Он вдруг осознал, что голоден, и решил, что хороший завтрак ему отнюдь не повредит. Достав из кармана визитку Лайтнера, он рассеянно пробежал глазами по списку телефонных номеров - тех номеров, по которым он может позвонить в случае необходимости, но по которым никогда не позвонит, - а затем разорвал карточку на мелкие кусочки, сложил их в пепельницу и поджег спичкой.

2

     Девять часов вечера. В комнате темно, если не считать голубоватого сияния телевизионного экрана. На экране - мисс Хэвишем из его любимого романа "Большие надежды". Разумеется, это она, женщина-призрак в подвенечном платье.
     Сквозь широкие, ничем не прикрытые окна видны огни центральной части Сан-Франциско. Целые мириады огоньков перемигиваются сквозь пелену легкого тумана. А чуть ниже виднеются островерхие крыши выстроившихся вдоль противоположной стороны Либерти-стрит невысоких домов, построенных в стиле эпохи королевы Анны. Как он раньше любил эту улицу! Его красивый дом, судя по всему задуманный проектировщиками как особняк, величественно возвышался над всеми остальными строениями квартала. Шум и суета района Кастро его словно не касались.
     Он восстановил этот дом собственными руками и знал здесь каждый гвоздь, каждую балку и карниз. Он сам крыл крышу черепицей, работая на солнце без рубашки, и даже сам заливал бетонный тротуар.
     Теперь он чувствовал себя в безопасности только здесь и вот уже четыре недели никуда не выходил из этой комнаты, разве что в примыкавшую к ней небольшую ванную.
     Он часами лежал в постели, уставившись на призрачный черно-белый телеэкран. Рукам было нестерпимо жарко в черных кожаных перчатках, которые он не мог и не хотел снимать. Кассеты с записью любимых фильмов, на которые когда-то ходил вместе с матерью, - а их у него было великое множество - помогали воочию увидеть мечту. Это были "фильмы о домах", поскольку они рассказывали не только об удивительных судьбах прекрасных людей - его любимых героев и героинь, - но и позволяли лицезреть прекрасные здания. В "Ребекке" был Мандерли. В "Больших надеждах" - гибнущий в запустении особняк мисс Хэвишем. "Газовый свет" дарил возможность побывать в уютном городском доме, стоящем на лондонской, площади. В "Красных туфельках" грациозная танцовщица отправляется в дом на самом берегу моря, чтобы именно там узнать о том, что вскоре станет прима-балериной труппы.
     Да, фильмы о домах, фильмы о детских мечтах, о людях, столь же величественных, как и те здания... Глядя на экран, он беспрестанно пил пиво, время от времени погружаясь в сон и вновь просыпаясь. Руки, закованные в перчатки, саднило. Он не отвечал на телефонные звонки и не выходил к посетителям. Этим занималась его тетя - Вивиан.
     Она часто заходила к нему в комнату. Приносила новую порцию пива и еду.
     Ел он редко, а в ответ на привычную уже просьбу тети: "Майкл, поешь, прошу тебя", - лишь улыбался:
     - Потом, тетя Вив.
     Он ни с кем не виделся, за исключением доктора Морриса. Однако доктор Моррис не в силах был ему помочь. Равно как и друзья Майкла. Теперь им даже разговаривать с ним не хотелось - они устали выслушивать монологи Майкла о том, как он в течение часа находился за порогом смерти, а затем вернулся к жизни. Сам же Майкл не испытывал ни малейшего желания общаться с сотнями жаждущих увидеть демонстрацию его паранормальных способностей.
     Эти способности уже невероятно утомили его. Странно, что никто этого не понимает. Самый заурядный балаганный трюк: снять перчатки, дотронуться до какого-то предмета и увидеть нечто банальное и малоинтересное, а затем с важным видом произнести что-нибудь вроде: "Этот карандаш вы получили вчера от вашей сослуживицы по имени Герта". Или, например: "Сегодня утром вы надели этот медальон, хотя на самом деле хотели надеть жемчужное ожерелье, но не могли его отыскать".
     Чисто физическое действие - он словно живая антенна. Возможно, тысячи лет назад все люди обладали такими способностями.
     Неужели так трудно постичь, в чем состоит подлинная трагедия? Да в том, что он не может вспомнить то, что видел, когда утонул! Сколько раз он пытался рассказать об этом тете:
     - Тетя Вив, там, наверху, я действительно видел людей. Мы были мертвы, все! У меня был выбор: возвращаться обратно или нет. Меня послали сюда с какой-то целью.
     Тетя Вивиан, бледная копия его покойной матери, лишь кивала головой:
     - Я понимаю, дорогой. Возможно, со временем ты вспомнишь.
     Со временем...
     Его друзья высказывались куда более резко:
     - Майкл, это бред сумасшедшего. Да, случается, что люди тонут и их возвращают к жизни. О какой еще особой цели ты говоришь?
     - Майкл, да по тебе психушка плачет! Тереза лишь причитала сквозь слезы:
     - Майкл, ну какой смысл мне оставаться здесь? Ты стал другим человеком.
     Да. Другим человеком. Прежний Майкл утонул. Он снова и снова пытался вспомнить детали своего спасения: ту женщину, которая вытащила его из воды и привела в чувство. Если бы он мог поговорить с нею еще раз, если бы только доктор Моррис разыскал ее... Майклу хотелось услышать из ее собственных уст, что тогда он ничего не сказал. Ему хотелось снять перчатки и взять женщину за руку - кто знает, вдруг он таким образом сумеет вспомнить...
     Доктор Моррис настаивал на дальнейшем обследовании, но Майкл решительно отказывался:
     - Оставьте меня в покое! Только разыщите эту женщину - уверен, вы можете ее найти. Вы же говорили, что она вам звонила и сказала, как ее зовут.
     Хватит с него больничных палат, сканирования мозга, электроэнцефалограмм, уколов и пилюль.
     Пиво - совсем другое дело. Майкл понимал в нем толк. И иногда пиво здорово помогало ему вспомнить...
     ...Там был целый мир. И великое множество людей. Но все виделось словно сквозь легкую дымку. И там была она... но кто? Она сказала... А потом все исчезло...
     "Я это сделаю! Даже если это вновь будет стоить мне жизни, я все равно сделаю!"
     Неужели он действительно так говорил? Но разве можно выдумать подобное - выдумать мир, столь сильно отличающийся от его настоящего мира, плотного и реального? И откуда эти странные, мимолетные образы, будто он находится далеко отсюда, будто он вернулся домой, в город своего детства?
     Он не знал. Теперь он вообще практически ничего не знал.
     Он помнил, что его зовут Майкл Карри, что ему сорок восемь лет, что его состояние насчитывает пару миллионов долларов и он владеет собственностью примерно на такую же сумму, и это весьма кстати, поскольку его строительная компания прекратила свое существование. Майкл был более не в силах управлять ею. Его лучшие плотники и маляры ушли работать в другие компании. Он потерял важный заказ, который в свое время так много для него значил, - на реставрацию старого отеля на Юнион-стрит.
     Майкл знал: если бы он снял перчатки и начал касаться окружающих предметов - стен, пола, жестянки с пивом, раскрытых страниц "Давида Копперфильда", поток бесполезной информации немедленно свел бы его с ума. Если, конечно, он уже не лишился разума.
     Майкл знал: до того, как утонуть, он был счастлив. Не сказать чтобы полностью, но счастлив. И жить ему было хорошо.

***

     Утром того дня, когда все это случилось, Майкл проснулся поздно. Он нуждался в отдыхе, а начинавшийся день вполне подходил для этого. Его люди прекрасно работали самостоятельно, и сегодня их можно не проверять. Было первое мая. Майкл вдруг вспомнил эпизод далекого детства: долгую поездку на машине из Нового Орлеана во Флориду вдоль побережья. Должно быть, то были пасхальные каникулы. Сказать наверняка он не мог, а те, кто мог бы - родители, дед, бабушка, - уже умерли.
     Он отчетливо запомнил прозрачную зеленую воду и белый пляж - день был очень теплым, а песок под ногами походил на сахарный.
     Майкл вспомнил, как на закате они отправились поплавать в волнах. Ни одного холодного дуновения ветра. И хотя большое оранжевое солнце все еще висело в западной части неба, прямо над головой сияла полная луна.
     "Смотри, Майкл, как чудесно!" - воскликнула мама, указывая на представшее их глазам зрелище. Даже отец, который вообще не обращал внимания на подобные вещи, негромко заметил, что это красивое место.
     Воспоминания вызывали в душе боль. Холод был единственной особенностью Сан-Франциско, которую Майкл ненавидел всей душой. Впоследствии он так и не мог объяснить, почему воспоминание о южном тепле побудило его отправиться в тот день в Оушен-Бич - по мнению многих, самое холодное место на всем побережье залива Сан-Франциско. уж он-то знал, как отвратительно плещется вода под белесым угрюмым небом. Знал, как пробирает до костей ледяной ветер, от которого не спасет никакая одежда.
     Тем не менее в этот бесцветный, унылый день желание побыть наедине с воспоминаниями о южном море, о том, как когда-то он ехал в старом "паккарде" с поднятым верхом, подставив лицо нежному, ласкающему южному ветру, заставило Майкла отправиться в Оушен-Бич.
     Выезжая из города, Майкл не стал включать в машине радио и потому не слышал предупреждения о высоком приливе. А если бы и слышал? Он и без того знал, что Оушен-Бич - место опасное. Каждый год волны там уносили в пучину и местных жителей, и туристов.
     Возможно, мысль об опасности и мелькнула у него в голове, когда он шел к прибрежным скалам, над которыми возвышался ресторан "Клифф-Хаус". Что ж, там всегда скользко, и потому следует быть очень осторожным. Однако Майкл не боялся упасть. Его не пугало ни море, ни что-либо другое. Он снова думал о юге, о летних вечерах в Новом Орлеане, когда цветет жасмин. Он снова вспоминал запах цветов ялапы, которая росла в бабушкином дворе, и ее другое, более привычное, название: "четыре часа".
     Должно быть, от удара волны он потерял сознание, поскольку совершенно не помнил, как его смыло. Он лишь ясно помнил, как поднимается в пространство и с высоты видит собственное тело, качающееся на приливной волне, как указывают на него и размахивают руками люди, как кто-то бросается в ресторан за помощью. Да, Майкл отчетливо сознавал, что делают все эти люди. Он не то чтобы наблюдал за ними откуда-то с высоты - он словно знал о них все. И до чего же радостно и безопасно было ему находиться там, в вышине! Впрочем, слово "безопасно" даже приблизительно не определяет его ощущения в тот момент. Майкл чувствовал себя свободным - настолько свободным, что не мог понять, отчего те люди на берегу так суетятся, почему их столь заботит его тело, ставшее игрушкой волн.
     Последовавшее затем продолжение скорее всего относилось ко времени, когда Майкл уже умер и оказался в окружении других умерших... Сколько удивительного довелось ему увидеть! И он вдруг обрел понимание - понимание всего, как самых простых, так и самых сложных вещей. Он понимал, зачем ему нужно вернуться назад. Он понимал, что такое портал и в чем смысл обещания... А потом он, невесомый, вдруг вновь оказался в своем теле, лежавшем на палубе яхты, в теле утопленника, которое в течение часа оставалось мертвым. Он ощутил все оттенки боли и вернулся в мир живых, оглядываясь по сторонам, знающий все и готовый делать именно то, ради чего его послали обратно. Какими невероятными знаниями он обладал!
     В первые несколько мгновений Майкл безуспешно пытался рассказать, где побывал и что видел, поведать о своем долгом странствии. Да, конечно, он пытался это сделать! Однако сейчас он помнил лишь неимоверную боль в груди, во всем теле, а также неясную фигуру склонившейся над ним женщины - хрупкой, с тонким бледным лицом; ее волосы скрывала темная шапочка, а серые глаза на один только миг вспыхнули перед ним, точно два огня. Тихим голосом она попросила его лежать спокойно и пообещала, что о нем позаботятся.
     Невозможно представить, чтобы эта миниатюрная незнакомка вытащила его из залива и откачала воду из легких. Но в тот момент Майкл не понимал, что именно она его спасительница.
     Потом какие-то мужчины уложили его переполненное болью тело на носилки и пристегнули ремнями. Ветер хлестал в лицо. Майклу было трудно держать глаза открытыми. Немного погодя он почувствовал, как носилки подняли.
     Что происходило дальше, он не помнил. Неужели опять потерял сознание? Быть может, именно тот момент стал рубежом полного забвения? Кажется, никто не мог с уверенностью сказать, что случилось - или не случилось - за этот короткий отрезок времени. Все говорили, что Майкла спешно доставили на берег, где его уже ждали машина "скорой помощи" и репортеры.
     Он помнил щелчки и вспышки фотоаппаратов, многократное повторение своего имени. Он помнил саму машину и то, как кто-то пытался всадить иглу ему в вену. Кажется, до него донесся голос тети Вивиан. Он просил их прекратить все это и пытался сесть. Нет, он не позволит снова привязать себя к носилкам!
     - Успокойтесь, мистер Карри, прошу вас, успокойтесь... Кто-нибудь, помогите мне справиться с этим парнем!
     И все-таки они вновь пристегнули его ремнями к носилкам. И при этом обращались с ним словно с преступником. Майкл отчаянно сопротивлялся, но все его попытки не привели к успеху. Он почувствовал, как ему сделали какой-то укол в руку. И на него надвинулась ть