ее в руках. Но едва последнее сплетение света и тьмы влилось в Единственный оставшийся камень, едва судья подумал о том, что миссия Хлои завершена, как таинственный процесс обратился вспять. Только что сквозь тело Хлои к камню текли мировые волны, и вот они уже изливаются из камня, перетекая в руки, держащие его, поднимаясь к плечам, к лицу, к груди... Сквозь покровы одежд судья отчетливо видел, как тело девушки обретает подобие камня. Сначала свет озарил изнутри ее облик, потом в него вошли темные знаки Тетраграмматона. На глазах судьи тайна в ладонях Хлои начала таять, растекаться, умаляться в размерах. Чем меньше становился камень, тем совершеннее становилась плоть девушки, она сама наполнялась тем, чем раньше полон был камень. Неизъяснимая Протоматерия устремилась по единственному пути, проложенному единственной душой, единственной, но не одинокой. Ибо пока происходили все эти дивные перемены, глаза Хлои сияли навстречу ее земному повелителю неизреченной любовью, в них горел отблеск славы Господней, явленной зримо им двоим, и ничто не омрачало радости, объявшей их обоих. Камень перед ними был един с камнем, заключавшим весь их мир. И там, и здесь одна и та же сила властно заявляла о себе. Наконец величественное превращение свершилось.
     Хлоя все еще стояла перед судьей с протянутыми руками, но теперь руки ее опустели. Зато в ней и вокруг нее словно нарождался свет нового ясного дня. В нем не было ни грозных световых вспышек, ни мелькания цветовых пятен, нет, просто из ее тела изливалось совершенное бытие, омывая и фигуру судьи, наблюдавшего за происходящим глазами обычного смертного существа. Этими глазами он видел, как на челе девушки, словно ночь ее нового дня, проступают черные знаки Тетраграмматона. Хлоя стояла, полностью уйдя в себя, а камень неторопливо шествовал сквозь ее природу, чтобы занять свое место в мировом порядке. Его таинственная зримость возвращалась в изначальную невидимость, из которой была вызвана когда-то для жизни в короне царя Иерусалима, Наместника Единого Сущего, властно повелевающего духами и людьми. Камень уходил, уходил от алчущих рук, тянущихся схватить его, от темных сознаний, вынашивающих планы его использования, от армий и тайных союзов, от корысти и грабежа, уходил открытой дорогой сердца.
     Померк свет, истаяла тьма. На миг облик Хлои озарился красотой обретенного Предела Стремлений, и все кончилось. Все еще с протянутыми, словно для объятия, руками, с глазами, расширенными великой грустью расставания, Хлоя вскрикнула, покачнулась, и лорд Эргли едва успел подхватить падающее бесчувственное тело.

Глава 18

Природа закона

     Все говорили, что Сесилия Шилдрейк прекрасно относилась к своему мужу, возможно поэтому он и покончил с собой лет через десять после исчезновения камня. Вряд ли кто понимал, на что намекала она в разговорах с близкими и не очень близкими друзьями, рассказывая о волшебном талисмане, бывшем некогда их собственностью. Кажется, она имела в виду, что с его помощью можно было попадать куда угодно и практически сразу. Но однажды муж едва не потерял эту чудесную вещь, когда они ехали в машине, а спустя некоторое время все-таки потерял окончательно в собственной гостиной. Нет, конечно, ей никогда и в голову не приходило укорять его за это, разве что первые год-два. Ну а сначала она очень переживала. Из ее рассказов выходило, что они с мужем сидели рядышком и смотрели на эту штуку - никто не помнил, да и не старался вспомнить, на что именно, - а потом Энгус положил ее на место. Первые два года считалось, что он положил ее не на то место, на которое следовало, а после уже никто не мог понять, что же произошло на самом деле. То ли он сел на нее, то ли съел, то ли продал, то ли спрятал - варианты зависели от того, чем слушатель считал таинственный предмет - яйцом, леденцом, какой-нибудь экзотической диковинкой или драгоценным камнем. Короче, каким-то образом он от нее избавился, и в результате разбил жизнь своей ненаглядной Сесилии. Наверное, так оно и было в действительности, если учесть ее вечное недовольство всем на свете и радикальные финансовые проблемы, последовавшие за самоубийством Энгуса.
     Мистер Гатер Браун, холостяк, в деле охраны своего экземпляра камня мог рассчитывать только на себя. Поэтому в потере камня винить ему оставалось только себя. Его положение оказалось похуже, чем у Шилдрейка, и с каждым месяцем продолжало ухудшаться. Гатер Браун не смирился с потерей. Он поднял на ноги множество ученых и требовал, чтобы они продолжали исследования того злосчастного куска кварца, которым он предлагал заменить камень. Ученые взялись за дело с похвальным рвением (правда, не совсем бескорыстным) и засыпали министра отчетами. Многие действительно заинтересовались случаями замечательных исцелений в Риче и требовали от Гатера Брауна подробностей. Запросы приходили со всего света.
     Со времени достопамятных событий между министрами иностранных и внутренних дел словно пробежала черная кошка. Ни в одном вопросе они не могли прийти к согласию. Причины такого расхождения мнений не понимал никто, в том числе и премьер-министр, но в результате его правительство потерпело полное крушение.
     Оба политика, Шилдрейк с женой, Карнеги и Френк Линдсей ни на минуту не переставали подозревать и ненавидеть друг друга. Их нечистые помыслы камень обернул против них самих, с ними они и жили теперь, не в силах избавиться от воспоминаний.
     О камне нельзя было забыть, это противоречило его вечной природе. Даже миссис Фергюсон у себя в деревне угощала всех знакомых историей своего таинственного исцеления не от природной болтливости, а потому, что не могла забыть, и, не признаваясь сама себе, любила камень.
     В иранском посольстве наступила тишина. Профессор Пеллишер тоже помалкивал. Только одно событие было встречено всеми участниками каменной мистерии с единодушным одобрением - внезапная отставка Верховного судьи.
     В доме у Ланкастерских ворот, в дальней комнате, в удобной постели уже девять месяцев лежала наполовину парализованная, бесчувственная ко всему происходящему Хлоя Барнет. Она поселилась здесь в тот самый день, когда в Вендсвортской тюрьме наконец испустил дух несчастный заключенный, а в Риче поднялся с постели сын мэра. Их спасительница, молчаливая, с пустыми, погасшими глазами целыми днями лежала неподвижно, и только изредка половину ее тела, еще не обретшую вечный покой, сотрясала долгая дрожь.
     Консилиум врачей постановил считать приключившуюся болезнь апоплексическим ударом, на что лорд Эргли позволил себе заметить тогда же: "Возможно, это и удар, но к апоплексии он не имеет никакого отношения". Обычно же Верховный судья молчал. Когда выяснилось, что у его секретаря нет близких родственников, он просто перевез Хлою из больницы к себе домой. В конце концов, заболела она на службе, возможно, из-за чрезмерной нагрузки. Так говорили, во всяком случае лорд Эргли позволил утвердиться именно этой версии.
     Хаджи возвращался в Иран. Перед отъездом лорд Эргли сказал ему:
     - Если попытаться объяснить людям, как выглядит Предел Стремлений, боюсь, немногие из них рискнут достичь его.
     - Дух ее освобожден от рутинной работы, - сдержанно сказал Хаджи.
     - Вот именно, - усмехнулся судья. - И мой тоже. Вы, наверное, видели сообщение в утренних газетах?
     - А вам не кажется, что и ваша служба тоже имела отношение к камню? - неожиданно спросил Хаджи.
     - Я верил в это, - спокойно ответил лорд Эргли. - Но мне не хотелось пользоваться своим служебным положением в той личной сваре, которую готовы были затеять со мной все эти министры и деляги. Хотя правительству пришлось бы изрядно потрудиться, чтобы снять меня с поста. Я всегда считал Закон выше служителей Закона, и мне, естественно, не хотелось превращать его в сад, где будет произрастать моя гордыня. Теперь, когда этот ребенок моими стараниями обрел столь страшный конец, я никого к ней не подпущу и сам буду служить ей все оставшееся время.
     - Я так и не смог понять ход ваших мыслей, - покачал головой Хаджи. - Я до сих пор не понимаю, как можно, зная и видя все эти вещи, так и не поверить в камень?
     - А кто говорит, что я не верю? - удивился лорд Эргли. - Я верю в то, что некоторые нездешние сущности неожиданно возникли здесь, на земле; от одной я отказался, чтобы обезопасить ее, а за другой буду теперь присматривать ради ее покоя.
     - Вы - странный человек, - проговорил Хаджи. - Однако прощайте, вы ведь вряд ли приедете на Восток.
     - Не надо слишком презирать нас, - сказал лорд Эргли. - Так уж устроены мы. Иронизируем над тем, что любим, и презираем то, к чему стремимся. Это наша культура, и она дала нам великих поэтов, учителей Закона и святых.
     До свидания, Хаджи.
     - Милость Сострадающего да пребудет с вами, - пробормотал Хаджи.
     - Ну что ж, я и в это буду верить. У меня на то свои причины, - отозвался лорд Эргли.
     На том они и расстались.
     Лорд Эргли послал короткую записку Френку Линд сею.
     В ней ни слова не говорилось о камне, только о болезни мисс Барнет (на этом месте лорд Эргли помедлил и все-таки написал с улыбкой "вследствие апоплексического удара") и о том, что он рад будет видеть мистера Линдсея в любое время.
     Френк не явился. Примерно с неделю он размышлял над ответом, но так и не смог отыскать подобающего. Рассуждая привычным образом, он пришел к выводу, что если бы Хлоя хотела видеть его, она и сама могла бы написать, а так - не его дело соваться туда. Оградив себя от этих беспокойств, он примерно так же отгородился и от всех прочих, поэтому завершение истории камня Соломона осталось ему неведомым. Френк Линдсей прожил довольно обычную жизнь, не лишенную определенных успехов на профессиональном поприще, и единственной заботой, от которой он не сумел отгородиться, стала смерть.
     Зато на протяжении долгих месяцев раз в несколько дней обязательно звонил Донкастер. Он и заходил довольно часто, взглянуть на Хлою, поговорить с лордом Эргли, и только ему одному, когда пришло время, бывший Верховный судья прислал записку следующего содержания: "Мой дорогой Оливер, Хлоя умерла вчера вечером. Кремация состоится во вторник. Если позвоните мне часов в одиннадцать, сможем поехать вместе. Ваш Эргли".
     Казалось, ничто не предвещало конца. Какие бы процессы ни происходили в теле девушки с того дня, как ее сущность слилась с камнем в одно целое, завершились они тихо и незаметно. Плоть обрела очищение. Лорд Эргли оказался рядом по чистой случайности. Он просто задержался у кровати больной перед тем, как отправиться спать к себе, в соседнюю комнату. Он заметил, как левую половину тела Хлои охватил один из приступов судорожной дрожи, время от времени возникавших по непонятной причине Но в этот раз дрожь охватила все тело От головы к ногам девушки прокатилась волна вибрации, Хлоя глубоко вздохнула, что-то неразборчиво проговорила и умерла.
     Лорд Эргли понял, что это конец. Он долго стоял у постели, потом коснулся пальцами мертвого лба, на котором еще отчетливее проступили знаки Тетраграмматона.
     - Земное - земле, - тихо сказал он. - И справедливость - справедливости, а камень - Камню. - Его рука накрыла лоб Хлои. - По воле Божьей! - пробормотал судья. - До свидания, дитя, - с этими словами, исполнив свою работу, он вышел из комнаты.
     В машине, когда они возвращались с кремации, Донкастер с горечью сказал судье:
     - Мудро ли было посылать ее на этот подвиг?
     - Кто может знать? - ответил Эргли. - Она искала мудрости. Что еще может сделать на земле такой дух?
     - Но она могла бы обрести любовь и счастье. И другие тоже. Вокруг нее всегда был свет.
     - Да, именно так это выглядело, - ответил лорд Эргли, помолчал, глядя в окно, и продолжил:
     - Но кто скажет, откуда шел этот свет? С месяц назад я вынес приговор по делу человеку, из ревности убившему свою невесту. Я спросил, как обычно, не скажет ли он что-нибудь в свое оправдание? И тогда он крикнул, что я могу повесить его, и это будет, наверное, справедливо, ведь он совершил преступление. Но есть высшая справедливость, и перед ней он уже чист. У меня никогда не было привычки навязывать другим свои собственные моральные нормы, тем более подменять ими Закон, и я ответил ему, что это вполне возможно. И вот теперь я думаю: если высшая справедливость действительно существует, не допускаете ли вы, что это дитя обрело больше, чем были в состоянии дать ей вы, я или все прочие? Сейчас она улыбается текущей мимо воде. Могла бы она достичь большего, пробираясь по шатким камням?
     - А что, вода всегда должна течь мимо? - спросил Оливер.
     - Ну, такова природа воды, - ответил лорд Эргли. - А природе Хлои свойственно было идти над ней. Может быть, она обрела свет, уже сиявший над ней однажды. Может быть, она уже пришла к Богу, в которого мы с ней решили верить.
     Возле Ланкастерских ворот судья распрощался с Донкастером, отпустил машину, поднялся к себе в кабинет и остановился, задумчиво озираясь. Его служба закончилась. Судя по всему, впереди его ожидали еще долгие годы жизни. Надо было чем-то занять ее. Случайно взгляд его упал на рукопись "Природы Закона", он давно не касался ее. Подойдя к столу, судья взял несколько листов. На отпечатанных страницах кое-где виднелись пометки, сделанные рукой Хлои: перечень цитат, номера страниц, содержащих ссылки . Лорд Эргли присмотрелся. На миг ему показалось кощунственным допустить на эти поля чью-нибудь другую руку. Но он тут же улыбнулся.
     Вот уж это точно против всей природы камня, да и против той работы, которую проделали они вместе. Какая ни на есть, но если она стоит того, чтобы ее доделать - а это вполне возможно - и если без посторонней помощи доделать ее не удастся, то не сама ли природа Закона, не сама ли природа камня подсказывают ему решение?
     - С другой стороны, - вслух произнес лорд Эргли, - примерно на год я найду оправдание собственному существованию. А может, и не найду. Путь к камню лежит в самом камне. Лучше доделать эту работу сейчас, чем потом возвращаться к ней, устав от бесцельно проходящего времени.
     Он неприязненно покосился на телефон, но все же подошел к нему, полистал справочник и, уже положив руку на трубку, сказал самому себе:
     - И еще. Хотя царь и писал "Экклезиаст", но суд-то в Иерусалиме продолжал разбирать дела. Я полагаю, "Экклезиаст"... Алло? Паддингтон, 814... Это агентство машинописи?



2


3