такой зной,  когда соль
разъедает глаза?
     Но позорно предстать перед Мусаибом обманщиками. Вдруг Абдул схватил за
руку ассирийца и  кивнул на двух феррашей Караджугая,  которые,  скрываясь в
тени шимшадов, неотступно следовали за дервишем.
     Вот он повернул к мосту, повернули и женщины.
     Обогнув  мечеть,  дервиш  проскользнул в  узенькую улочку.  Заговаривая
Айшу,  Нестан увлекала ее  за  дервишем:  теперь понятно,  друг  ведет ее  в
безопасное место,  где  скроет для  выжидания благоприятного часа бегства из
персидского ада.  Вот  большая постройка,  выходящая на  две  улицы.  Дервиш
направился под каменные своды,  незаметно махнув рукой. Нестан остановилась,
будто любуясь лазуревыми изразцами:
     - Аллах,  чей это ханэ? Заглянем, что под сводами. - И, схватив Айшу за
край чадры, потащила к нише, в которой скрылся дервиш.
     Она не  слышала шороха за  углом,  чья-то тяжелая рука опустилась на ее
плечо.  Ассириец грубо спросил,  куда  торопится прислужница?  Разве Гулузар
позволила ей, подобно неприличным женщинам, посещать подозрительные места?
     Земля ушла из-под ног Нестан,  на миг она растеряла все слова, но страх
не  только за себя,  но и  за друга,  переодетого дервишем,  вернул ей силы.
Отбросив  руку  евнуха,  она  выкрикнула:  ханум  Гулузар  отпустила  их  на
полбазарного дня, и евнух, да еще с чужого двора, пусть убирается к шайтану,
они без него найдут дорогу в Давлет-ханэ!
     Ассириец так и застыл от дерзости рабыни.
     - Если сейчас не последуешь за мной,  я обращусь к феррашам,  - вот они
тоже на вас смотрят.
     Айша  задрожала,   всхлипывая,   она  умоляла  благородных  смотрителей
гарем-ханэ не  позорить их.  Конечно,  они  покорно последуют за  всемогущим
евнухом...
     Как  шла по  бесконечным улицам Исфахана,  как вошла в  железные глухие
ворота задней стены Давлет-ханэ,  Нестан не помнила... Она билась в рыданиях
на тахте в своей каморке.
     Айша в полном неведении,  искренне возмущалась собакой-ассирийцем,  так
грубо - неизвестно почему - обошедшимся с бедной княгиней.
     Обеспокоенная Гулузар,  надев  лучшее  платье  и  накинув легкую вуаль,
побежала к Тинатин.  Надо предупредить шум:  если даже Нестан хотела бежать,
об этом никто не должен догадываться.
     Гулузар  так  порывисто влетела в  покои  Тинатин,  что  прислужница не
успела предупредить:  у царственной Лелу - Сефи-мирза. И Гулузар не заметила
его,  скромно  отошедшего  в  нишу.  Волнуясь,  она  сбивчиво  рассказала  о
случившемся,   упрашивая  высокочтимую,  ангелоподобную,  царственную  ханум
защитить бедную княгиню. Нет сомнения, проклятый ассириец подкуплен Фатьмой,
- неприятная хасега давно завидует счастью Гулузар и  решила отобрать у  нее
знатную пленницу.
     Тинатин все поняла: Нестан получила через купца указание, как скрыться,
а дервиш,  конечно,  слуга,  подосланный доброй Хорешани. Но об этом никто в
гарем-ханэ  не  должен  знать.  Тинатин оглядела хасегу,  в  своем  волнении
Гулузар  была  поистине  хороша.   Неужели  Сефи  не  воспользуется  случаем
посмотреть на красавицу? Тинатин погладила шелковые волосы наложницы:
     - Успокойся,  добрая Гулузар,  никто не отнимет у  тебя княгиню,  ибо я
этого не  хочу.  Ты  пришла как раз вовремя:  я  иду навестить ханум Гефезе.
Хочешь сопровождать меня? Там полный гарем веселых хасег, и ты рассеешь свое
волнение.
     Гулузар припала губами к подолу платья высокой покровительницы:
     - Разреши, царственная ханум, успокоить княгиню.
     - Иди.  Не  забудь надеть голубой абу,  ибо ты  будешь сидеть со мною в
комнате приветствий у ханум Гефезе.
     Гулузар  хотела  вновь  припасть  к  стопам  Тинатин,  но  в  этот  миг
встретилась с глазами Сефи-мирзы. Вспыхнула и стремительно скрылась.
     Помолчав, Тинатин спросила сына, как нравится ему Гулузар.
     - Моя светлая мать, не найдешь ли ты возможным подарить Гулузар от меня
ожерелье из драгоценных раковин?

     Видел Папуна,  как погибла последняя надежда Нестан.  Переплетение улиц
Исфахана слишком похоже на паутину, и не выбраться из нее бескрылым. В своей
печали Папуна забыл  об  осторожности.  Выйдя  из-под  свода,  он  задумчиво
побрел, сам не зная куда.
     Внезапно перед ним выросли двое феррашей. Папуна поднял глаза и заметил
знак служителей Караджугай-хана. "Нашел все же!" - незлобиво подумал Папуна.
     - Бисмиллах!  Почему правоверные так  крепко вцепились в  мой рукав,  -
разве я похож на кувшин с шербетом?
     - На кувшин с  шербетом -  как воробей на осла,  но на лазутчика -  как
муравей на муравья! - не отпуская рукава, буркнул старший.
     Ферраши готовы были  избить дервиша,  если бы  осмелились.  Им  надоело
охотиться за  страшилищем,  выползшим из  пекла шайтана.  Они  узнали его по
веревочному следу на шее.
     Папуна насмехался:  торопливость только мышам полезна,  а  вот  если бы
умные ферраши продолжали тихо следовать за  ним,  то  на майдане изловили бы
двух настоящих лазутчиков султана,  за что от самого шах-ин-шаха получили бы
звание шахских телохранителей.  А  на  какую награду они могут рассчитывать,
поймав бедного дервиша? На горсть воздуха! И то от смотрителя конюшен.
     Ферраши насторожились:  может,  лазутчики и  сейчас не  майдане?  Тогда
аллах сразу поможет поймать и тигра,  и охотника.  Дервиш прав -  из-за него
только собственный пот потеряешь.
     Папуна охотно взялся указать,  где находятся турки.  Завтра они с зарей
покидают Исфахан,  нагруженные полезными сведениями и  серебряным тазом  для
своего султана.
     Ферраши заволновались и кратчайшей дорогой направились к майдану.
     Развлекал Папуна  их  рассказами о  чудесах,  которыми  аллах  наградил
святых дервишей,  и  предложил тут же  из одного бисти сделать два.  Он сжал
ладонью монетку, покрутил над головой и проникновенно пропел:
     - О аллах, ферраши благодарят тебя за щедроты твои!
     Ферраши  изумленно уставились на  ладонь,  на  которой поблескивали два
бисти,  и,  схватив их,  попросили повторить чудо.  Дервиш не  заставил себя
долго упрашивать, сжал ладонью монетку, покрутил над головой и проникновенно
пропел:
     - О аллах, мне довольно и бытия твоего, но удвой щедрость к правоверным
твоим!
     Ферраши тяжело  задышали и  стали  рыться у  себя  в  карманах.  Папуна
вздохнул:  если бы аллах позволил дервишам совершать чудеса для себя,  то он
давно  накрутил бы  себе  мраморный дом.  Но  аллах  в  своей мудрости решил
сохранить в  чистоте своих служителей,  ибо в  противном случае некому будет
прославлять  небо.   Младший   ферраши   нерешительно  спросил,   может   ли
благочестивый любимец аллаха удвоить пол-абасси?  Оказалось, что может. Взяв
протянутую с  большим опасением серебряную монетку,  Папуна снова сжал ее  в
ладони:
     - О аллах, от тебя я обогатился тобою. Но разве не видишь, кто просит и
ради кого ты даешь?! - и, завертевшись на одной ноге, через мгновение разжал
кулак и протянул младшему два пол-абасси.
     На  лбу  феррашей показались капли пота.  Папуна пришлось еще  пять раз
покружиться на одной ноге.
     Оглянувшись во все стороны, старший шепнул:
     - Может, и туман святой служитель неба удваивает?
     - Как раз ты угадал!
     Старший феррашй вытащил из-за пазухи грязный платок,  бережно развернул
и, не сводя глаз с шершавой руки дервиша, протянул туман.
     Но  Папуна  отстранил  монету.   Для  такого  большого  чуда  требуется
помещение:  аллах допустит дервиша сотворить за час двадцать туманов, за три
часа шестьдесят, за...
     Глаза феррашей загорелись,  базарный день  едва  перешагнул через черту
полдня, до вечера можно набить шаровары богатством... Но куда войти?
     Сначала дервиш сказал:  "Все равно",  -  но когда они подошли к шумному
каве-ханэ,  он в  сомнении покачал головой,  -  слишком много жадных рук,  а
сегодня аллах во сне шепнул:  можешь обогатить двоих, но ни одного больше. И
посоветовал зайти в шербет-ханэ,  ибо купцы сейчас насыщаются люля-кебабом в
ханэ напротив, у цирюльника.
     Но,  к  досаде  феррашей,  шербет-ханэ  заполнили  погонщики верблюдов.
Ферраши,  красноречиво помахивая  палками,  приказали  погонщикам  убраться.
Здесь  дервиш будет просить аллаха обогатить бедных правоверных.  Погонщики,
вежливо улыбаясь,  стали  поглаживать рукоятки дорожных ножей и  потребовали
двойные чаши с шербетом.
     - От  нетерпения феррашй  разгоряченно замахнулись палками,  но  дервиш
сказал: "Пусть смотрят", - и, подкинув туман, завертелся на одной ноге:
     - О аллах,  ты -  милость великодушия,  ты -  источник вещей!  Дай силу
умножиться серебру! - и, вскочив на табурет, раскрыл ладони, полные монет.
     Ферраши  жадно  пересчитали аббаси,  не  замечая  изумления погонщиков.
Между тем  дервиш посоветовал не  досаждать аллаху мелкими просьбами:  пусть
ферраши развяжут шаровары, и он, как мешки рисом, набьет их золотом. Ферраши
дрожащими руками  распустили кожаную тесьму.  Но  тут  погонщики,  отодвинув
чаши, повскакали с мест: они тоже хотят золотой милости аллаха. Разразившись
бранью,   ферраши,   придерживая  одной   рукой  шаровары,   набросились  на
погонщиков,  осыпая их ударами.  Хозяин с  воплями выскочил на улицу.  Двери
шербет-ханэ  облепили зеваки.  Какие-то  нищие  жадно  допивали шербет.  Тут
ферраши заметили,  что "источник богатств" рванулся к выходу.  Они бросились
за  ним,  но погонщики не отставали,  старший ферраши,  запутавшись в  своих
шароварах,  упал на пороге.  Споткнувшись, покатился и младший, сбивая с ног
погонщиков...
     Когда ферраши,  выбравшись из барахтающейся кучи, бросились на площадь,
их  встретили  восторженным  улюлюканьем:   они  были  в  тюрбанах,  но  без
шаровар...
     Уже  издали Папуна слышал неистовые крики,  ругань.  Заметая следы,  по
глухим закоулкам он к вечеру добрался до тихого дома Пьетро делла Валле.
     Внимательно выслушав увлекательное происшествие,  Пьетро встревожился и
решительно заявил:  сегодня же  ночью Папуна,  сбросив маску,  превратится в
старого миссионера и вместе с двумя монахами направится в Решт.
     Пробовал было  Папуна  сопротивляться:  он  должен еще  раз  попытаться
освободить Нестан, не может грузин бросить друга в несчастье.
     Но Пьетро был неумолим:  нельзя из-за иконы рисковать церковью.  Папуна
подверг опасности не только себя и несчастного купца,  но и всю католическую
миссию. А главное, если купец закончит свое путешествие на виселице, то прах
Паата навсегда останется в неверном Исфахане, ибо больше никто не решится на
столь опасное дело.  Да и он,  делла Валле, только ждет отпуска шаха Аббаса,
чтобы вернуться в Рим.
     Напоминание о Паата сильнее всего убедило азнаура, и он молча сдернул с
лица страшную маску.
     В  полночь,  закончив прощальный ужин и  осушив последнюю чашу терпкого
вина,  Папуна спрятал за пазуху послание делла Валле к Саакадзе, надвинул на
глаза  черный капюшон и  в  сопровождении двух  монахов выехал из  Исфахана.
Конечно, Папуна не поехал в Решт, путь его лежал в Гулаби, к Тэкле...


        "ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ"

     Как  от  прикосновения огня  вспыхивает засохшее дерево,  так  от  слов
Моурави расцветала надежда.  Без устали разъезжал он по царским деревням.  И
только Лихи  не  удостоил посещением.  Рогатку на  Куре выкрасили в  голубой
цвет.  Обновили мостки.  На  берегу выложили из гальки узоры.  Упорствовали,
стараясь показать,  что их  права незыблемы.  Но легче остановить реку,  чем
взнуздать время.  И все больше тревожились лиховцы,  ибо до них беспрестанно
доходили вести об уничтожении рогаток. Да и мсахури князей разговаривали уже
не так самоуверенно.
     Старик Беридзе советовал выслать навстречу Моурави выборных, но на него
зашикали:  "Увидит  их  богатство и  вновь  заговорит Моурави об  уменьшении
пошлины с крестьян".  "Мы в стороне, нам нечего опасаться", - твердили одни.
"Еще многие рогатки на земле стоят", - твердили другие.
     Но  когда  совсем близко проехал Моурави и  опять не  завернул в  Лихи,
заволновались  даже  богатые:  "Что  делать?!"  Решили  послать  выборных  в
соседнюю деревню,  где остановился Моурави.  Но и  тут не повезло владетелям
речной  рогатки -  Моурави отказался посетить Лихи.  И  выборные с  тоской и
тревогой наблюдали,  как месепе,  глехи,  даже мсахури толпами бегали за его
конем.  И ширился сказ о счастливой поступи Моурави:  "Куда ни ступит -  все
расцветает".  Старики вглядывались в его величавое лицо, удивлялись: неужели
он  был  грозой Карчи-хана!  Неужели от  взмаха его  меча  буйный ветер смял
Марткобскую равнину?  Неужели  его  стальная  десница  удержала  Грузию  над
смертельной пропастью?  Вот он идет спокойным шагом по шелестящему полю. Вот
нагибается,  подымает горсть земли и  озабоченно прощупывает влажность.  Вот
приподымает еще зеленые гроздья,  угадывая вес винограда.  Вот на  пастбище,
теребя золотое руно,  говорит с  пастухами о  приплоде.  Вот на  изгибе реки
помогает рыбакам тянуть сети,  где бьется тяжелая рыба... Удивляются старики
и гордым взглядом окидывают горы и долины.
     Желтеет дорога,  пробегая между колючими изгородями,  и  падает вниз  к
ущелью.   Здесь  по-прежнему  громоздятся  кругляки,  мешая  движению  воды.
Притаившееся эхо  отвечает тысячами голосов на  громкий крик  и  легкий стук
копыт. Причудливо мохнатятся тени на скалистых изломах.
     В Кватахевский монастырь Саакадзе приехал поздним вечером.  Над строгим
конусом храма светилась первая звезда.  Тихо  плыл над  темнеющими деревьями
протяжный звон.
     "Завтра воскресенье",  -  вспомнил Георгий,  спрыгивая с  коня у ворот.
Эрасти бросил поводья оруженосцам и последовал за Саакадзе.
     Не  только желание повидать сына привело Георгия в  обитель.  Он  решил
выпытать у  Трифилия,  в  какой  степени церковный съезд  может помешать его
государственному плану укрепления страны.
     Конечно,  и  Трифилий не  поверил предлогу посещения.  В  такое горячее
время Моурави не будет предаваться нежности родительского чувства.
     В углу просторной кельи, возле ниши, уставленной старинными кувшинами и
рукописными  книгами  в   тяжелых  кожаных  переплетах,   удобно  устроились
настоятель и  гость.  Сперва  говорили  о  предпринятых Георгием  мерах  для
восстановления крестьянских хозяйств, потом перешли к делам иноземным.
     Везир султана,  хитроумный Осман-паша,  разуверившись в силах Шадимана,
прислал  тайного  гонца,  босфорского бека.  Везир  предлагает военный  союз
против  Ирана  и,  кладя  первый камень величественной дружбы,  придвигает к
Самцхе-Саатабаго  войско   под   начальством  Сафар-паши,   дабы   Картли  в
необходимый час  могла  воспользоваться помощью  султана.  Также  предлагает
прислать в Стамбул послов для переговоров о военном и торговом союзе.
     Делясь своими мыслями с  настоятелем,  Саакадзе откровенно сказал,  что
вероломство шаха черным призраком встало на рубежах Грузии,  и он, Саакадзе,
решил  не   пускать  больше  мусульманский  призрак  за  пограничную  черту.
Осторожность подсказывает оттянуть скрепление печатью военного союза. Турция
вновь готовится к  войне с  Ираном и  может потребовать от Картли переброски
войск в  ханство Азербайджан.  Это опасно,  невыгодно и  неразумно.  Незачем
жертвовать  дружинниками  ради  исконных  врагов.   Но  следует  довести  до
"алмазного уха" шаха Аббаса о такой возможности...
     Саакадзе вопросительно смотрел на Трифилия,  в  раздумье поглаживающего
бороду.
     - Если совета ждешь,  Георгий,  думаю,  ты прав; осторожность - главный
спутник государственного мужа.  Но  сразу же  не  отказывай,  тяни,  сколько
можешь. Послов в Стамбул обещай.
     - Торговые дела не терпят оттяжки.  Я  заверил амкаров и  купцов в том,
что  вывоз  марены,  шелка,  кожи  и  шерсти  сильно  увеличится,  заверил в
беспрерывном движении по новому торговому пути иноземных караванов.  Под шум
весов и аршинов мы сумеем вооружить постоянное войско.  А насчет военных дел
можно сослаться на  предстоящие княжеские съезды.  Когда вырешатся пожелания
Картли, послы выедут в Стамбул.
     - Только поверят ли умные турки, что ты нуждаешься в советах князей?
     - Тогда сошлюсь на церковь.
     - Церковь? Не стоит крестом дразнить полумесяц. Но полумесяцем дразнить
"льва" необходимо.  -  Трифилий тяжело опустил руки  на  крест.  -  Кстати о
церковном съезде напомнил:  конечно, епископы и митрополиты о торговых делах
заговорят.  Военные союзы католикос решил обдумать.  В  Русию надо отправить
послов...
     - Разве святой отец о чужеземных делах решил с пастырями совещаться?
     - И об этом тоже... Все нити тянутся к одному узору...
     Саакадзе    притворился   встревоженным:    церковь    всемогуща.    Он
беспрекословно во  всем  подчинится наместнику неба  и  решениям преподобных
отцов церкви, но он знает: султана и шаха надо убеждать мечом, а не крестом.
     - Решать, может, придется кресту, а убеждать непременно мечу... Поэтому
католикос без тебя, Георгий, определений собора не вынесет.
     - Аминь!  -  облегченно вздохнул Саакадзе.  Он  именно  этого  и  хотел
добиться.  -  Если благополучно закончу переговоры с  Турцией,  новый храм в
Тбилиси воздвигну.
     - Не только в Тбилиси,  -  загадочно прищурился Трифилий,  - все храмы,
разрушенные  персами,   надо  восстановить...  На  том  будет  первое  слово
католикоса.
     "Грабители!" - чуть было не вскрикнул Саакадзе, но не вскрикнул:
     - Думаю, этого захочет и правитель. Только где взять столько монет?
     - Надо найти,  Георгий.  В этом залог успеха задуманного тобой плана, -
сдержанно, но твердо заключил настоятель.
     Саакадзе  задумчиво  прошелся  по  келье.  Свет  лампады  растекался по
сумрачной фреске. Так вот за какую плату церковь утвердит постоянное войско!
Но этим не ограничатся святые отцы,  еще многого потребуют. Трифилий недаром
сказал: "Первое слово католикоса".
     Послушники вовремя внесли яства и густое монастырское вино.
     Черный  князь  отличался широким  гостеприимством.  В  его  кладовых  и
подвалах было все лучшее,  что могло дать не  только монастырское хозяйство,
но и грузинское и не грузинские царства.
     Дружеская беседа  тянулась  до  первого  предвестника утра.  За  столом
говорили только о веселом. Отцу Трифилию было чем вспомянуть молодость, и он
не стеснялся былого буйства и отваги. Не стеснялся и былых обильных утех.
     Нашел бы и Саакадзе, что вспомянуть: битвы, скитания, пути человеческих
страстей. Но он застенчиво молчал об этом.
     Так,   довольные  друг  другом,   они   удобно  восседали  в   глубоких
монастырских  креслах,   наслаждаясь  вином   и   веющей  из   темного  сада
прохладой...
     Наутро Бежан  попросил отца  оказать честь его  келье.  Нехотя Саакадзе
исполнил просьбу.  Он никак не мог примириться с монашеством сына. То, с чем
собирался бороться,  угнездилось в  его  семье...  Но,  войдя  в  просторную
светлую  келью,   Саакадзе  смягчился.   Длинный  стол   уставлен  красивыми
кувшинами,  полными  благоухающих роз.  Фолианты,  свитки,  древние гуджари,
разноцветные чернила,  тонко  отточенные гусиные перья  говорили о  любви  к
труду и науке:  "Кто путешествует ради науки,  тому аллах облегчает дорогу в
рай", - припомнилось Саакадзе...
     Вскоре он  понял,  что сын не  совсем бескорыстно пригласил его.  Бежан
напомнил,   как  преданно  сражались  кватахевцы,  сколько  храбрецов  пало.
Монастырь оскудел  монахами,  воинами,  конями.  А  сколько запасов съедено!
Виноградники не  возделаны,  розовое масло  наполовину убавилось.  Застой  в
монастыре, даже пиявки в Тваладском озере не плодятся...
     Удивленно рассматривал Саакадзе своего сына.  В кого он?  "У нас в роду
купцов нет.  У Эристави...  да,  пожалуй, Зураб тоже так говорил бы, если бы
огромные трофеи не обрадовали его, как и других князей".
     - Ты говоришь -  убытки? Но если память моя по-прежнему крепка, не вижу
- в  чем?  Благодаря моим заботам шах Аббас