!" - подумал, взглянув на него, Базиль.

- Ну, Оливье, - обратился Даву к адъютанту, - приглядитесь
получше к этому человеку и скажите мне, - вы, как никто, должны
хорошо все помнить, - не этот ли именно господин был нами взят в
плен под Смоленском? Подумайте хорошенько... Что скажете? Не он
ли провел там у нас в городе, на свободе, целые сутки и ночью,
все разузнав, и, несмотря на данное слово, изменнически бежал? Вы
должны это в точности помнить. Ваша память - записная книжка...
Их , как помните, бежало двое: одного мы вскоре поймали и тогда
же на пути расстреляли, а другой скрылся... Не этот ли дезертир
теперь стоит перед вами?

"О, приговор мой подписан! - в ужасе, замирая, подумал Базиль. -
Этот раболепный офицеришка непременно поддакнет своему
начальнику. Иначе не может и быть! Боже, хоть бы мое лицо
исказилось судорогой, покрылось язвами проказы, если во мне
действительно есть хоть малейшее роковое сходство с тем
беглецом".

- Ну, глядите же, Оливье, внимательно, - подсказал Даву
адъютанту, - я вас слушаю.

Адъютант, переминаясь остатками ботинок, едва державшихся на его
ногах, неслышно подошел ближе к пленнику и пристально взглянул на
него.

- Да, помню, - негромко ответил он, - обстоятельство, о котором
вы говорите, ваша светлость, действительно было...

- Вы, Оливье, глупец или выпили лишнее! - не стерпев,
раздражительно крикнул Даву. - Вас спрашивают не о том, был ли
такой случай, или его не было: это я знаю лучше вас. Отвечайте,
приказываю вам, на другой вопрос: этот ли именно господин бежал у
нас из плена в ту ночь, когда мы заняли Смоленск? Поняли?

Перовский видел, как за секунду угодливые и, по-видимому,
совершенно покойные глаза адъютанта вдруг померкли, точно куда-то
пропали. Адъютант тронул себя за хохолок, прижал руку к груди и
вполголоса, побелевшими губами, произнес что-то, казалось, полное
неожиданности и ужаса. Базиль в точности не слышал всех его слов,
хотя они ударами колокола звонко отдавались в его ушах. Он
явственно только сознавал, как в наступившей затем странной
тишине вдруг жалостно и громко забилось его сердце, и он
помертвел. От него что-то уходило, что-то с ним навеки прощалось,
и ему болезненно, от души было чего-то жаль. И то, о чем он так
жалел, была его молодая жизнь, которую у него брали с таким
суровым, безжалостным хладнокровием. "Где же истина, где божеская
справедливость?" - думал Перовский.

- Я вас не слышу, ближе! - крикнул Даву адъютанту. - Говорите
громче и толковее.

- Этот господин, ваша светлость... - произнес Оливье, - я хорошо
и отчетливо все помню...

Перовский, держась за спинку близ находившегося стула, едва стоял
на ногах, усиливаясь слушать и понять, что именно произносили
бледные и, как ему казалось, беззвучные губы адъютанта.


     ЧАСТЬ ВТОРАЯ



                             БЕГСТВО ФРАНЦУЗОВ



                                    И прииде на тя пагуба, и не увеси.
                                                                 Исайя



                                    XXV



Через два дня после проводов жениной бабки и Авроры Илья
Борисович Тропинин, надев плащ и шляпу, отправился в сенат, где,
по слухам, была получена какая-то бумага из Петербурга. Он хотел
проведать, последовало ли наконец разрешение сенатским, а равно и
театральным чиновникам также оставить Москву. В то утро он узнал
от бывшего астраханского губернатора Повалишина, что их общий
знакомый, старик купец миллионер Иван Семенович Живов, убедившись
в приближении французов, запер в Гостином дворе свой склад и,
перекрестясь, сказал приказчику: "Еду; чуть они покажутся -
слышишь, чтоб ничего им не досталось; зажигай лавку, дом и все!"
Едва Илья въехал в Кремль и вошел в сенат, началось вступление
французов в Москву, был ими произведен известный выстрел картечью
в Боровицкие ворота, и французы заняли Кремль. Тропинин бросился
было обратно в Спасские ворота. Он полагал спуститься к
Москворецкому мосту и уйти с толпою, бежавшею по Замоскворечью. -
"Скорее, скорее!" - торопил он извозчика, У Лобного места его
окружила и остановила куча французских солдат, с криками уже
грабившая Гостиный двор. Посадив на тротуар этого длинного,
близорукого и смешного, в синем плаще, человека, французы со
смехом прежде всего стащили с его ног сапоги. Потом, весело
заглядывая ему в лицо и как бы спрашивая: "Что? удивлен?" - они
сняли с него плащ и шляпу. Огромного роста, в рыжих бакенбардах и
веснушках, унтер-офицер, скаля белые, смеющиеся зубы, спокойно
отстегнул с камзола Ильи золотую цепочку с часами и принялся было
за обручальное кольцо на его пальце. Обеспамятевший Илья очнулся.
Он бешено, с силой оттолкнул грабителя и, задыхаясь, с пеной у
рта, крикнул несколько отборных французских ругательств. -
Каково! он говорит, как истый француз! (Tiens, il parle comm e un
vrai francais!) - удивился унтер-офицер. Илью окружили и ввели
под аркады Гостиного двора, так как в близком соседстве уже
прорывалось пламя пожара над москательными лавками. Пленнику
предлагали множество вопросов о том, где в Москве лучшие магазины
и погреба, как пройти к лавкам золотых и серебряных изделий, к
складам вин и к лучшим модным трактирам. Пользуясь суетой, Илья в
одном из темных проходов Гостиного двора бросился в сторону,
выбежал к Варварке и скрылся в подвале какого-то опустелого
барского дома. Когда стемнело, он переулками добрался до
Тверского бульвара, отыскал знакомый ему сад богача Асташевского
и здесь, в дальней беседке, решился провести ночь. Забившись в
угол беседки, он от усталости почти мгновенно заснул. Его
разбудил дым, валивший клубами через деревья из загоревшегося
смежного двора. Не сознавая, где он и что с ним, и задыхаясь от
дыма, он выскочил из беседки.

Начиналось утро. С разных сторон поднимались густые облака дыма с
пламенем. Горели соседние Тверская, Никитская и Арбат. Тропинин,
вспомнив приказ Живова о сожжении его собственного дома,
оглядывался в ужасе. Его томил голод; разутые ноги окоченели от
холода. Куда идти? Дом жениной бабки, где, как он знал, вчера на
руках дворника осталось еще немало невывезенных припасов, был
невдали. Илья, перелезая с забора через забор, вышел па Бронную.
Отсюда было уже близко до Патриарших прудов. Полуодетый, без
шляпы и в одних испачканных носках, он, быстро шагая длинными
ногами, скоро миновал смежные, теперь почти пустые переулки. Уже
виднелась знакомая крыша дома княгини Шелешпанской. Тропинину
преградила дорогу кучка солдат, несшая какие-то кули и тюки.
Сопровождавший их офицер остановил Илью и приказал ему взять на
плечи ношу одного из солдат, которого тут же куда-то услал. Ноша
была в несколько пудов. Тропинин молча покорился такому насилию,
соображая, что этому будет же вскоре конец. Он донес куль до
Кремля. Оттуда его отправили с другими солдатами за сеном, а
вечером, дав ему поесть, объявили, что он будет при конюшне
главного штаба. В течение пяти дней Илья чистил, кормил и поил
порученных ему лошадей, выгребал навоз из конюшни и рубил для
офицерской кухни дрова. Посланный с товарищем в депо за овсом, он
нагрузил подводу, заметил на обратном пути, что пригнездившийся
на подводе усталый товарищ уснул, дал лошади идти, а сам без
оглядки бросился в смежный переулок. Место его второго побега
было близ Садовой. Он издали узнал церковь Ермолая и, опасаясь
погони, бросился в ту сторону. Мимо дымившихся и пылавших улиц
Тропинин снова достиг Патриарших прудов и теперь их не узнал.
Сколько он ни отыскивал глазами зеленой крыши и бельведера на
доме княгини, он их не видел. Все окрестные деревянные и каменные
дома сгорели или догорали. Улицы и переулки вокруг занесенных
пеплом и головнями прудов представляли одну сплошную, покрытую
дымом площадь, на которой, среди тлевших развалин, лишь кое-где
еще торчали не упавшие печные трубы и другие части догоравших
зданий. Илья с ужасом убедился, что дом княгини Шелешпанской
также сгорел. "Боже! неужели это не во сне?" - думал он,
оглядываясь. Слезы катились из его глаз. Беспомощно переходя от
раскаленных пепелищ к пепелищам, Тропинин близорукими,
подслеповатыми глазами усиливался отыскать след этого дома и не
находил. Долго неуклюжею, длинною тенью он бродил здесь,
прислушиваясь к падению кровель и стен и едва дыша от дыма и
пепла. В одном месте, у церкви Спиридония, его охватило
нахлынувшим пламенем. Он бросился к какому-то каменному забору и
перелез через него. Соскакивая в соседний сад, он сильно ушиб
себе ногу и сперва не обратил на это внимания. Нога, однако,
разболелась. "Что же я теперь, если охромею, буду делать?" -
думал Илья, бродя по саду и разминая ногу. Вдруг он услышал, что
его назвали по имени. Тропинин вздрогнул. Между лип
полуобгорелого сада он увидел седую голову, глядевшую на него из
травы, а подойдя ближе, узнал бледное, в пегих пятнах, лицо
княгинина дворника Карпа. Тот выглядывал из ямы.

- Ты как здесь?

- Третьи сутки спасаюсь.

- Чье это место?

- Неужто не узнаете? Наше.

Двор был в развалинах, деревья обгорели. Карп помог измученному
голодом и ходьбой Илье спуститься в яму, вырытую им в саду,
принес из пруда воды, дал ему умыться, накормил его какими-то
лепешками и уложил отдохнуть.

- Все погорело, как видите, дом, людские и кладовая, - объявил,
всхлипывая, Карп, - и те злодеи до пожара все разграбили, не
помогла и стенка, дорылись и до ямы; телешовский Прошка спьяну
навел сюда и указал; а вы-то, вы... Господи!

Карп ушел из подвала и под полой откуда-то притащил старенький
калмыцкий тулуп, мужичьи сапоги и такую же баранью шапку.

- Оденьтесь, батюшка Илья Борисыч, - сказал он, - здесь, в
западне, сыро. Как вас нехристи-то обидели! в нашем холопском
наряде они вас тут хоть и увидят, скорее не тронут. А что же это,
и нога у вас болит? Тропинин сообщил о своем ушибе.

- Перебудьте, сударь, здесь, авось наша-то армия вернется и
выгонит злодеев. На ночь мы прикроем подвал досками; я на них и
землицы присыплю. Наказал нас господь... конец свету!

Илья оделся в принесенные тулуп и шапку, свернулся на соломе, в
углу подвала, и под причитания Карпа заснул. Утром следующего дня
Карп объявил ему, что накануне приходили какие-то солдаты,
шныряли тут, перевертывая тлевшие бревна, и тесаками чего-то все
искали, а в сад и к пруду все еще не подходили. Илья не покидал
подвала двое суток. Он оттуда, сквозь обгорелые деревья, видел,
как пожар в ближних дворах мало-помалу угасал. Изредка, за
соседними заборами, показывались неприятельские отряды, слышались
французские и немецкие оклики. Дозорные команды, преследуя чужих
и своих поджигателей и грабителей, захватывали подозрительных
прохожих. В одну из ночей в ближнем закоулке произошла даже
вооруженная стычка. Тропинин из подвала явственно слышал, как
начальник дозора командовал солдатам: "En avant, mes en f ants!
ferme! feu de peloton, visez bieni" ("Вперед, ребята, пали!
цельтесь лучше!") Раздался залп преследующих; из-за печей и труб
затрещали ответные выстрелы. Несколько вооруженных солдат,
ругаясь по-немецки и роняя по пути добычу, перелезли через забор
и пробежали в пяти шагах от ямы, где скрывался Илья. Слышались
возгласы: "Du lieber Gott! Schwernots Keri von Bonapart!" (Боже
милостивый! Проклятый парень Бонапарт! (нем.)) Карп подобрал
несколько хлебов, липовку с медом и узел с женскими нарядами.
Хлеб и мед были очень кстати, так как съестные припасы в подвале
подходили уже к концу. Через неделю Карп объявил, что все припасы
вышли и что он решился пойти к церкви Ермолая проведать, не
уцелело ли там, в церковном дворе, чего съестного и что деется в
других местах Москвы. Он возвратился измученный, недовольный.

- Враг-то... выбрал начальство над городом из наших же! - сказал
он, спускаясь в подвал.

- Кого выбрал?

- Ермолаевский дьяк сказывал... он тоже в погребу там, под
церковью, сидит и знает вашу милость; при вашем венце в церкви
служил...

- Что же он говорил?

- Нашим пресненским приставом злодеи поставили магазинщика с
Кузнецкого моста... Марка, городским головою - купца первой
гильдии Находкина, а подпомощником ему - его же сына Павлушку. На
Покровке их расправа... Служат, бесстыжие, антихристу! креста на
них нет...

Тропинин вспомнил, что он кое-где встречался с кутилою и вечным
посетителем цыганок и игорных домов Павлом Находкиным и что
однажды он даже выручил его из какой-то истории, на гулянье под
Новинским. Илья в раздумье покачал головой.

- Да что, сударь - произнес Карп, - то бы еще ничего; кощунство
какое! Не токма в церковах, в соборах треклятые мародеры завели
нечисть и всякий срам. Выкинули на пол мощи святителей Алексея и
Филиппа. В Архангельском наставили себе кроватей, а в Чудовом,
над святою гробницей, приладили столярный верстак. Ходят в ризах,
антиминсами подпоясываются. Еще дьячок сказывал, что видел самого
Наполеона. Намедни он тут, по Садовой, мимо их, злодей, проехал;
серый на нем балахончик, треуголочка такая, сам жирный да
простолицый, из себя смуглый; то, сказывают, и есть сам
Бонапартий.

Илья вспомнил, как Наполеона еще недавно обожал Перовский.

- Чего же Бонапарт забрался в Садовую? - спросил он.

- Ушел за город; его, слышно, подожгли в Кремле. Да и бьют же их,
озорников, а то втихомолку и просто топят.

- Как так?

- Ноне, сударь, слышно, из каждого пруда вытянешь либо карася,
либо молодца. А Кольникур ихний ничего - добрый... Намедни тоже
мимо Ермолая ехал, сынка тамошней просвирни подозвал и дал ему
белый крендель. Вот и я вам, батюшка, картошек оттуда принес...
черноваты только, простите, в золе печены и без соли. Илья с
удовольствием утолил голод обугленными картошками.





                               XXVI



 [Иллюстрация] Еще прошло несколько дней. Припасы окончательно
               истощились. Карп пошел опять на разведки. Тропинин
тоже под вечер вышел из подвала - прогуляться между пустырей. Он
заметил в чьем-то недальнем огороде, у колодезя, яблоню, на
которой виднелись полуиспеченные от соседнего пожара яблоки.
Сорвав их несколько штук, он начал жадно их есть. Его грубо
окрикнул проходивший мимо пьяный французский солдат. Подойдя
молча к Илье, солдат уставился в него, взял с его ладони яблоко,
пожевал его и с ругательством бросил остатки Илье в лицо. Илья
вспыхнул. В его глазах все закружилось, Он с бешенством ухватил
обидчика за шею. Началась борьба. Хмельной солдат ловко наносил
кулаками удары Тропинину и чуть не сбил его с ног. Илья устоял,
обхватил солдата и, протащив его под деревьями, швырнул в
колодезь. Не помня себя и задыхаясь от волнения, он едва дошел
обратно до подвала. Искаженное страхом лицо и взмахнувшие по
воздуху башмачонки француза, брошенного им в колодезь, не
выходили у него из головы. Карп возвратился с пустыми руками.
Опасаясь возмездия со стороны неприятелей, Илья объявил ему, что
их место небезопасно, что надо бросить его, и решил с ним наутро
отправиться к новому городскому голове.

Ночь Тропинин провел в бессоннице и в лихорадочном бреду. Ему
грезились в соседнем огороде обгорелые яблони и между ними
черный, покрытый плесенью, сруб заброшенного колодезя. Ночь он
видел иную, теплую; странный багровый месяц освещал вершины
обгорелых лип и берез, между которыми шла с лукошком, полным
спелых яблок, Ксения. Коля, уже мальчик лет пяти, бежал по траве
впереди нее. Вдруг из глубины колодезя поднялся и, хватаясь за
сруб руками, стал вылезать бледный, покрытый зеленою тиной
утопленник. Не успел Илья броситься на помощь жене, как
утопленник, шлепая мокрыми ногами, добежал и впился зубами в
обеспамятевшего Колю. Тропинин в ужасе проснулся... Крышка над
подвалом была приподнята. Кто-то вылезал из ямы. Илья узнал
Карпа. "Куда это он?" - подумал Илья и также поднялся наверх.
Карп пробирался к ближнему двору, уцелевшему от пожара. Из-за лип
от подвала было видно, как он бережно подкрался к крайнему
флигелю, стоявшему среди сараев, и присел. "Что он там делает?" -
мыслил Илья. У флигеля сверкнули искры. Карп, очевидно, кресал
огонь. Еще прошла минута; угол ветхой крыши ближнего сарая
осветился. Послышались опять шаги. Карп проворно бежал оттуда;
подожженное здание вспыхнуло. "И этот, как купец Живов! - подумал
Илья, торопясь спуститься в подвал, чтобы его не увидел Карп. -
Знаю теперь, кто поджигает Москву". Он радовался и вместе боялся
смутить поджигателя тем, что видел его тайный подвиг. Тропинин с
Карпом утром отправился в дом нового городского головы. На стене
дома была надпись: "Secours aux indigents" ("Помощь
нуждающимся"). На фронтоне подъезда красовалась новая,
лоснившаяся вывеска: "Гороцкой голова". Доложив о себе
Находкину-сыну, Илья поднялся в верхний этаж; Карп остался у
подъезда.

Павел Находкин, в модном сером фраке, с белым шарфом через плечо,
сидел за столом в приемной, опрашивая каких-то бродяг,
приведенных сюда для справок от заведовавшего французскими
лазутчиками генерала Сокольницкого. Мужицкий наряд и небритое,
обраставшее бородою лицо Тропинина не дали Находкину возможности
сразу его узнать. Илья назвал себя. Краска залила моложавое лицо
и толстый затылок Находкина. Он, водя пером по бумаге, подождал,
пока жандармы увели арестантов, оправил на себе шарф и встал.

- Тэк-с, - сказал он, не глядя на Тропинина, - что же-с...
узнаем-с... Что угодно? и как изволили, в такое время, остаться в
здешних местах?

Илья передал ему о своем плене и ушибе ноги и просил содействия к
разрешению ему и дворнику княгини оставить Москву. Находкин не
поднимал глаз.

- Но как же? каким то есть манером? - произнес он. - Мы вам с
тятенькой, сказать, оченно благодарны-с... тогда на гулянье
гусары... и вы вступились... Но теперь тут совсем иные, иноземные
порядки, не наши-с... притом мы не одни...

Павел подумал.

- Разве вот что-с, - сказал он. - Начальник ихних шпионов генерал
Сокольницкий, опять же и главный их интендант генерал Лесепс
нуждаются в знающих господах... Не окажете ли, сударь, сперва
услуги нашим победителям? Было бы кстати-с.

- Какой услуги? - Вы при киятре служили и, кажись, надзирали за
размалевкою декораций... сами рисуете.

- Так что же?

- Его величество, значит, ихний, - произнес Находкин, - а пока,
так сказать, по здешним местам и наш анпиратор Наполеон затеял,
видите ли, для ради своей то есть публики киятер на Никитской.
Изволите знать дом Позднякова? Еще возле, там, Марья Львовна
жила.

- Какая Марья Львовна?

- Ну, Машенька-актриса, - продолжал Павел, - ужели не помните?
Дело прошлое... Так вот-с, возле ее фатеры этот самый киятер и
устраивают... Там давно и прежде шли представления, большущий зал
с ложами, при нем зимний сад. Обгорела только сцена, декорации и
занавесы.

- Где же вы возьмете новые? - спросил Илья, - наш казенный театр,
слышно, совсем сгорел...

- Отыскались на это у них мастера; занавес будет вовсе новый,
парчовый, из риз, а заместо люстры - паникадило.

Тропинин ушам своим не верил. "Что он? раскольник, что ли? -
подумал он. - Да нет, те еще более почтительны к вере".

- И вы, как рисовальщик, - продолжал Находкин, - притом же, зная
их язык, могли бы им помочь. Вас в таком разе оденут, накормят;
ну, смилуются, а то и вовсе выпустят. Мы же с тятенькой тоже
постараемся, и завсегда.

Тропинин, поборая в себе злобу и негодование, молча мыслил:
"Неужели же этот муниципал и в самом деле поможет мне
освободиться?".

- Согласны, барин? - спросил Находкин.

- На что?

- Помочь в декорациях и в прочем...

- Согласен, - ответил со вздохом Илья.

- И дело-с. Оченно рад! А таперича, значит, по порядку, мы вас
отправим к Григорию Никитичу.

- Кто это?

- На Мясницкой, книгопродавец Кольчугин. Он ныне, по милости
анпиратора Бонапарта, покровителя, так сказать, наук-с, тут
назначен главным квартермистром для призрения неимущих и пленных.
Там и Сокольницкий... Тятенька, вы здесь? - крикнул Павел в
соседнюю комнату.

- Здесь, что те? - отозвался оттуда голос. Павел скр