Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
священника, будем служить
молебен... Только нельзя же так прямо, без совета с врачом. Пошли
за Карпом Иванычем... Все может статься в пути, ну, хоть бы
гроза...
- Но какая же, бабушка, гроза осенью, в конце августа? -
отозвалась Аврора.
- Не твое дело... бывают случаи и в сентябре... Ты же, Илюша,
поезжай к графу Растопчину и спроси его, дозволены ли подобные
дела, как с Новоселовкой, хоть бы и на войне? Я напишу к
государю; он знал и помнит моего мужа... Кутузов ответит за все.
XIV
Вечером двадцать пятого августа, накануне Бородинского боя,
главная квартира князя Кутузова находилась на Михайловской мызе,
при деревушке Астафьевых, Татариновой, в четырех верстах от
Бородина. Здесь под ночлег старого фельдмаршала был отведен
брошенный хозяевами небольшой, в один этаж, но весьма удобный
господский дом. Ручей Стопец, впадающий в реку Колочу у Бородина,
отделял Татариново и Михайловскую мызу от лесистых высот, на
которых командир правого крыла армии Милорадович расположил для
предстоящей битвы свои отряды. Отсюда в сумерках влево за ручьем
у деревни Горок виднелись на холмах огражденные завалами батареи,
а невдали от них белели палатки пехоты, егерей и артиллерии
Багговута. Далее, вправо, из-за березового леса поднимались дымки
с костров драгунов, гусаров и уланов Уварова, спрятанных в запасе
у склонов к соседней Москве-реке. Прямо против Татаринова и
Михайловской мызы, в полуверсте за ручьем, на пригорке, среди
просеки, виднелись коновязи и слышался говор казачьих полков
Платова. Была тихая, несколько сырая и холодная погода. Солнце
зашло, но сумерки еще не сгустились.
Перовский, состоявший с его прибытия в армию Барклая в
колонновожатых правого крыла этой армии, при отряде генерала
Багговута, только что подъехал с бивака второго пехотного
корпуса, у Колочи, в деревню Горки, где с двумя другими свитскими
офицерами и штабным доктором прохаживался по выгону у небольшой
крайней избы. В этой избе была квартира командира правого крыла
Милорадовича, который теперь совещался с приглашенными к нему
Уваровым и Багговутом. Казаки поодаль держали под уздцы
оседланных генеральских и свитских лошадей. Офицеры,
прохаживаясь, не спускали глаз с окон и двери избы. Перовский в
небольшую зрительную трубку посматривал на голубоватые очертания
возвышенностей за Колочей.
- Итак, мы стали наконец, стоим, и, кажется, твердо! - сказал,
пожимая плечами худой высокий и пожилой офицер в старом
мешковатом мундире. - Конец отступлениям.
- Ну конец ли еще, бог весть, - возразил другой офицер, помоложе.
- Разумеется, - продолжал первый. - Князь, вы слышали,
бесповоротно решил завтра принять генеральную баталию...
- Что же? - произнес второй офицер, недавно переведенный в штаб.
- Как вы к этому относитесь?
- Исполним веления долга, - ответил первый, сосредоточенно-важно
глядя перед собой. - Мне что? Была забота о семье... а теперь
жена успокоилась; представьте, пишет из Твери, что какие-то
странники напророчили заключение мира ко дню Михаила, к Князевым
именинам .
- Так-то так, - проговорил приятным, мягким голосом доктор,
полный, румяный и красивый мужчина средних лет, в опрятном
мундире и треуголке, - мир миром, когда-нибудь придет, а завтра
недосчитаемся многих.
- На то воля божья, - тихо сказал пожилой офицер. - Веет крыло
смерти, как говорит Фингал, но не всех оно задевает.
- И что неприятно, - продолжал доктор, - во всем непорядок;
загремят сотни пушек, а у нас - не говорю уже о недостатке кирок
для батарей, даже лопат, - ополченцы наполовину без работы; в
госпиталях ни носилок, ни корпии, ни бинтов...Палатки в дырьях.
Каково больным спать на сырой земле и в болотах? А ночью холод.
Хочу вот опять все передать генералу.
Пожилой офицер досадливо покачал головой. Он, начитанный,
любивший поэзию и скромный, все это отлично знал и терпеливо
сносил; но также знал он и то, что неженка и любитель всего
прекрасного и приятного, доктор Миртов умудрился в походе не
только возить с собой на вьюке небольшую, отлично приспособленную
для себя палатку, но при ней даже удобную постель с мягкою
периной и теплым, стеганным на вате одеялом.
- Что вы это все смотрите за реку? - спросил пожилой офицер
Перовского. - Не двигаются ли французы?
- Нет, там спокойно, - ответил Базиль, - но вправо от Бородина, я
помню, была одна усадьба... Три месяца назад я из нее уехал в
армию. И странно: внизу, у реки, вон, виден поселок, а выше его,
на горе, стоял еще дом, были разные службы и мельница. Теперь
смотрю - и их не вижу.
- Вероятно, их снесли, - сказал пожилой офицер, - -эта гора - под
выстрелами наших батарей; часть Семеновки сзади нас, слышно, тоже
для чего-то сломали. Возьмите мою трубку, - прибавил офицер,
снимая с перевязи длинную раздвижную трубку, - моя из Вены, от
Корта... все увидите как на ладони.
Перовский навел поданную трубку за реку, отыскивая взгорье, на
котором, как он помнил, стояла новоселовская усадьба Усовых.
Перед его глазами, в туманной полумгле, мелькали неопределенные
очерки оврагов, лесных порослей и холмов. Знакомой усадьбы он не
находил. Дверь избы в эту минуту отворилась. На ее пороге
показались стройный Уваров и рыжий, в веснушках и бакенбардах,
Багговут. Доктор подошел к последнему, рапортуя о недостатке
лечебных припасов. Багговут выслушал его и сказал по-французски
Уварову:
- Вот, как видите, одна и та же песня, и ничего не поделаешь. Он
набросал несколько строк на клочке бумаги, вырванном из записной
книжки, свернул этот клочок и усталыми глазами посмотрел на
стоявших перед ним колонновожатых.
- Синтянин, - обратился он к пожилому офицеру, - доставьте это
графу Бенигсену; если не будет письменного, привезите словесный
ответ.
Синтянин взял обратно от Перовского зрительную трубку, бережно
вложил ее в замшевый на перевязи чехол, сел на лошадь и,
сгорбившись, направился большой дорогой за Стопец. Уваров и
Багговут поехали обратно к своим бивакам. Перовский и доктор
Миртов сопровождали Багговута. Становилось темно. Узкая дорожка с
холма от Горок спускалась в мелкий березняк; далее она опять шла
по взгорью и невдали от лагеря упиралась в довольно крутой,
безлесный овраг. Всадники шагом миновали березняк и, подъехав к
оврагу, увидели за ним огни своих биваков. Перовский думал о
тяжкой ране Мити Усова, о их недавних обоюдных мечтах жениться в
этом августе и о предстоящем назавтра сражении.
- Скажите, вы боитесь смерти? думаете о ней? - спросил Миртов
Перовского, когда они стали выбираться из оврага.
- Бояться не боюсь, - ответил Базиль, - а думаю иногда, особенно,
признаться, теперь.
- Еще бы, вы так смело тогда на станции в Можайске приняли вызов
на дуэль этого француза. Я же рассуждаю так, - произнес певучим,
спокойным голосом доктор, - смерть - это во всяком случае
неприятная неожиданность; но если она придет мгновенно, от
паралича или, положим, от тяжкой раны в сердце или в голову, как
это бывает в сражении, чего тут бояться? Пуля или ядро свистнет -
и баста, не опомнишься. Ел, пил, спал, курил и мечтал; нежданная
разделка - и конец. Был Миртов - и нет Миртова... Доктор тихо
засмеялся.
- Мужайтесь, - продолжал он, - тяжела и противна смерть не от
пули или ядра, а от скверной, бессильной старости или когда,
положим, подцепит гнилая горячка; дома ли, в походном ли
госпитале, тут одно только мучение - бессонница, бред и ужас,
ужас ожиданий, особенно нашему брату - врачу, все это отлично
понимающему как свои пять пальцев... вот что гадко и тяжело...
Всадники приблизились к опушке леса, за которой расстилался
лагерь.
- Не место, разумеется, в ожидании боя думать о другом, - сказал
Базиль, нагинаясь в темноте от ветвей березы, мимо которой они
ехали, - но не могу не заметить: громадное большинство умирает
именно, как вы говорите, мучась медленно и с сознанием, от разных
болезней, старости, нищеты и других зол.
- Что до меня, - сказал доктор, - странное у меня предчувствие...
Представьте, мне почему-то все кажется, что я умру не иначе как
еще через двадцать лет, и непременно почему-то в Москве и в
Английском клубе... Да, - прибавил он, смеясь, - в клубе, после
вкусного обеда. Грешный человек, люблю поесть... Так вот, именно
после обеда и от паралича. Трах - и кончено . .. Сверкнут в
глазах, знаете, такие вот звездочки, потом приятный туман... что
это? а ничего... был Миртов - и нет Миртова... Не хотите ли,
кстати, в мою палатку? Разденетесь, протянетесь и выспитесь; у
меня походный чайничек и ром, угощу пуншиком. Не мешает перед
битвой.
- Нет, благодарю, - ответил Перовский, - надо к генералу; вряд ли
скоро отпустит.
- Еще слово. Видели вы давеча майора Синтянина? - спросил доктор.
- Угадайте, какая меня преследует мысль?
- Не знаю.
- Вы, разумеется, обратили внимание, какой он задумчивый и
скучный. Ну-с, мне, представьте, все кажется, что он завтра
опередит всех нас... трах - и нет его, - шутил на расставанье
доктор.
Добравшись за полночь до общей штабной палатки, Базиль нашел
своего денщика, велел ему пораньше навьючить коня, улегся, не
раздеваясь, на клочке сена в своем углу и долго не мог заснуть.
Лагерь также еще бодрствовал. Солдаты, осмотрев и почистив с
вечера оружие, амуницию и лошадей, молились, укладывали свои узлы
или сидели кучками у потухавших костров, изредка перекидываясь
словом и поглядывая на небо, скоро ли рассвет. Из-под откинутой
части палатки Перовскому виднелся край хмурого, беззвездного
неба, а вдали, за рекой, неприятельский лагерь, на несколько
верст обозначенный линией непрерывных бивачных огней. Базиль
думал об этой роковой холмистой долине, на которой, теперь, в
ожидании близкого утра, стояла стотысячная русская армия в
двух-трех верстах против такой же стотысячной французской армии.
Тысяча орудий готовились с той и с другой стороны осыпать ядрами
и картечью эту равнину и этих стоявших друг перед другом людей.
Базиль усиливался решить, кто же был виновником всего этого, кто
вызвал и привел сюда эти армии? Мучительно напрягая мысли, он
наконец забылся крепким, предрассветным сном.
Было шесть часов утра. Гулко грохнула в туманном воздухе, против
русского левого крыла, первая французская пушка. На ее звук
раздался условный выстрел против правого русского крыла - и разом
загремели сотни пушек с обеих сторон. Перовский вскочил, выбежал
из палатки и несколько секунд не мог понять развернувшейся перед
ним картины. Вдали и вблизи бухали с позиций орудия. Солдаты
корпуса Багговута строились, между их рядов куда-то скакали
адъютанты. Сев на подведеиного коня, Базиль поспешил за ними.
Слева, на низменности, у Бородина, трещала ружейная перестрелка.
Туда, к мосту, бежала пехотная колонна. Через нее, с нашей
небольшой батареи у Горок, стреляли в кого-то по ту сторону
Колочи. Багговут, на сером, красивом и рослом коне, стоял,
сумрачный и подтянутый, впереди всего корпуса, глядя за реку в
зрительную трубку. От Михайловской мызы к Горкам на гнедом
горбоносом, невысоком коне несся в облаке пыли, окруженный своей
свитой, Кутузов.
Прошла всем известная первая половина грозного Бородинского боя.
Издав накануне воззвание к своим "королям, генералам и солдатам",
Наполеон с утра до полудня всеми силами обрушился на центр и на
левое крыло русских. Он теснил и поражал отряды Барклая и
Багратиона. На смену гибнувших русских полков выдвигались новые
русские полки. Даву, Ней и Мюрат атаковали Багратионовы флеши и
Семеновские высоты. Они переходили из рук в руки. Флеши и
Семеновское были взяты. Вице-король повел войска на курганную
батарею Раевского. После кровопролитных схваток батарея была
взята. На ней, к ужасу русских, взвился французский флаг. Наша
линия была прорвана. Кутузов узнал об этом, стоя с Бенигсеном на
бугре, в Горках, невдали от той самой избы, где накануне у
Милорадовича было совещание. Князь послал к кургану начальника
штаба Первой армии генерала Ермолова. Ермолов спас батарею. В то
же время Багговуту, к счастью его отряда, было ведено сделать
фланговое движение, в подкрепление нашего левого крыла. Багговут
повел свои колонны проселочною дорогой, вдоль Хоромовского ручья,
между Князьковом и Михайлов-скою мызой. Французские ядра
перелетали через головы этого отряда, попадая в лес за
Князьковом. Багговут, подозвав Перовского, приказал ему
отправиться к этому лесу и вывести из него расположенные там
перевязочные пункты - далее к Михайловской мызе и к Татаринову .
Перовский поднялся от Хоромовской ложбины и открытым косогором
поскакал к лесу. Грохот адской пальбы стоял в его ушах. Несколько
раз слыша над собою полет ядер, он ожидал мгновения, когда одно
из них настигнет его и убьет наповал. "Был Перовский - и нет
Перовского", - мыслил он. Шпоря с нервным трепетом коня, Базиль
домчался к опушке леса, где увидел ближний перевязочный пункт.
Отдав приказание сниматься, он было направился далее, но на
несколько мгновений замедлил. Перед ним были две тропинки, налево
и направо, и он искал глазами кого-нибудь, чтобы спросить, как
ближе проехать к перевязочному пункту доктора Гиршфельдта. У
входа в одну из операционных палаток он узнал стоявшего перед
нею, в окровавленном фартуке, Миртова. Усталый и потный, с
растрепанными волосами, но, как всегда, веселый и в духе, доктор,
очевидно, только что кончил трудную операцию и вышел на мгновение
покурить и подышать свежим воздухом.
- Вам к Гиршфельдту? - спросил Миртов, увидя Перовского.
- Да-с, к нему, - ответил, подбирая повод, Базиль, - как туда
проехать?
Доктор, продолжая курить, подошел к чьей-то рослой и красивой
гнедой лошади, стоявшей в седле невдали от палатки, погладил ее
красною от крови рукой и этою же испачканною рукою указал
Перовскому направо.
- Счастливого пути! - сказал он. - Что же до нас, будьте
спокойны, мигом снимемся и все перейдем... Видите, уже вьючат
фуры. А эта, - указал он Базилю на лошадь, - потеряла, голубушка,
хозяина; сейчас вынули у него осколок гранаты из спины; вряд ли
останется жив. Еще, извините, слово... Федору Богдановичу
скажите, чтобы воротил мой запасной инструмент, - оказывается,
нужен. А мы с вами, не забудьте, через двадцать лет в московском
клубе, если вас не подцепит пуля того вашего француза, Жерамба...
"Удивительное спокойствие! Шутит среди такого ада!" - подумал
Перовский, отъезжая под гул и грохот выстрелов, несшихся теперь
через отбитую нами курганную батарею. Перевязочный пункт
снимался. Солдаты и фельдшера вьючили телеги, двигались фуры с
перевязанными ранеными. Вдруг над опушкой что-то зазвенело, гулко
и грозно сверля воздух. Перовский невольно вздрогнул и склонился,
ухватясь за шею коня. В нескольких десятках шагов, сзади него,
раздался страшный треск и взрыв. Послышались крики ужаса. Базиль
оглянулся. Густой столб дыма и песку поднимался над мостом, где
он за мгновение назад стоял. Операционная палатка Миртова была
разметана в клочки. Ее сменила какая-то безобразно-желтая
дымившаяся яма. Рослый гнедой конь, стоявший у палатки, был
опрокинут и судорожно бился, дергая в воздухе ногами. А под ним
громко стонало, придавленное им к земле, что-то жалкое и
беспомощное. Несколько обожженных взрывом и осыпанных песком
солдат испуганно усиливались приподнять лошадь, чтоб освободить
из-под нее придавленного человека. Базиль подъехал ближе и увидел
разорванную одежду и белое, торчавшее из-за солдатских сапог
колено, из которого фонтаном била кровь. Он бросился на помощь
солдатам. Те в это время придерживали верхнюю часть туловища
раненого, вытащенного ими из-под лошади. Перовский узнал Миртова.
- Голубчики, голубчики, - путавшимся языком твердил
мертвенно-бледный доктор, с ужасом глядя красивыми, потухавшими
глазами на окровавленные клочья, бывшие на месте его ног, -
бинтов... Егоров... перевязку...
Миртов, не договорив, упал в обморок. Подбежавший фельдшер
Егоров, присев к земле, перевязывал ему дрожащими руками вскрытые
артерии.
- Кончился? - спросил вполголоса Перовский, нагнувшись к нему.
- Какое, промучится еще, сердечный... а уж где жить! Носилки! -
обратился фельдшер к солдатам. Перовский поскакал к другому
перевязочному пункту. Была снова атакована батарея Раевского.
Наполеон двинул на нее молодую гвардию и резервы. Нападение
Уварова на левое крыло французов остановило было эти атаки. Но к
французам подходили новые и новые подкрепления. Курганная батарея
была опять занята французами. "Смотрите, смотрите, - сказал
кто-то возле Перовского, указывая с высоты, где стояли колонны
Багговута, - это Наполеон!" Базиль направил туда подзорную трубу
и впервые в жизни увидел Наполеона, скакавшего, с огромною
свитой, на белом коне, от Семеновского к занятому французами
редуту Раевского. Все ждали грозного наступления старой
французской гвардии. Наполеон на это не решился.
К шести часам вечера бой стал затихать на всех позициях и
кончился. К светлейшему в Горки, где он был во время боя,
прискакал, как узнали в войсках, флигель-адъютант Вольцоген с
донесением, что неприятель занял все главные пункты нашей позиции
и что наши войска в совершенном расстройстве.
- Это неправда, - громко, при всех, возразил ему светлейший, -
ход сражения известен мне одному в точности. Неприятель отражен
на всех пунктах, и завтра мы его погоним обратно из священной
Русской земли.
Стемнело. Кутузов к ночи переехал в дом Михайловской мызы. Окна
этого дома были снова ярко освещены. В них виднелись денщики,
разносившие чай, и лица адъютантов. В полночь к князю собрались
оставшиеся в живых командиры частей, расположившихся невдали от
мызы. Здесь был, с двумя-тремя из своих штабных, и генерал
Багговут. Взвод кавалергардов охранял двор и усадьбу. Адъютанты и
ординарцы фельдмаршала, беседуя с подъезжавшими офицерами,
толпились у крыльца. Разложенный на площадке перед домом костер
освещал старые липы и березы вокруг двора, ягодный сад, пруд
невдали от дома, готовую фельдъегерскую тройку за двором и
невысокое крылечко с входившими и сходившими по нем. Стоя с
другими у этого крыльца, Перовский видел бледное и хмурое лицо
графа Толя, медленно, нервною поступью поднявшегося по крыльцу
после вечернего объезда наших линий. Он разглядел и черную,
курчавую голову героя дня, Ермолова, который после доклада Толя с
досадой крикнул в окно: "Фельдъегеря!" Тройка подъехала. Из
сеней, с сумкой через плечо, вышел сгорбленный, пожилой офицер.
Базиль обрадовался, увидя его; то был Синтянин.
- Куда, куда? - заговорили офицеры.
- В Петербург, - ответил, крестясь, Синтянин, - с донесением.
Тогда же все узнали, что князь Кутузов, выслушав графа Толя, дал
предписание русской армии отступать за Можайск, к Москве. Наутро
Перовский получил приказание состоять при Милорадовиче.
XV
Было тридцать первое августа. В этот день, с утра, у княгини Анны
Аркадьевны все, наконец, было готово к отъезду в тамбовское
поместье Паншино. Во дворе, у флигеля, стояло несколько последних
нагруженных подвод, которые было решено, с необходимою прислугой,
отослать вперед. На возах - с кадками, птичьими клетками,
сундуками, посудой и перинами - сидели в дорожных платках, кофтах
и кацавейках, щелкая орехи и посмеиваясь, красавицы Луша, Дуняша,
Стеша и семь прочих подручных горничных княгини, прачки,
кружевницы и судомойки. Повар и поварчонки посадили туда же и
слепого гуслиста Ермила, а сами за недостатком места собирались
при подводах идти пешком. В особой открытой линейке вперед
выехали главный дворецкий буфетчик, кондитер и парикмахер
княгини. К одной из телег, с запасом сена и овса, был привязан
верховой конь Авроры Барс, к другой - княгинина любимая
холмогорская корова Молодка и бодавший прохожих старый конюшенный
козел Васька. Экономка Маремьяша предназначила себе и привезенным
из Новоселовки Ефимовне и Фене особую, крытую кожей и запряженную
тройкой пего-чалых, бричку. Туда, на предварительно втиснутую и
прикрытую ков