аться
с каким-либо попутчиком. Когда его кибитка уже стояла у крыльца,
Аврора, через Ефимовну, позвала его в свою комнату.

- Вы, отец дьякон, будете в Кашире? - спросила она.

- Как же, сударыня, - не миновать.

- Сдайте там на почту эти два письма.

- С удовольствием, - ответил Савва, просматривая надписи на
пакетах, - одно вашему дядюшке, а это... министру? вот к какой
особе!

- Мой жених, Перовский, - сказала Аврора, - питомец этого
министра; Илья Борисович вам, без сомнения, о нем говорил. Граф,
пожалуй, не знает о его судьбе, а мог бы оказать помощь своим
влиянием и связями... притом же... Хлынувшие слезы помешали
Авроре договорить.

- Успокойтесь, сударыня. - произнес Савва, - я бережно сдам на
почту оба письма.

- Не все, не все еще, - проговорила Аврора, отирая слезы, - как
честный человек, скажете ли мне истину на мой вопрос?

- По всей моей совести.

- Вы обо многом говорили по пути с моим зятем; скажите, жив ли
Перовский? Савва смущенно молчал.

- Я вам облегчу вопрос, - произнесла Аврора. - Перовский попал в
плен и внесен в список приговоренных к смерти. Все это я знаю...
ответьте одно: жив ли он или погиб?

- Если вам, сударыня, все известно, - ответил дьякон, - что же я,
малый, скудоумный, могу прибавить к тому? Богом вседержителем
клянусь, ничего более не знаю.

Аврора сидела неподвижно. Слезы бежали по ее лицу.

- Погиб, погиб! - сказала она, подняв глаза на образ. - Все
кончено... остается одно... Дядя невдали от Серпухова, заезжайте
к нему, вручите письмо лично.

- Будьте спокойны.

- Да ответ... попросите дядю скорее ответить.



Прошло около недели. Был конец сентября. Княгиня оправилась и
однажды утром, кликнув Маремьяшу, объявила ей, что теперь, когда
возвратился Илья Борисович и пока еще стоит такая хорошая погода,
ничто более не удержит ее от отъезда в Паншино. Авроре и Ксении
она прибавила, что французы, двинувшись от Москвы, могут,
пожалуй, снова направиться в эту сторону, а потому медлить было
нечего. Сестры не возражали, тем более что решения княгини
обыкновенно были бесповоротны. Начались сборы в путь. Ксения с
прислугой принялась за уборку и укладку вещей. Аврора также
усердно помогала всем в общих хлопотах, возилась с ящиками,
узлами и чемоданами и была, по-видимому, совершенно покойна.

Она зашла как-то в комнату сестры. Был вечер. Ксения, в кофте и
юбке, засучив рукава, мыла на лежанке, в корытце, Колю. Аврора,
присев возле, с любовью смотрела, как раскрасневшаяся, счастливая
сестра мылила и терла мочалкой розовую спинку и смеющееся личико
Коли. Обнаженная, нежная шея сестры, с золотистыми завитками
волос у подобранной на гребень густой косы, точно дымилась от
пара, поднимавшегося с корытца, где весело плескался ее ребенок.

- Вот удивительно, - сказала Ксения, - муж говорит, что Коля
более похож на тебя, чем на меня: такой же черноглазый, красавчик
и ласковый. Теперь черед за тобой... Аврора подняла на сестру
глаза.

- Не понимаешь? - улыбнулась Ксения. - Надо, чтоб твой будущий
сын походил не на тебя, а на меня.

- Ах, Ксаня! за что такая жестокость?

- Но почему же, почему?

Аврора встала, закрыла рукой глаза и молча вышла из комнаты
сестры. В тот же вечер она встретилась с сестрой в полутемном
коридоре. Ксения несла связку каких-то вещей.

- Послушай, Ксаня, - сказала, остановив ее, Аврора, - странные вы
люди: скрываете, а я все знаю...

- Что же ты знаешь? - смущенно спросила Ксения.

- Ну, да уж бог с вами!

Сказав это, Аврора прошла далее в гостиную.

- Дьякон проговорился! - решил Тропинин, когда ему, после ужина,
об этом сказала жена, - вот я его!

- Нет, Ильюша, - ответила Ксения, - сегодня с почты привезли
Авроре какое-то письмо, и она долго над ним у себя сидела.





                              XXXVI



Накануне отъезда княгини Тропинин навестил соседа-предводителя.
Он ездил к нему с целью поблагодарить его за внимание к княгине и
просить о защите покидаемого ею имения. Аврора также выразила
желание проститься с женою чеплыгинского священника. Чтобы не
томить упряжных лошадей, она поехала верхом на Барсе. Наступил
вечер. За чаем сказали, что Аврора обратно прислала коня и
передала через его провожатого, что к попадье приехали
коломенские знакомые и она осталась, чтоб дослушать привезенные
ими рассказы, а возвратится позднее, на лошадях священника. День
кончился в суете последней укладки. Истомленная прислуга едва
двигалась. Подали ужин. Аврора не возвращалась.

- Экая темень! тучи нашли, не быть бы завтра дождю! - заметила
Ксения, глянув в окно. - Аврору, верно, не пустили, оставили там
переночевать.

- И хорошо сделали, - сказала княгиня, - послать бы к ней
Маремьяшу или Ефимовну.

- Арина Ефимовна тоже там-с, - объявил Влас, все время в Ярцеве
бывший как-то в тени, а теперь, в ожидании новой дороги, опять
принявший важный и внушительный вид.

- Зачем Арина в Чеплыгине?

- Барышня Аврора Валерьяновна приказали накидку теплую доставить,
а там всенощная, завтра канун Покрова богородицы, и Арину
Ефимовну наши ярцевские мужики туда подвезли.

Настало утро. Главные дорожные вещи были окончательно укупорены и
уложены в экипажи. Дормез, коляска и две троечные кибитки стояли
запряженные у конюшни. Но туда то и дело еще носили разные ящики,
корзины и узлы. Не видя Авроры, Тропинин позвал Власа и велел ему
ехать за нею в коляске. Тем временем в зале готовили дорожный
завтрак. Отдавая последние приказания наблюдавшему за сборами
приказчику, Илья вышел на крыльцо и увидел наконец коляску,
въезжавшую в ворота. Она внутри была пуста.

- А барышня? - спросил Илья Власа, когда тот подъехал к крыльцу
и, мрачно насупив седые брови, слез с козел. Влас вынул из-за
пазухи письмо и молча подал его Тропниину.

- От кого это?

- От барышни Авроры Валерьяновны.

- Да где же она? что все это значит?

- Барышня с вечера написали и приказали вам это передать, когда
опять за ними пришлют.

Тропинин вскрыл пакет. "Не ищите меня, - писала зятю Аврора, - и
не старайтесь догнать меня и остановить. Я, по долгом обсуждении,
окончательно решилась и еду к дяде Петру Андреевичу, Он нездоров
и на мою просьбу прислал за мною экипаж и лошадей. В Кашире
пробуду не более двух-трех часов. Навещу дядю и, при его
содействии и советах, проберусь далее, в штаб армии. Не
пугайтесь, квартира Кутузова недалеко от Серпухова. Я располагаю
явиться лично к светлейшему и просить его о справках. Сил моих
нет, я истомилась. Авось что-либо верное узнаю о судьбе Базиля.
Прошу дорогую бабушку меня простить за этот самовольный отъезд и
не беспокоиться; я еду с Ефимовной, а всех и тебя, милая Ксаня,
прошу - не поминайте меня лихом. Мое предприятие, может быть,
неосуществимо, безумно; но я не отступлю. Вскоре узнаете все.
Постараюсь подробнее написать из Серпухова и из других мест, куда
меня занесет судьба. Прощайте, дорогие, до свиданья, если буду
жива. Но если нам, в это страшное время, не суждено более
видеться, помолитесь, прошу, за всех тех истинных патриотов, кто
искренне любит и чтит нашу, поруганную теперь, родину, за которую
столько пролито крови. Другого выхода нет, я не в силах долее
бороться с собой. Ваша Аврора".

Тропинин прочел это письмо, еще раз пробежал его и расспросил
Власа, когда, как и в чем уехала барышня. Влас ответил, что была
прислана бричка от Петра Андреевича Крамалина, что священник и
Ефимовна останавливали барышню, но та ответила, что отлучится
ненадолго, догонит бабушку, и уехала. Тропинин бросился к жене.
"Вот они, женщины! - думал он. - Средины нет: либо кроткий ангел,
либо демон скрытых и сильных страстей". Илья и Ксения долго не
решались передать этой вести княгине; наконец кое-как, при помощи
Маремьяши, они приготовили Анну Аркадьевну и все ей сообщили.
Княгиня сперва всполошилась, крикнула приказчика, людей и велела
скакать в погоню за Авророй. Илья ее остановил. Время было
упущено, и Аврора, уехавшая в ночь на тройке дяди, в Кашире могла
взять свежих ямских и теперь, по всей вероятности, уже подъезжала
к дяде, который, без сомнения, ей даст совет скорее возвратиться
домой. Княгиня раскрыла ридикюль, вынула и понюхала спирту и
спросила, который час. Тропинин ответил, что скоро полдень.

- Прикажи, Ильюша, подавать завтрак, и едем, - сказала Анна
Аркадьевна, - коляску же, мой хороший, оставь, и едва Аврора
возвратится, вели приказчику лично проводить ее в Паншино...
Такова непоседа была и ее мать; все делала по-своему и не
спросясь... Впрочем, Арина - баба разумная, сбережет ее... А
этому старому сумасброду, Петру Андреевичу, я, как приедем, сама
напишу. Век чуфарился и нас обходил, пренапыщенный. И где ему
давать советы о штабе? Это не гонянье с борзыми! Оба они, с
покойным братом, только умели заглядывать в чужие цветники, а
теперь, видно, застрял в своей трущобе и трусит выглянуть, как
мышь.

Аврора с Ефимовной благополучно прибыли в Дединово, имение дяди.
Старик Петр Андреевич, разбитый параличом, был неузнаваем. Он,
сильно обрадовавшись Авроре, плакал, как дитя, осыпал ее ласками,
расспрашивал о ней и о ее горе, жаловался, что крестьяне его не
слушают и почти бросили . Беспомощный, седой и исхудалый, он
теперь особенно напоминал Авроре ее покойного отца. "Те же
добрые, внимательные глаза и тот же ласковый голос", - думала
она, глядя на него.

- Эх, не будь я прикован да будь помоложе, - сказал старик, - сел
бы на чубарого и тебе нашел бы скакуна, и полетели бы мы с тобою
в штаб светлейшего - искать твоего сокола-молодца!

Пробыв с дядей дня три, Аврора, с его денежною помощью и
благословением, отправилась в Серпухов. По мере удаления от
Дединова и с приближением к Серпухову странницы встречали более и
более общей растерянности и суеты. Некоторые селения на пути были
уже совершенно безлюдны, так что на Арину напал сильный страх, и
она все охала. Покормить лошадей было негде, и Аврора всю дорогу
ехала на притомленной тройке дяди, не кормя. В Серпухов она
приехала днем. Он поразил ее своею пустынностью. Половина его
жителей, особенно позажиточнее, давно бежала в Тулу, Орел и
Чернигов. По городу виднелись только военные, двигались полковые
фуры, пушки и обозы с продовольствием для армии. Аврора
остановилась в лучшем заезжем трактире и послала отыскивать
дьякона.

- На что он тебе? - спросила Ефимовна. - Что еще затеяла? и где
его тут найти?

- Нужен он мне, знает эти места; его родич здесь под городом
держит постоялый.

- Ну, справляйся, матушка, в своих делах, да и домой!.. Эка в
какую даль заехали; все военные да пушки... Уж достанется нам от
бабушки!

- Она добрая, простит, - ответила Аврора, - а я поговорю с
дьяконом, завтра повидаюсь с городничим и с военным начальством и
- даю тебе слово - немедленно домой.

Отца Савву разыскали. Крайне удивленный появлением Авроры, он
радостно поспешил к ней. Она ему сообщила, что намерена ехать в
Леташевку, где была квартира главнокомандующего, и просила его
разыскать для нее лошадей и подводу, чтоб пробраться туда. Дьякон
ушел и возвратился только вечером. Он был сильно не в духе.
Оставшиеся в городе вольные ямщики заломили непомерную цену: сто
рублей за два перегона.

- Давайте им, что потребуют, - сказала Аврора.

- Но как же вы поедете туда? Ужели одни?

- Возьму няню, хоть не желала бы подвергать ее опасностям.

Дьякон задумался. Он, повидавшись с шурином, втайне решил: снять
рясу и поступить в ополчение. "Отплачу врагам за жену, - мыслил
он, - не одного злодея положу за нее!" Теперь был случай и ему
ехать до Леташевки, и он думал предложить себя в провожатые
Авроре, но не решался. Ефимовна внесла самовар и стала готовить
чай. Из общей залы трактира давно несся шум голосов и звон
посуды. Там пировали какие-то военные. "Экие озорники! - подумал
Савва. - Так поздно, не сообразят, что здесь девица!" Он вышел,
поговорил с половым и наведался в залу; веселые крики в последней
несколько стихли.

- Кто там? - спросила Аврора, когда он возвратился.

- Проезжие гусары, и между ними партизан, подполковник Сеславин,
- ответил дьякон, - лихой да ласковый такой, меня угостил ромом.

- Что это за партизаны? - спросила Аврора, наливая дьякону чай.

- Охотники проявились за эти дни. Они составляют доброхотные
отряды, следят за врагом и бросаются кучей и в одиночку в самые
опасные места. Их немало теперь - Сеславин, князь Кудашев, и о
них много говорят.

- Что же о них говорят?

- Не только офицеры, мужики с дрекольем идут на злодеев, стерегут
их, поднимают на вилы, топят в колодцах и прудах. Прошка Зернин
под Вязьмой, сотский Ключкин... а старостиха Василиса в Сычевках?
Чем не героиня? Сущая, можно сказать, Марфа Посадница, а по
храбрости - амазонка или даже, по своему подвигу, библейская
Юдифь...

- Какой подвиг? - с жадным любопытством спросила Аврора, кутая в
мантилью дрожавшие от волнения плечи.

- А как же-с. Эта старостиха собрала сычевских мужиков, с косами,
топорами и с чем попало, села верхом на лошадь и во главе их
пошла...

- Баба-то? - не стерпев, отозвалась от двери Ефимовна. - И охота
тебе, отец дьякон, молоть такое несуразное.

- Право слово, бабушка, вот те Христос.

- Куда же она пошла? - спросила Аврора.

- На французов... наскочила на них врасплох, убила косою по
голове их офицера, а мужики уложили с десяток солдат, и вся их
партия была разбита и бежала. Потом, слышно, Василиса пошла лесом
к их лагерю.

- Боже, господи! - воскликнула, крестясь, Ефимовна. - И страха на
них нет! Зачем же к лагерю-то?.. Ведь там, чай, их стража,
часовые, туда не проберешься.

- Везде, бабушка, коли захочешь, пройдешь.

- Да зачем же так-то прямо, на смерть?

- Сказывают, видела сон в нощи и решила, подкравшись из-за
дерева, убить какого-нибудь важного генерала, не то и повыше. И
как не идти? злодеи насильничают над всеми; у помещика Волкова,
под Смоленском, двух красавиц дочек силою увезли. Я сам
недоумеваю, ох, не идти ли в охотники?

Рассказ дьякона о партизанах поразил Аврору. Она молча соображала
то, что он ей говорил. Савва стал прощаться.

- Так постарайтесь же, отец дьякон, - оказала Аврора, - что ни
потребуют, давайте, лишь бы завтра, с утра, я могла уехать.

Дьякон ушел. Утром Аврора написала несколько писем и вынула с
груди ладанку, в которой был вложен пук крупных ассигнаций. То
был подарок, полученный ею на расставании от дяди. Она отложила и
подала Ефимовне одну из ассигнаций.

- Вот, няня, - сказала она, - пока я схожу здесь по делам, ты все
уложи и приготовься.

- Да зачем же мне деньги-то? - удивилась Арина.

- Сама же ты говорила, что мелких нету: разменяй, понадобятся;
купи провизию нам и для кучера дяди, также овса лошадям.
Возвращусь, сейчас уедем.

Едва Ефимовна ушла, Аврора упала на колени перед образом,
помолилась, приоделась и, позвав трактирного слугу, послала его к
подполковнику Сеславину - спросить его, не навестит ли он, по
нужному делу, постоялицу, девицу Крамалину? К ней, через четверть
часа, охорашиваясь, вошел невысокий, черноволосый и курчавый
партизан Сеславин. Когда Ефимовна с узлом провизии, запыхавшись,
возвратилась в трактир, ее встретил смущенный Савва.

- Я добыл, матушка, крытую кибитку и добрых коней, - сказал он, -
но нашей барышни, о господи, и след простыл.

- Где же она? - спросила, всплеснув руками, Ефимовна.

- Оставила вот эти письма родным, а сама укатила с гусарами.

Арина остолбенела. Она не помня себя бросилась в комнату Авроры.
Комната была пуста.





                              XXXVII



В начале октября, незадолго до битвы под Тарутином, главные
русские силы, при которых находился Кутузов, стояли в
окрестностях села Леташевки. С утра шел мелкий, непрерывный
дождь. По небу неслись клочковатые, мутно-серые облака. К вечеру
дождь, разогнанный налетевшим ветром, на некоторое время
прекратился. Грязь по улицам Леташевки стояла невылазная.
Квартира светлейшего находилась вблизи Тарутина, на окраине села
Леташевки, у церкви, в более чистой и поместительной избе
священника. Начальник главного штаба, генерал Ермолов, с
адъютантами квартировал на другом конце деревни, в служительской
избе брошенной помещичьей мызы. Был одиннадцатый час ночи.
Ермолов, кончив обычный вечерний доклад светлейшему, возвратился
домой пешком, чуть не по колени увязая в жидкой и скользкой
грязи, сопровождаемый вестовым, который нес перед ним фонарь. В
непроглядной тьме от надвигавшегося света фонаря направо и налево
по улице выделялись то полусломанные плетни и сарайчики дворов,
то почернелые от дождя соломенные крыши изб, с которых еще
струилась вода. Сердитый, в намокшей шинели и в сплюснутой
фуражке, едва прикрывавшей копну отросших за войну кудрявых и
взъерошенных волос, Алексей Петрович Ермолов сильным взмахом ноги
ступил на мокрое крыльцо и оттуда в сени своей избы. У дверей
перед ним, в темноте, посторонился ожидавший его адъютант, бывший
с кем-то другим, как бы посторонним.

- Кто это еще с вами? - недовольно спросил Ермолов, войдя в
освещенную комнату, куда денщик уже вносил приготовленный для
генерала ужин.

- Не говорит своего имени; в простом мещанском наряде, но,
по-видимому, светский и образованный человек.

- Что же ему?

- Имеет весьма спешное и важное дело к светлейшему.

- Как? к князю? и в эту пору? - изумился Ермолов, сердито
вытряхивая об пол мокрую фуражку.

- Говорит, что дело первой государственной важности и без
отлагательства.

- Ну, у них все государственные дела, - с досадою произнес
Ермолов, искоса глянув на стол, от которого уже доносился
приятный запах чего-то жаренного в масле, с луком, и где стояла
бутылка шабли, присланная в тот день Алексею Петровичу в презент
от штабного маркитанта, общего любимца и мага по добыванию тонких
питий. Надо было опять возиться с нежданным делом. Хрип невольной
досады послышался из широкой, богатырской груди Ермолова.

- Где этот непрошеный гость? зовите его! - сказал он адъютанту,
садясь на скамью.

Из сеней вошел мешковатый, высокого роста, человек лет тридцати
пяти, круглолицый, с приплюснутым носом и большими, навыкат
серыми глазами. В его лице было что-то бабье; рыжеватые волосы
спадали на лоб и на уши, как у чухонцев, прямыми космами; широко
разошедшиеся брови и крупные, сжатые губы придавали этому лицу
выражение недовольства и как бы испуга. "Баба!" - подумал бы
всякий, впервые взглянув на него, если бы не жиденькие
бакенбарды, шедшие по этому лицу от ушей до подбородка.
Незнакомец был одет в бараний, крытый серым сукном тулупчик и в
высокие мещанские сапоги; в руках он держал меховой, с козырьком,
картуз.

- Кто вы? - спросил Ермолов. Вошедший молча оглянулся на
адъютанта. Тот по знаку Ермолова вышел.

- Имя ваше, звание? - спросил Ермолов.

- Отставной штабс-капитан артиллерии, Александр Самойлов Фигнер,
- негромко произнес незнакомец.

- Что же вам нужно? - спросил Алексей Петрович, досадливо сопя
носом и своими сокольими карими глазами вглядываясь в серые, вяло
на него смотревшие глаза гостя, имя которого он уже встречал в
реляциях.

- Могу уверить, иначе бы не посмел, - дело первой важности и
экстренной - не торопясь и старательно выговаривая слова, ответил
Фигнер. - И обратите внимание, генерал, то, что ныне еще возможно
и доступно, при медленности может стать недоступным и
невозможным. Кроме вашего превосходительства да светлейшего, об
этом пока никто не должен знать.

- Без предисловий, излагайте скорее, - произнес Ермолов, сев на
скамью и, с понуренной головой, приготовясь слушать, - мы здесь
одни, - в чем ваше дело?

- Я служил в третьей легкой роте одиннадцатой артиллерийской
бригады, а в последнее время состоял в Тамбовской губернии
городничим, - начал Фигнер. - Движимый чувством патриотизма и
удручаемый всем, что случилось, я бросил службу и семью,
обращался в августе к графу Растопчину и к другим, а этими днями
снова проникал, переряженный, в Москву.

- Вы были в Москве? - спросил Ермолов.