что вашему величеству желательно видеть меня. Его адъютант,
проводивший меня сюда, вам это в точности подтвердит. Мюрат
задумался и позвонил. Послали за адъютантом. Оказалось, что он
уже давно уехал к своему отряду, в Сокольники.

- Охотно вам верю, - сказал, глядя на Перовского, Мюрат, - даже
припоминаю, что Себастьяни вчера вечером действительно предлагал
мне, на походе сюда, выслушать русского офицера, то есть,
очевидно, вас. И я, не задумываясь, отправил бы вас обратно к
генералу Милорадовичу, но в настоящее время это уже зависит не от
меня, а от начальника главного штаба генерала Бертье. Теперь
поздно, - кончил, сухо кланяясь Мюрат, - в Кремль, резиденцию
императора, пожалуй, уже не пустят. Завтра утром я вас охотно
отправлю туда.

Перовского опять поместили в музыкантском флигеле. Проходя туда
через двор, он услышал впотьмах чей-то возглас:

- Но, моя красавица, ручаюсь, что синьора Прасковья будет
уважаема везде! (Mais, та belle, je vous garantie, que signora
Praskovia sera respectee partout!)

- Отстань, пучеглазый! - отвечал на это женский голос. - Не
уймешься - долбану поленом либо крикну караул.





                                XX



Базиль, не раздеваясь, улегся на кушетке. Ни дворецкий, никто из
слуг, за толкотней и шумом, еще длившимися в большом доме, не
навещали его. Он всю ночь не спал. Утром к нему явился тот же
штабный чиновник с объявлением, что ему велено отправить его с
дежурным офицером к Бертье. Выйдя во двор и видя, что назначенный
ему в провожатые офицер сидит верхом на коне, Перовский
осведомился о своей лошади. Пошли ее искать в сад, потом в
штабную и королевскую конюшни. Лошадь исчезла; в общей суете
кто-то ею завладел и на ней уехал. Базиль за своим провожатым
должен был идти в Кремль пешком. Улицами Солянкою и Варваркою,
мимо Воспитательного дома и Зарядья, они приблизились к Гостиному
двору. То, что на пути увидел Базиль, поразило его и взволновало
до глубины души. Несмотря на близость к главной квартире
неаполитанского короля, путники уже в Солянке встретили несколько
кучек беспорядочно шлявшихся, расстегнутых и, по-видимому,
хмельных солдат. Некоторые из них несли под мышками и на плечах
узлы и ящики с награбленными в домах и в лавках вещами и
товарами. Б раскрытую дверь церкви Варвары-великомученицы Базиль
увидел несколько лошадей, стоявших под попонами среди храма и в
алтаре. На церковных дверях углем, большими буквами, было
написано: "Ecurie du general Guilleminot" ("Конюшня генерала
Гильемино"). Погода изменилась. Небо покрылось мрачными облаками.
Дул резкий, северный ветер. На площади Варварских ворот горел
костер из мебели, выброшенной из соседних домов; пылали стулья,
ободранные мягкие диваны, позолоченные рамы и лаковые столы.
Искры От костра несло на ветхие кровли близстоявших домов. На это
никто не обращал внимания. Перовский оглянулся к Новым рядам. Там
поднимался густой столб дыма. Горела Вшивая горка, где находился
только что им оставленный баташовский дом. "Неужели дворецкий
поджег? - подумал Базиль, приближаясь к Гостиному двору. - Чего
доброго, старик решительный! Верю, жгут русские!" Лавки Гостиного
двора были покрыты густыми клубами дыма. Из догоравших рядов
французские солдаты разного оружия, оборванные и грязные,
таскали, роняя по дороге и отнимая друг у друга, ящики с чаем,
изюмом и орехами, кули с яблоками, бочонки с сахаром, медом и
вином и связки ситцев, сукон и холстов. У Зарядья толпа пьяных
мародеров окружила двух русских пленных. Один из них, молодой,
был в модном штатском голубом рединготе и в серой шляпе; другой,
пожилой, худой и высокий, - в чужом, очевидно, кафтане и высоких
сапогах. Грабители сняли уже с молодого сапоги, носки, редингот и
шляпу, и тот в испуге, бледный, как мел, растерянно оглядываясь,
стоял босиком на мостовой. Солдаты держали за руки второго,
пожилого, и со смехом усаживали его на какой-то ящик с целью
снять сапоги и с него. "Боже мой! Жерамб и его тогдашний
компаньон! - с удивлением подумал, узнавая их, Базиль. - Какой
прием, и от кого же? от победителей-земляков!" Жерамб также узнал
Перовского и жалобно смотрел на него, полагая, что Базиль прислан
в Москву парламентером, и не решаясь просить его о защите.

- Какое безобразие! - громко сказал Базиль, с негодованием
указывая проводнику на эту сцену. - Неужели вы их не остановите?
Ведь это насилие над мирными гражданами, дневной грабеж... Притом
этот в кафтане - я его знаю - ваш соотечественник, француз.

- А... ба, француз! Но он - здешний житель, не все ли равно? -
ответил, покачиваясь и отъезжая от солдат, проводник. - Чего же
вы хотите? Ну, их допросят; не виноваты - освободят; маленькие
неприятности каждой войны, вот и все... Вы нас, гостей,
безжалостно обрекли на одиночество и скуку; не только ушли ваши
граждане, но и гражданки... Это бесчеловечно! Ou sont vos
charmantes barrinnes et vos demoiselles? (Где ваши очаровательные
барыни и девицы?)

Базиль пристальнее взглянул на своего проводника: тот был пьян.
Раздался грохот барабанов. Ветер навстречу путников понес тучи
пыли, из которой слышался топот и скрип большого обоза. Мимо
церкви Василия Блаженного, через Спасские ворота, на подкрепление
караула в Кремль входил, с артиллерией, полк конной гвардии. В
тылу полкового обоза с вещами начальства везли несколько
новеньких, еще с свежим, не потертым лаком колясок, карет и
бричек, очевидно только что взятых из лавок расхищенного
Каретного ряда. На их козлах, в ботфортах и медных касках,
сидели, правя лошадьми, загорелые и запыленные кавалерийские
солдаты. Из небольшой, крытой коляски, посмеиваясь и грызя орехи,
выглядывали веселые, разряженные пленницы из подмосковного
захолустья.

- Что же вы жалуетесь? - сказал Базиль проводнику. - Вот вам,
новым римлянам, и пленные сабинянки.

- Не нам, другим! - с жалобным вздохом ответил проводник,
указывая на Кремль. - Наш император провел ночь во дворце царей.
Ах, какое величие! Он ночью вышел на балкон, любуясь, при луне,
этим сказочным царством из тысячи одной ночи. Утром он сообщил
королю, что хочет заказать трагедию "Петр Великий". Не правда ли,
какое совпадение? Тот шел учиться за вас на Запад, этот сам идет
с Запада вас учить и обновлять.

 [Иллюстрация] Задержанные обозом, Перовский и его провожатый
               спустились мимо церкви Василия Блаженного, к
покрытой дымом реке и проникли в Кремль через открытые Тайницкие
ворота. Здесь, под горой, Базиль увидел ряд наскоро устроенных
пылавших горнов и печей. Особые пристава бросали в печные котлы
взятые из кремлевских соборов и окрестных церквей золотые и
серебряные сосуды, оклады с образов, кресты и другие вещи,
перетапливая их в слитки.

- Нас зовут варварами, - сказал Перовский, указав проводнику на
это святотатство, - неужели вас не возмущает и это?

- Послушайте, - ответил проводник, - советую вам воздерживаться
от критики... она здесь неуместна! Мы думаем о войне, а не о
церковных делах. У нас, - усмехнулся он, - знаете ли вы это, на
полмиллиона войска, которое сюда пришло и теперь господствует
здесь, нет ни одного духовника... Лучше вы мне, мой милый, -
прибавил проводник, - ответьте наконец: ou sont vos barrinnes et
vos demoiselles?.. Да, вот мы и у дворца; пожалуйте к лестнице.

При входе во дворец, у Красного крыльца, стояли, в белых шинелях,
два конных часовых. Почетный караул из гренадеров старой гвардии
располагался на паперти и внутри Архангельского собора, за углом
которого на костре кипел котел, очевидно с солдатскою пищей.
Проводник, узнав в начальнике караула своего знакомого, сдал ему
на время Перовского, а сам поднялся во дворец. Караульный офицер
приказал пленному войти в собор. Здесь товарищи офицера осыпали
его вопросами, посмеиваясь на его уверение, будто он не пленный.
В Архангельском соборе Базиль увидел полное расхищение церковного
имущества . Кроме кордегардии, здесь, по-видимому, был также
устроен склад для караульной провизии, мясная лавка и даже кухня.
Снятые со стен и положенные на ящики с мукой и крупой иконы
служили стульями и скамьями для солдат. В алтаре, у горнего места
виднелась койка, прилаженная на снятых боковых дверях; на ее
постели, прикрытой лиловою шелковою ризой, сидела, чистя морковь,
краснощекая и нарядная полковая стряпуха. Престол и жертвенник
были уставлены кухонною посудой. На паникадиле висели битые гуси
и дичина. На гвоздях, вколоченных в опустошенный иконостас, были
развешаны и прикрыты пеленой с престола куски свежей говядины.
Солдаты, у перевернутых ведер и кадок, куря трубки, играли в
карты. Воздух от табачного дыма и от испарении мяса и овощей был
удушливый. Офицеры, окружив Перовского, спрашивали: "Где теперь
русская армия? Где Кутузов, Растопчин?" Жаловались, что ушли все
русские мастеровые, что нет ни портного, ни сапожника - починить
оборванное платье и обувь; что и за деньги, пожалуй, вскоре
ничего не достанешь, а тут и самый город с утра загорелся со всех
сторон. Базиль отвечал, что более, чем они, терпят, по их вине, и
русские. Проводник возвратился. Базиль пошел за ним во дворец к
Бертье.





                               XXI



Пройдя несколько приемных, наполненных императорскою свитою и
пажами, в расшитых золотом мундирах и напудренных париках,
Перовский очутился в какой-то проходной комнате окнами на
Москву-реку. Из маленькой полуотворенной двери направо слышались
голоса. Большая раззолоченная дверь налево была затворена. Близ
нее стояли два рослые мамелюка в белых тюрбанах с перьями и в
красных куртках и маленький, напудренный, в мундирном фраке и
чулках, дежурный паж с записною книгою под мышкой. Мамелюки и паж
не спускали глаз с запертой двери. Базиль стал поодаль. Он
взглянул в окно. Его сердце замерло. Картина пылающего
Замоскворечья развернулась теперь перед ним во всем ужасе. То
было море сплошного огня и дыма, над которым лишь кое-где
виднелись не тронутые пожаром кровли домов и церквей. Недалекий
пожар освещал красным блеском комнату и всех стоявших в ней.
Базиль, глядя за реку, вспомнил вечернее зарево над Москвой во
время его прогулки с Авророй на Поклонную гору. "Точно
напророчилось тогда!" - подумал он со вздохом.

- Что, любуетесь плодами ваших рук? - раздался за спиной Базиля
резкий голос. Он оглянулся. Перед ним, как он понял, в
красноватом отблеске стоял, окруженный адъютантами, начальник
главного штаба французской армии Бертье. Это был худощавый,
узкогрудый, с острым носом и, очевидно, больной простудою старик.
Его горло было обмотано шарфом, щеки покрывал лихорадочный
румянец, глаза сердито сверкали.

- Дело возмутительное, во всех отношениях преступное, - сказал
Бертье, - вы... ваши за это поплатятся.

- Не понимаю, генерал, ваших слов, - вежливо отвечал Базиль, -
почему вы укоряете русских?

- О, слышите ли, еще оправдания?! Ваши соотечественники, как
разбойники, жгут оставленный прекрасный город, жгут нас, -
раздражительно кашляя, продолжал Бертье, - и вас не обвинять? Мы
узнаем, назначена комиссия о поджигательстве; откроется все...

- Извините, генерал, - произнес Базиль, - я задержан во время
перемирия. Пожары начались после того, и я не могу объяснить их
причины. Настоятельно прошу вас дать приказ об отпуске меня к
нашей армии. В этом мне поручился словом, честным словом
французского офицера, генерал Себастьяни.

- Не могу, не в моей воле, - кашляя и сердясь на свой кашель,
ответил Бертье. - Мне доложено, вы провели двое суток среди
французских войск; вас содержали не с достаточною осторожностью,
и вы могли видеть и узнать то, чего вам не следовало видеть и
узнать.

- Меня, во время перемирия, задержали французские аванпосты не по
моей вине. Спросите тех, кто это сделал. Повторяю вам, генерал, и
позволяю себе протестовать: это насилие, я не пленный... Неужели
чувство справедливости и чести... слово генерала вашей армии?..

- Честь, справедливость! - с презрительною злобой вскрикнул
Бертье, указывая в окно. - Чем русские искупят этот вандализм?
Bce, что могу для вас сделать, - это передать вашу просьбу
императору. Подождите... Он занят, может быть, лично выслушает
вас, хотя теперь трудно поручиться...

В это мгновение внизу у дворца послышался шум. Раздались крики:
"Огонь, горим!" Все торопливо бросились к окнам, но отсюда не
было видно, где загорелось. Поднялась суета. Бертье разослал
ординарцев узнать причину тревоги, а сам, отдавая приказания,
направился к двери, охраняемой мамелюками. Дверь неожиданно
отворилась. На ее пороге показался невысокий, плотный человек,
лет сорока двух-трех. Он, как и прочие, также осветился отблеском
пожара. Все, кто был в приемной, перед ним с поклоном
расступились и замерли как истуканы. Он никому не поклонился и ни
на кого не смотрел. Верхняя часть туловища этого человека, как
показалось Перовскому, была длиннее его ног, затянутых в белую
лосину и обутых в высокие с кисточками сапоги. Редкие каштановые,
припомаженные и тщательно причесанные волосы короткими космами
спускались на его серо-голубые глаза и недовольное, бледное, с
желтым оттенком, полное лицо. Короткий подбородок этого толстяка
переходил в круглый кадык, плотно охваченный белым шейным
платком. Ни на камзоле, ни на серо-песочном длинном сюртуке,
распахнутом на груди, не было никаких отличий. В одной его руке
была бумага, в другой - золотая табакерка. Страдая около недели,
как и Бертье, простудой, он, в облегчение неприятного насморка,
изредка окунал в табакерку покрасневший нос и чихал. Перовский
сразу узнал Наполеона. Кровь бросилась ему в голову. В его глазах
потемнело. "Так вот он, герой Маренго и пирамид! - думал он, под
наитием далеких, опять всплывших впечатлений разглядывая
Наполеона. - И действительно ли это он, мой былой всесильный
кумир, мое божество? Он тогда скакал к редуту Раевского. Боже
мой, теперь я в нескольких шагах от него... И неужели же есть
что-либо общее в этом гении со всеми теми, кто его окружает и кто
его именем делает здесь и везде столько злого и дурного? Нет, его
ниспослало провидение, он выслушает меня, вмиг поймет и
освободит..." Перовский сделал шаг в направлении Наполеона. Две
сильные костлявые руки схватили его за локти.

- Коснитесь только его - я вас убью! (Si vous osez у toucher, je
vous tue!) - злобно прошептал сзади него голос мамелюка, сильно
ухватившего его за руки за спиной прочей свиты. Раздались резкие,
громкие слова. "То говорит он! - с восторженным трепетом помыслил
Базиль. - Я наконец слышу речь великого человека..."

- Русские нас жгут, это доказано! Вы это передадите герцогу
Экмюльскому! - произнес скороговоркою Наполеон, небрежно подавая
пакет Бертье. - Утверждаю! Расстреливать десятками, сотнями!.. Но
что здесь опять за тревога? - спросил он, осматриваясь, и при
этом, как показалось Перовскому, взглянул и на него. Базиль
восторженно замер.

- Я послал узнать, - склонившись, заговорил в это время Бертье, -
сегодня поймали и привели новых поджигателей; они, как и прочие,
арестованы. Председатель комиссии, генерал Лоэр, надо надеяться,
раскроет все... Да вот и посланный...

Наполеон, потянув носом из табакерки, устремил недовольный,
слезящийся взгляд на вошедшего ординарца.

- Никакой, ваше величество, опасности! - согнувшись перед
императором, произнес посланный, - загорелись от налетевшей искры
дрова, но их разбросали и погасили. Все вокруг по-прежнему
благополучно.

- Смотрителю дворца сказать, что он... дурак! - произнес
Наполеон. - Все благополучно... какое счастье! (quelle chance!..)
Скоро благодаря этим ротозеям нас подожгут и здесь. Удвоить,
утроить премию за голову Растопчина, а поджигателей -
расстреливать без жалости, без суда!..

Сказав это, Наполеон грубо обернул спину к Бертье и ушел, хлопнув
дверью. Базиль при этом еще более заметил некрасивую
несоразмерность его длинной талии и коротких ног и крайне был
изумлен холодным и злым выражением его глаз и насупленного,
желтого лица. Особенно же Базиля поразило то, что, сердясь и
выругав дворцового смотрителя, Наполеон вдруг, как бы против
воли, заторопясь, начал выговаривать слова с итальянским акцентом
и явственно, вместо слова "chance", произнес "sance". Плотная
спина Наполеона в мешковатом сюртуке серо-песочного цвета давно
исчезла за дверью, перед которою безмолвными истуканами
продолжали стоять мамелюки и остальная свита, а Перовский все еще
не мог прийти в себя от того, что видел и слышал; он неожиданно
как бы упал с какой-то недосягаемой высоты. "Выкуп за голову
Растопчина! Расстреливать сотнями! - мыслил Базиль. - Но чем же
здесь виноват верный слуга своего государя? Так вот он каков,
этот коронованный корсиканский солдат, прошедший сюда, через
полсвета, с огнем и мечом! И он был моим идеалом, кумиром? О, как
была права Аврора! Скорее к родному отряду... Боже, если б
вырваться! Мы найдем средства с ним рассчитаться и ему
отплатить".

- Следуйте за мною! - раздался голос ординарца Бертье. Приемная
наполовину опустела. Оставшиеся из свиты сурово и враждебно
смотрели на русского пленного.

- Куда? - спросил Перовский.

- Вам велено подождать вне дворца, пока о вас доложат императору,
- ответил ординарец.

Базиль вышел на площадку парадного дворцового крыльца. Внизу, у
ступеней, стоял под стражей приведенный полицейский пристав.
Караульный офицер делал ему допрос.

- Зачем вы остались в Москве? - опросил он арестанта, - почему не
ушли с прочими полицейскими чинами? Кто и по чьему приказанию
поджигает Москву?

Бледный, дрожащий от страха пристав, не понимая ни слова
по-французски, растерянно глядел на допросчика, молча переступая
с ноги на ногу.

- Наконец-то мы, кажется, поймали главу поджигателей! - радостно
обратился офицер к ординарцу маршала. - Он, очевидно, знает все и
здесь остался, чтобы руководить другими.

Перовский не стерпел и вмешался в этот разговор. Спросив
арестанта, он передал офицеру, что пристав неповинен в том, в чем
его винят, что он не выехал из Москвы лишь потому, что, отправляя
казенные тяжести, сам долго не мог достать подводы для себя и для
своей больной жены и был застигнут ночным дозором у заставы.

- Посмотрим. Это разберет комиссия! - строго сказал офицер. -
Запереть его в подвале, где и прочие.





                               XXII



Солдаты, схватив пристава за руки, повели его к спуску в подвал.
Они скрылись под площадкой крыльца.

- Могу вас уверить, - произнес Перовский офицеру, - чины полиции
здесь ни в чем не виновны; этот же притом семейный человек...

- Не наше дело! - ответил офицер. - Мы исполнители велений свыше.

- Но что же ожидает заключенных в этом подвале? - спросил Базиль
.

- Простая история, - ответил офицер, собираясь уходить, - их
повесят, а может быть, смилуются и расстреляют.

Ординарец остановил офицера и сказал ему вполголоса несколько
слов. Тот, оглянувшись на Перовского, указал на ближнюю церковь
Спаса на Бору. Ординарец предложил Базилю следовать за собой.
Они, миновав дворец, подошли к дверям указанного храма. С
церковного крыльца опять стали видны зарево и дым пылавшего
Замоскворечья.

- Зачем мы сюда пришли? - спросил Базиль. Проводник молча
отодвинул засов и отворил дверь.

- Вас не позволено оставлять на свободе! - произнес он, предлагая
Перовскому войти в церковь. - Подождите здесь; император,
вероятно, вскоре вас потребует... Он теперь завтракает.

- Но зачем я императору?

- Он, может быть, через вас найдет нужным что-либо сообщить
вашему начальству... Мы застали здесь тысячи ваших раненных...
Докторов так мало, притом эти пожары... Впрочем, я излагаю мое
личное мнение... До свидания!

Железная дверь, медленно повернувшись, затворилась. Звякнул
надвинутый тяжелый засов. Перовский, оставшись один, упал в
отчаянии на пол. Теперь ему стало ясно, его решили не выпускать.
Последние надежды улетели. Оставалось утешаться хоть тем, что его
не заперли в подвал с подозреваемыми в поджоге. Но что ждало его
самого? Пр