альной несхожести "их" и "нас"3 была закономерной и
подтверждалась реальной внешнеполитической практикой, закономерным был и
вытекающий из этой идеи вывод об имманентной подчиненности "варварских"
народов китайскому универсальному мироустройству, стремление включить их
если и не непосредственно в состав империи, то хотя бы в сферу
досягаемости и влияния Стремлением влиять на соседей была пронизана вся
внешнеполитическая деятельность Китайской империи, всегда пытавшейся
заполнить вакуум силы, образовывавшейся рядом с ее территориями, дабы
обезопасить свои владения, либо присоединить новые земли, воспользовавшись
слабостью соперника Существует мнение, что для дальневосточного региона
Китай был явлением аналогичным Римской империи для Европы и Азии.
Прослеживается та же сильная императорская власть, та же тяга к поглощению
культур. Китай относится к числу тех немногих стран (в отличие от Римской
империи или древней Эллады), где античная традиция, однажды зародившись,
после уже не прерывалась, а лишь претерпевала большие или меньшие
изменения. Поэтому здесь видна преемственность во внешнеполитической
доктрине, большей частью входившая в противоречие с реальностью
"универсальной монархии". В свое время К. Маркс метко подметил, что
"согласно непреложному закону истории, варвары-завоеватели сами
оказывались завоеванными более высокой цивилизацией покоренных народов"
Традиционная китайская "утешительная" система функционировала на
протяжении многих веков вплоть до появления на Дальнем Востоке Западных
держав. Концепция "универсальной монархии" подверглась сильной "фланговой"
атаке со стороны западных государств вскоре после первой Англо-китайской
войны 1839-1842 гг. В сороковые годы XIX в. китайское правительство было
вынуждено воочию убедиться в существовании равно и даже более
могущественных империй за пределами территории Китая и обжитого им мира.
Заключение договора, последовавшее за поражением Китая в 1842 г. открыло
дорогу подписанию серии соглашений, каждое из которых являлось поэтапным
отступлением со старых теоретических позиций и, соответственно, уступкой
реальной силе, подкрепленной Западной концепцией международных отношений.
Сопротивление подобной непривычно крамольной идее на поистине генетическом
уровне отразилось в принятом в Китае обозначении договорных документов как
"неравноправных".4
Официальная внешнеполитическая доктрина и проблемы отражения ее в
реальной практике глубоко анализируются в работах отечественных
исследователей - А.А. Бокщанина Репрезентативная сторона так называемой
"даннической системы", при которой правители Китая слали посольства с
дарами к властителям соседних народов, побуждая их прибывать с ответными
подарками - "данью" ко двору в столицу Поднебесной, все же не могла на
практике подменить выгодные международные отношения. Таким образом,
выливаясь в политической реальности в номинально-вассальные отношения,
зачастую не осознававшиеся как таковые приезжавшими ко двору
посольствами-гостями ("кэ"), схема мира, построенная на умозрительных
посылках, неизбежно зашла бы в тупик, если бы древнекитайским мыслителем
Сунь-цзы не была разработана доктрина "цзими" Свою лепту в исследование
традиционной китайской внешнеполитической концепции и ее взаимодействия с
реальностью внесли и западные ученые, так же подробно изучающие тему
"даннических отношений", в рамках "pax Sinica", среди них Дж. Фэйрбэнк,
Дж. Флэтчер, М. Россаби, М. Мэнколл, Юй Инши и др. Отражение описанных
традиционных взглядов мы в изобилии находим в цинских источниках,
касающихся завоеваний западных территорий. Как известно, Цины предлагали
Джунгарскому ханству формально признать главенство Китая и, лишь, когда
этот план (со всеми вытекающими из него выгодами для Китая - торговлей,
определенным верхушечным политическим контролем за новым "подданным") не
удался, пошли на завоевание 1758-го года. Официально оно было
прокомментировано в том духе, что все страны и народы должны входить в
сферу подчинения Цинской империи, причем помыслы Цинов были направлены не
только на безопасность своих границ, но и на достижение преимуществ
политического и, в дальнейшем, экономического свойства. Ныне существует
обширная литература по отдельным периодам взаимосвязей Китая с
северо-западными территориями, однако попытки охватить всю историю этих
сношений и как-либо систематизировать ее, проследить в ней определенные
закономерности, по-прежнему редки и не могут быть признаны
удовлетворительными. Без сомнения, по причине двухтысячелетней
длительности истории этих взаимоотношений и необходимости привлечь
источники и литературу на всех языках региона, такой труд был бы под силу
лишь коллективу авторов и, вероятно, когда-нибудь будет создан. Обобщение
фактов, имевших место в истории внешних сношений Китая с народами Си-юя,
представляется ныне весьма актуальным не только для выяснения
политического статуса этого района в исторической ретроспективе, но и для
определения возможностей его будущего развития.
  Среди наиболее удачных подходов к указанной проблеме по восстановлению
комплексной истории международных отношений в "ключевой" зоне Центральной
Азии можно назвать следующие труды отечественных и зарубежных авторов:
"Историю Цивилизаций Центральной Азии", выпускаемую под эгидой ЮНЕСКО, тт.
1-2 Несомненно, что экстраполяция на прошлое факта нынешней
принадлежности Кашгарии и Джунгарии к КНР привела к своеобразному
"китаецентристскому" подходу в исследованиях международных отношений в
Центральной Азии и очерковому стилю изложения, неизбежному при попытке
охватить более или менее протяженные исторические периоды. Это характерно
для некоторых работ М. Россаби Однако без выяснения места, занимаемого
нынешним Синьцзяном в китайской политической мысли и ретроспективного
взгляда на историю взаимосвязей собственно Китая с народами, населявшими
современный СУАР, невозможно определить основные мотивы заинтересованности
Срединного государства в этих землях. Соответственно, нам остались бы
неясны аргументы, используя которые сторонникам возвращения Синьцзяна
удалось убедить цинское правительство в 60-х гг. XIX века решиться на
восстановление власти Китая в Джунгарии и Восточном Туркестане после
победы дунганских и уйгурских восстаний и низвержения маньчжуро-китайского
владычества, установленного там в середине XVIII века.
  В отечественной науке успешно рассматривались вопросы истории
дунгано-уйгурских восстаний в Синьцзяне в 1864-1878 гг., Джунгарского
ханства, Кашгарии XV - XIX вв. Как и другие, они являлись предметом
исследований ряда русских дореволюционных (А.К. Гейнс Остановимся на том,
какие мнения приводились различными авторами относительно выяснения
мотивов Цинской экспансии на Северо-западном направлении. Западные
исследователи, которые так или иначе затрагивают эту тему, в основном
следуют за классической китайской концепцией мотивов завоевания
Северо-западных земель, которая будет рассмотрена подробнее в работе.
Выдвигаются причины, либо сходные, либо обусловленные версиями официальных
цинских документов, а именно, тем, что маньчжурские императоры, будучи
императорами Китая, являлись наследниками устремлений династий Хань и Тан.
Имеется в виду, что такое наследство давало как бы carte blanche на
завоевания. Однако английский исследователь Булджер, выдвигающий эти
соображения в своей работе о центральноазиатских вопросах, не видел,
вероятно, разницы между реальными целями и их официальным обоснованием
(530, р. 211). Несомненно, что один лишь мотив политического наследства не
мог толкнуть Цинов на завоевание; в то же время он, безусловно, не может
быть полностью проигнорирован в виду необходимости поддержания престижа
правящей династии.
  Известный французский китае- и монголовед Абель-Ремюза считал, что
маньчжуры боролись с жителями Восточного Туркестана не из-за третьего
государства - Халхи (Северная Монголия), в частности, имеются в виду
времена императора Канси (Сюань Е, 1662-1722 гг. пр.), захватившего Халху
в 1691 и начавшего завоевание Джунгарского ханства, - а, напротив,
непосредственная угроза нападения соседей-кочевников на Китай вызывала
ответно-превентивные меры цинского правительства (521, р. 176-182). Здесь
же автор находит и новый подход к решению вопроса, указав, что частные
междоусобные войны, ослаблявшие правителей и народ Восточного Туркестана,
давая маньчжурским военачальникам возможность надеяться на сравнительную
легкость приобретения новых территорий в соответствии с упоминавшейся уже
концепцией "и и чжи и". Автор подходит к выводу о том, что Цины могли
добиться завоеванием Джунгарского ханства и Восточного Туркестана
(1755-1759 гг.) двух результатов: уничтожали бурно кипящий котел
межэтнических и политических противоречий жителей Западного края, т.к.
оттуда периодически метастазировали наиболее активные и сильные отряды и
покушались уже на собственную китайскую территорию (например, Галдан) и,
воспользовавшись, таким образом, объективно неизбежным ослаблением
региона, присоединить его к своим владениям. Автор, однако, не отвечает на
вопрос о том, что дало бы это приобретение маньчжурам, равно как и обходит
молчанием внутрикитайские мотивы экспансии.
  Почти аналогично обосновывает стремление Цяньлуна завоевать Восточный
Туркестан французский миссионер XVIII века Амио: причину автор усматривает
в "непокорности" ходжей, управлявших страной и в их помощи джунгарскому
но„ну Амурсане, восставшему против Цинов в 1755 г.; вдобавок ходжи "часто
устраивали китайским войскам ловушки, их которых не всегда можно было
выбраться" (522, р. 236). Таким образом, мотивы завоевания страны
выводятся здесь из необходимости покарать "чтоб неповадно было". Такого
объяснения, несомненно, недостаточно.
  Прочно держался в фарватере официальных цинских трактовок немецкий автор
большого компилятивного труда К. Риттер, еще в прошлом веке переведенный
русским ученым В.В. Григорьевым (175; 342-344). В его интерпретации Китай
выступал в регионе как своего рода беззаветный защитник "всех пострадавших
от рук западных монголов (ойратов)". Так, он пишет: "Тибетцы просили
императора Китая о помощи и не напрасно. Войска его в 1720 г. уже снова
очистили страну от Джунгарских и калмыцких орд (известных там под
названием Согбо) и Хласса (Лхаса - Д.Д.) с тех пор осталась под
покровительством Китая" (343, с. 154). Однако, - указывает Риттер, - сила
"куньтадши" (Цэван-Рабдан 1697-1727 - Д.Д.), изгнанного с Тибета, была еще
очень велика ни Или, откуда он "занял войском весь Сичань (все татарские
/?/ земли между Китаем и Россией) и войска Канси в 1722 г. ничего не могли
сделать". Таким образом, получается, что защитник обиженных - Канси решил
продолжить защищать угнетенных тибетцев уже и на исконной территории самих
ойратов - в Илийском крае, и даже дальше, где никто уже не просил о
помощи. Далее текст говорит за себя: "...вскоре после того Куньтайдши был
умерщвлен собственным сыном, старшим князем Галдан-Цэрэном (1697 г. -
Д.Д.), вслед за тем в 1722 г. умер император Канси, а его миролюбивый
преемник (Юнчжэн, планировавший в перспективе уничтожить Джунгарское
ханство - Д.Д.) ограничился охранением своих непосредственных границ, не
вмешиваясь в политические отношения окружающих их издали кочевых народов.
В этот промежуток времени возросло снова могущество разных элютских
князей, и в конце жизни императора открылись между ними междоусобия и
бунты. Император Цяньлун не захотел остаться равнодушным зрителем подобных
смут, происходивших в соседних ему государствах. Несколько раз нападали
элюты (ойраты - Д.Д.) на китайские пограничные кордоны и укрепления,
вырезали гарнизоны и грабили императорские конные заводы Гоби вне Великой
стены (343, с. 154).
  Стремлением не допустить на границах империи Цин образования крупного
государства, способного угрожать маньчжурскому владычеству в Китае
объясняет территориальную экспансию Цинов и американский исследователь О.
Лэттимор (585, рр. 24-27).
  Все эти соображения игнорируют силы, действовавшие внутри Цинской
империи, что не может считаться правомерным.
  Среди работ западных авторов нельзя обойти молчанием в своем роде
первопроходческую работу У.Л. Бэйлза "Цзо Цзун-тан. Солдат и
государственный деятель старого Китая" (524) - удивительную попытку
капитана американских ВМС написать биографию Цзо. До недавнего времени эта
работа считалась одной из базовых для изучения Мусульманских восстаний в
Северо-западном Китае. Будучи профессиональным военным, автор обратил
особое внимание на военные походы своего героя. Языковый барьер помешал
Бэйлзу использовать первичные источники, что, несомненно, несколько
снижает значение книги, однако, судя по всему, автор, привлекая китайского
помощника, опирался на сведения биографии Цзо Цзунтана, написанной Ло
Чжэнцзюнем и включенной в Полное собрание сочинений Цзо отдельным цзюанем
(см. ниже).
  Хотелось бы упомянуть несомненную ценность монографии Чжу Вэньчжана
"Мусульманские восстания в Северо-Западном Китае. 1862-1878" (545),
написанной на широком материале китайских источников и посвященной не
только восстаниям, но и их подавлению во всех трех провинциях. Безусловный
интерес представляет известная работа И. Сюя "Илийский кризис -
исследование китайско-русской дипломатии. 1871-81" (577), в которой автор
широко использовал материалы британского Форин Офиса, сборники немецких и
американских дипломатических документов. В этих работах намечены некоторые
подходы к интересующим нас сюжетам.
  В западной историографии существует немало исследований, посвященных
взаимоотношениям Китая со странами и народами Западного края - это работы
уже упоминавшихся востоковедов И. Сюя, М. Россаби, Дж.К. Фэйрбэнка, Дж
Флэтчера, О. Лэттимора и др. В этих трудах весьма подробно рассмотрена
ситуация в Центральной Азии, но, как правило, не выделяется вопрос о
причинах стремления цинских верхов контролировать Северо-западные земли.
  Между тем, проследить ход дискуссии в правящих кругах Цинской империи
(60-70-е гг. XIX в.) представляется крайне необходимым, т.к. в вопросе об
исторических судьбах Джунгарии и Восточного Туркестана китайская
историография до сих пор придерживается довольно односторонней позиции,
превознося воинственную позицию крупного цинского сановника Цзо Цзунтана
(1810-1885), возглавившего карательный поход "Сичжэн" на Запад и несколько
недооценивавшегося соображения безопасности Китая перед лицом западных
держав, действия которых он считал "бескорыстными". Дискуссия о судьбах
Синьцзяна, рассматриваемая в работе, явилась в некотором роде отражением
многих проблем, волновавших цинское правительство в 60-70-е гг. XIX в., а
именно - отношений с Великобританией, Японией и Россией, проблемы
самоусиления (цзыцян) а части укрепления национальной и, в особенности,
военно-морской, обороны, экономики, отношений с национальными
меньшинствами Цинской империи и других. Высказанное в ходе дискуссии в
правящих кругах мнение Цзо Цзунтана о том, что возвращение Синьцзяна
необходимо Китаю и для того, чтобы обезопасить страну от посягательств на
Западный край (и, более того, на собственно Китай) России, также требует
отдельного разбора.
  Таким образом, одной из задач работы является выяснение соответствия
истинных мотивов и намерений правительства России в так называемом
"Илийском вопросе" (1871-1881 гг.) и истинного положения вещей в регионе с
тем, что утверждали сторонники Цзо Цзунтана - адвокаты войны с Россией.
Для этого нам предстоит проанализировать дебаты Цзо Цзунтана и Ли Хунчжана
(1823-1901), одного из наиболее влиятельных сановников того времени) по
вопросу о разрешении Илийского вопроса. Русские архивные документы,
касающиеся десятилетнего пребывания русских войск в Илийском крае,
демонстрируют вынужденность и, скорее, нежелательность для России этого, в
остальном, безусловно нарушавшего нормы современного международного права,
шага; ведь российским дипломатам ставилась под сомнение сама
целесообразность занятия русскими войсками долины Или, речь же о
продвижении далее на юг или же на восток просто не шла. Однако для того,
чтобы разъяснить этот вопрос, необходимо рассмотреть содержащиеся в
архивных материалах свидетельства, касающиеся "Илийского кризиса" и
показать несостоятельность опасений "партии войны под водительством Цзо
Цзунтана на счет возможности продвижения российских войск далее в Синьцзян.
  Все поставленные перед работой задачи помимо чисто исторического интереса
имеют, к сожалению, и определенную политическую актуальность, т.к. и по сю
пору китайская историографическая традиция все еще трактует внешние связи
Китая со странами и народами, населявшими современный Синьцзян начиная с
древности, как чисто внутрикитайские дрязги. Акценты в оценке дискуссии,
составляющей основной предмет настоящего исследования, смещаются в сторону
обеления идеологически-удобных политиков прошлого и осуждения их
оппонентов; практически, до сих пор извращается история и подоплека
"Илийского вопроса". Более того, в интересующем нас регионе на
непосредственный территориальный контакт с Западным Китаем выходят уже не
республики СССР, а молодые суверенные государства, в которых, безусловно,
необходимо более подробно овладеть непростой историей приграничных земель.
  Тема работы обеспечена достаточно широким кругом источников. История
бурных событий, имевших место в Джунгарии и Восточном Туркестане как в
цинскую эпоху, так и ранее, отражена в большом количестве письменных
документов на тохарских, иранских, тюркских, тибетском, китайском и
некоторых других языках. Однако, исходя из принятой в работе точки зрения
"из Китая", с позиции анализа китайской политической мысли, а также,
учитывая то, что автору доступны в оригинале лишь материалы источников на
китайском языке и вэньяне, в исследовании использованы лишь китайские
документы, либо переводы с языков народов Центральной Азии.
  При всей сухости "подцензурных официальных цинских источников -
правительственных документов, включающих в себя материалы по интересующим
нас вопросам, их невозможно обойти в силу отражения их авторами событийной
канвы происходившего и усредненных официозных характеристик действующих
лиц событий. Среди официальных исторических книг, использованных в работе,
необходимо отметить огромную хронику правления "Великой династии Цин" ("Да
Цин личао шилу"), являющуюся официальным хронологически составленным
"заповедником" сведений, издававшимся в трех экземплярах исключительно для
правительственных нужд. (Всего 4 тыс. 664 цзюаня, 14-19; 21). "Шилу"
содержит наиболее важные документы, указы императоров и сановников
Цзюньцзичу (Военного совета), в том числе и относительно политики в
интересующем нас регионе, наряду с ежедневными записями о событиях
придворной жизни, что, естественно, не облегчает пользование источником.
Большое количество фактов, "складированных" в "Шилу" более нигде не
упоминаются. Для нашей темы важны "Да Цин Гаоцзун Чуньхуанди шилу"
("Хроника правления /императора/ Гаоцзуна Чуньхуана Великой Цин" - годы
Цяньлун), "Да Цин Вэньцзун Сяньхуан ди шилу" (соответственно, годы Сяньфэн
/1851-1861/), "Да Цин Муцзун Ихуан дя шилу" (годы под девизом Тунчжи
/1862-1875/) и "Да Цин Дэцзун Инхуанди шилу" (годы Гуансюй /1875-1909/).
  Достаточно ценными оказались и сведения "Дунхуа сюй лу" ("Продолжение
записей из /павильона/ Дунхуа"), составленного Ван Сяньцянем по принципу
"ежемесячно, ежегодно", для пяти правлений - от Цяньлуна до Тунчжи
(1736-1875 гг.). Интересующий нас период отражен в двух книгах - "Дунхуа
сюйлу. Сяньфэн" (23) и за годы Тунчжи. События излагаются в "Дунхуа Сюйлу"
более сжато, чем в "Шилу" и позволяют проследить перипетии самого "сичжэн"
  - Западного похода войск Цзо Цзунтана, зачастую дополняя сведения "Шилу".
  "Цинши гао" ("Черновая история /династии/ Цин") в 529 цзюанях,
полуофициальная история, написанная в 1914-28 гг. под руководством Чжао
Эрсюня в Гоминьда