предлагает вниманию читателей снова четыре
основных направления, по которым, по его мнению, действовал Цзо Цзунтан,
восстанавливая разрушенное хозяйство района. Эти аспекты - создание и
умножение так называемых "тун тянь" - земель военных поселений,
возделывавшихся самыми маньчжуро-китайскими солдатами; строительство
восьми крупных дорог, проложенных в годы завоевания; восстановление и
строительство городов, развитие шелководства и т.д.
  Несомненно, что указанные Хун Тао достижения и заслуги Цзо Цзунтана в
экономической области требуют специального исследования, которое пока, к
сожалению, у нас еще не создано, однако, представляется, что описанные
начинания плохо совмещаются с политикой репрессий против коренного
населения края, напоминая действие выдуманной уже в наше время нейтронной
бомбы.
  Автор другой статьи в том же журнале Му Юань, в своем исследовании,
озаглавленном "Проявление духа патриотизма в процессе возвращения Цзо
Цзунтаном территории Синьцзяна", приводит уже две стороны оценки роли Цзо
в истории Китая (455). В одной стороны, он характеризуется как душитель
тайпинов, инициатор репрессий против восставших мусульман на
Северо-западе, который сполна проявил свою реакционную сущность и совершил
массу неоправданно-жестоких поступков, в то же время, отличившись тем, что
"оказал решительное сопротивление иностранной капиталистической агрессии".
  Сторонники выделения второго аспекта в оценке личности Цзо Цзунтана
считают, что его "патриотический дух" особенно проявился в ходе подготовки
и проведения синьцзянской кампании. Как полагает автор, идя вслед за самим
Цзо Цзунтаном в этом вопросе, эта кампания была предпринята в целях
"охраны целостности" и "территориальной неприкосновенности" Родины. В
рамках выполнения этих задач Цзо Цзунтан отразил "агрессивные устремления"
России и Англии, возглавил западный поход "патриотической армии",
преградил путь завоевателям и, наконец, вернул Синьцзян, сохранив
"территориальную целостность" цинского Китая.
  Исследуя "проявления патриотического духа" Цзо в период подготовки и
проведения похода, автор оценивает дискуссию Цзо Цзунтана и Ли Хунчжана по
вопросу о целесообразности возвращения Синьцзяна, безоговорочно становясь
на сторону Цзо Цзунтана, постулировавшего первичность сухопутной обороны в
противовес отстаивавшейся Ли Хунчжаном идеи о первоочередности внимания к
укреплению ВМС Китая. Му Юань клеймит цинскую администрацию за
колеблющуюся позицию по вопросу о целесообразности "возвращения" Синьцзяна
и одобряет Цзо, с самого начала решительно настроенного на проведение
завоевания и взявшегося за эту исключительную по трудности задачу вопреки
препонам, которые чинили ему представители группировки Ли Хунчжана.
Касаясь вопроса о верноподданнических чувствах Цзо Цзунтана к
маньчжурскому богдыхану, автор указывает, что Цзо, будучи чиновником до
глубины души, в этом плане отражал всю систему отношений в обществе.
  Опубликованная в 1991 г. в журнале "Синьцзян шэхуэй кэсюэ" рецензия Вэнь
Цина на книгу Ван Силуна о военных полях в Синьцзяне, вышедшую годом
раньше в Ланьчжоу, снова открывается программной цитатой из Цзо Цзунтана,
где он обосновывает свою любимую идею о необходимости держать насмерть
границу по Памиру, т.к. это гораздо экономичнее, чем содержать кордоны по
восточной границе Синьцзяна, тогда как Юго-восток, по его мнению, всегда
был защищен естественными морскими границами. Автор полагает, что это
высказывание является ключом для понимания более чем двухтысячелетней
истории заинтересованности Китая в Северо-западных территориях, совершенно
не желая вспоминать, что те же державы, что наводили ужас на Цинский двор
своими политическими играми в Синьцзяне, оказались гораздо опаснее именно
на восточном побережье Китая. (418).
  В одной из статей, посвященных интересующему нас вопросу "Об умении Цзо
Цзунтана использовать военные силы для возвращения Синьцзяна" (463), ее
автор Сюй Юнхань замечает, что возвращение Цзо Цзунтаном Сибэя
(Северо-запада) не только являлось высочайшим достижением всей его жизни,
но и грандиознейшим военным успехом, достигнутым всей цинской армией в
новое время. Статья выдержана в самом триумфальном стиле, в ней
воспевается факт разгрома за более чем короткий период менее чем двух лет
с апреля 1876 по январь 1878 г. пятидесяти шеститысячной армией Якуб-бека
и других противников цинского господства и "освобождение" земель к северу
и югу от Тянь-Шаня. Автор полагает, что причины для столь блистательной
победы многообразны; помимо всемирной поддержки населения, это еще и в
чистом виде военно-стратегические таланты самого Цзо Цзунтана, сумевшего
безупречно выбрать направления для военных ударов, не разбрасываться,
пытаясь поразить повстанцев одновременно на севере и на юге от Тянь-Шаня,
замирившего для начала повстанцев Шэньси и Ганьсу и лишь после, обеспечив
свои войска как продовольствием, так и оружием, планомерно начавшего
наступление в северном направлении на Урумчи.
  Необходимо отметить как безусловно положительный момент, что китайская
историческая наука, абсолютно не умеряющая восторженного накала в оценке
Сичжэна Цзо Цзунтана, постепенно начинает реабилитировать его
политического противника Ли Хунчжана, которого совсем недавно клеймили
оппортунистом за предложения разрешить мирными дипломатическими путями
Илийский кризис и не тратить средства на восстановление цинской власти в
Синьцзяне, ограничившись признанием номинального вассалитета. Так, Цай
Шихуа в статье "Последние исследования о Ли Хунчжане" (481), резюмируя
результаты работы конференции, посвященной вкладу Ли Хунчжана в
строительство китайской экономики, уже робко пытается причислить его к
лику китайских патриотов, аргументируя это его активностью в построении
китайского северного флота, борьбой за инвестиции, из-за которых Ли
Хунчжан так страстно оппонировал Цзо Цзунтану. Тем же настроением
проникнута статья Чжан Минцзюя "Об идеях Ли Хунчжана в области
политических реформ" (497), статья Лу Фана и Сун Дэлина "Ли Хунчжан и
агрессивная политика Японии перед Японо-китайской войной 1894-95 гг."
(434А).
  Без сомнения, личности Цзо Цзунтана и Ли Хунчжана, как главных
действующих лиц трагедии, происшедшей в процессе восстановления власти
маньчжуров в Синьцзяне, несомненно, еще получит свою более многостороннюю
оценку и в китайской и в отечественной исторической науке, тем более, что
именно появление в китайской литературе последних лет заимствованного у
Цзо Цзунтана тезиса об "агрессивных устремлениях России" до и после
занятия Или делает актуальной задачу подробно проследить по архивным
документам истинный взгляд русского правительства на причины, течение и
исход "Илийского кризиса".
  Резюмируя, можно констатировать, что в современной китайской исторической
науке пока еще нет тенденции к более объективному осмыслению событий,
связанных с историей отношений Китая с Северо-Западным краем.
  Автор надеется внести свою скромную лепту в исследование названных сюжетов.

  Глава I. Истоки представлений о роли Западного края в политической мысли
Цинской империи.


  Для выяснения мотивов принятия решения о восстановлении власти империи
Цин в Джунгарии и Восточном Туркестане после подавления восстаний
1864-1878 гг. необходимо хотя бы вкратце проследить интересы китайской
империи в этих районах, начиная в эпохи древней Ханьской империи (221 г.
до н. э. - 220 г. н. э.), когда северо-западные земли впервые попали в
поле зрения правителей Китая.
  Во введении уже отмечались общие историко-политические и идеологические
посылки, предполагавшие стремление древнего и средневекового Китайского
государства к вовлечению сопредельных народов в орбиту своего влияния и
удержанию их под своим началом - будь то реальным или, чаще, номинальным.
Как уже говорилось, вопрос о заинтересованности правителей Срединной
империи в обладании землями, расположенными на территории современного
СУАР, а тогдашнего "Си-юя" - "Западного края" в исторической ретроспективе
стоит несколько особняком, так как отдаленность и труднодоступность этих
районов во многом отличает проблему отношений Китая с Си-юем от его
взаимосвязей с другими странами, расположенными близко или непосредственно
возле границ собственного "застенного" Китая.
  По поводу самого термина "Си-юй", в названии не вполне географически
детерминированного, Л.А. Боровковой уже подмечалось, что в "Исторических
записках" - "Шицзи" "китайского Геродота" - Сыма Цяня (145 /135?/ - 86 г.
до н. э.) этот термин еще не появился и употреблен впервые лишь Бань Гу
(32-92) в "Хань шу" (142, сс. 56-65). Более полным названием, которым
пользовались ханьские китайцы для обозначения земель к северо-западу от
собственно Китая, было "Си-юй саньшилю го" ("36 государств Западного
края") (См. подробнее 399, с.4).
  Известный американский синолог М. Россаби считает, что, по крайней мере
со II века до нашей эры, Китай был крайне заинтересован в сохранении
своего контроля над землями центрально-азиатского пояса и в предотвращении
усиления в этой зоне какого-либо иного влияния (611). Эта
заинтересованность, по его мнению, выражалась в учреждении военных
поселений, почтовых станций, в налаживании отношений с местными
правителями, в подозрении посольско-торговых миссий. На деле
заинтересованность в контроле над землями Си-юя лишь минимально
подтверждалась реальной практикой: военные поселения были более
многочисленны и характерны в основном для Ганьсу, а в Кашгарии было
буквально два-три вкрапления - то, что сейчас назвали бы изолированными
военными базами. Естественно, такие "базы" не могли играть доминирующую
"оккупационную" роль. Но даже и в Ганьсу имело место лишь сосуществование
китайских гарнизонов с местным некитайским населением, военные поселения
выполняли "технические" коммуникационные функции (574; 575).
  И тем не менее, походы ханьских правителей на запад привели к
историческим событиям исключительной важности, имевшим далеко идущие
политические, военные и экономические последствия в первую очередь для
самого Китая.
  Земли, располагающиеся на северо-западе от собственно Китая и
простирающиеся к северу и к югу от Тянь-шаньского хребта, действительно,
находятся в сфере политических интересов Китая более двух тысяч лет.
Однако в течение этого времени они лишь иногда, частично и, в целом, без
кардинальных общественно-политических и культурных последствий для себя
попадали под косвенное влияние китайской империи.
  В период Хань Китай начал взаимодействовать с территориями Центральной
Азии. Эпоха второй (после Цинь (221-206 гг. до н. э.) в истории Китая
единой централизованной империи была знаменательна не только подъемом и
развитием всесторонней политической деятельности внутри страны, но также и
живым интересов к "варварским" ("фань") культурам. Именно, начиная с эпохи
Хань, прослеживается своего рода тенденция в отношении Китая к
северо-западным землям, подмеченная американским исследователем И. Сю в
книге "Подъем современного Китая": "Традиционно установлено, - пишет он, -
что Си-юй никогда не был неотъемлемой частью Китая, оставаясь для него
пограничной территорией, которой он пытался овладеть, когда был силен и
которую неизбежно терял, когда был слаб". (578, р. 73).

  1. Династия Хань и Си-юй. (221 г. до н. э.- 220 г. н. э.)
В годы правления династии Хань Китай представлял собой огромную
цивилизованную для своего времени империю, с которой, несомненно, мало кто
мог соперничать в Дальневосточном регионе помимо северных кочевых
конгломератов. Экономика этой многовековой оседлой цивилизации
базировалась на сельском хозяйстве, но на границах, особенно северных,
китайская империя, как и современная ей Римская, сталкивалась с проблемой
взаимоотношений с "варварскими", чаще всего, кочевыми, племенами, которые,
естественно, не только ничего не знали о необходимости подвергнуться
цивилизующему влиянию китайской культуры и контролю со стороны китайского
государство, но и сами нападали на оседлых жителей, безусловно, уступавших
им в мобильной военной организации (541; 535).
  Как известно, наиболее успешно противостоял ханьскому Китаю сюннуский мир,
кочевья которого простирались от Забайкалья до озера Зайсан на севере, а
на юге захватывали пустыню Гоби и отроги (северные) Тянь-Шаня.6 На
территории современного СУАР древние китайцы сталкивались с влиянием и
противодействием саков, уходивших своими этническими корнями в
семиреченские культуры и вместе с тохарами населявших Восточный Туркестан,
и усуней, собственно-автохтонов Центральной Азии тюркского происхождения,
центром владений которых была Илийская долина. (156, сс. 35-52).
  Для Китая проблема взаимоотношения с "варварами" впервые встала столь
остро именно в ханьской изоляции "варваров" (в первую очередь, северных
сюнну) от территорий, на которых уже существовала китайская цивилизация, и
привела к возведению фортификационного шедевра древности - системы
Великого китайской стены при императоре Цинь Шихуане (221-210 гг.
правления до н.э.) в качестве укреплений границы (с сюнну - в первую
очередь). В ту же эпоху и Римская империя, пытаясь стабилизировать
соотношение сил между своей цивилизацией и европейскими "варварами"
(тевтонскими и славянскими племенами), укрепила Рейнско-Дунайскую границу,
а в 450-х гг. н. э. вокруг Константинополя (Византия) была возведена Стена
Феодосия, даже внешне схожая с китайской.7
Полусимволически отгородившись от "варваров" стеной, ханьцы со временем
обнаружили, что это отнюдь не решает всех проблем. Более того, практика
показала, что "варвары" были способны к эволюции в социальной,
политической и, что было опаснее всего для границ древнего Китая, военной
сфере, а со временем находили возможность успешно противостоять китайской
пограничной политике.
  Когда в ханьскую эру китайцы проникли в Си-юй, они впервые встретились не
с "варварами"-кочевниками, а с, практически, столь же высокоразвитой
сельскохозяйственной и городской цивилизацией, что и их собственная. Как
уже говорилось, высокий уровень развития в городах-оазисах Центральной
Азии был, помимо прочего, стимулирован контактами с окружающими
территориями. С юга на территорию Си-юя цивилизующее воздействие оказывала
империя, основанная на Северо-Западе Индии Чандрагуптой Маурья (IV-III вв.
до н. э.), его внук, знаменитый Ашока, правивший как раз до начала периода
Хань в Китае (сер. III в. до н. э.), впервые сделал буддизм
государственной религией. Буддистские миссионеры скоро начали
проповедовать это учение в оазисах Центральной Азии, и одним из
результатов китайского проникновения в Си-юй было привнесение буддизма в
Китай.
  В оазисах Центральной Азии Китай вовсе не являлся носителем превосходящей
культуры, более того, оттуда черпались новые знания, которые, подобно
буддийскому вероучению, порой воспринимались в Китае как откровение.
  Правители Хань представляли Си-юй далеко в нынешней Центральной Азии за
северо-западным окончанием Великой стены и по юго-западному краю кочевой
"империи" Сюнну. Уже тогда, благодаря своему исключительному
географическому положению, этот район становится одной из важнейших
стратегических территорий в Азии. В ту пору в маленьких оазисах Восточного
Туркестана, со всех сторон окруженных пустынями, либо горами, могли
существовать процветающие города-квазиполисы и даже военные союзы на их
основе, но серьезные объединительные тенденции воплотились здесь лишь с
VIII-IX вв., когда тюрки, действуя извне, создали на территории Кашгарии
два централизованных государства - Караханидов и Кочо. Даже если не брать
в расчет то, что государства Си-юя были кардинально отличны от застенного
Китая по социально-экономическому устройству, они находились столь далеко
от Китая, что любые перевозки и связи с ними были неимоверно дорогостоящи,
и поэтому даже мечта о вовлечении территории Си-юя в сферу
непосредственного влияния китайских администраций была чистой воды
утопией, что впрочем, не мешало ханьской империи снаряжать в
Северо-Западном направлении посольства и военные походы.
  Первые военные экспедиции в Западный край предпринял "Воинственный
император" У-ди (141-87 гг. до н. э.) в 119 и 108 гг. до н. э.,
нацелившись на Крорайну - государство, располагавшееся на ключевой
территории Юго-востока Кашгарии возле озера Лобнор, где находилась
развилка торговых путей, расходившихся далее на Запад. Сверхзадачей
походов было ослабление Сюнну и использование оазисов Кашгарии в качестве
союзников против них. (132, т. 2, сс. 162-163; 175, с. 25).
  Наиболее известное путешествие китайского посольства эпохи Хань под
руководством Чжан Цяня (192-120 гг. до н. э.), длившееся более десяти лет,
имело целью вызвать ответные миссии от владений Центральной и Средней
Азии, что, впрочем, вполне согласуется с нормальной дипломатической
практикой, если бы только приезд иноземных посольств не квалифицировался
как приход представителей "варваров" на поклон Сыну Неба (131, ч. 1, с.

                                245).

  Вслед за посольствами по дорогам Центральной Азии отправились армии. Ли
Гуаньли, милитаристский наследник У-ди, водительствуя "Великой армией" в
104 и 101 гг. до н. э., отправился на Фергану "за лошадьми", как гласит
китайская традиция. Неудачные походы не принесли ни территориальных, ни
экономических, ни политических выгод Хань, и даже престижу ее послужили
меньше, чем прежние посольства, нагруженные дарами.
  К концу эпохи ранняя Хань и, соответственно, к началу нашей эры под
ударами союзников Хань - усуней распалось кочевое государство Сюнну, и
военно-дипломатическая деятельность китайских эмиссаров оказалась вполне
эффективным средством китайского присутствия в Кашгарии. Но вступая в
собственный внутриполитический кризис, империя Хань не могла позволить
себе активных действий в "далекой окраине" и лишь во втором десятилетии I
в. до н. э. китайский эмиссар Поздней Хань Ван Цзюнь предпринял попытки
повторить подвиги Чжан Цяня и Чжэн Цзи8 и погиб, потерпев поражение от
карашарцев. Лишь более талантливый "военный-дипломат" Бань Чао (32-102) и
его сын Бань Юн смогли вновь воплотить в жизнь принцип "И и чжи и" в
последней четверти I в. и даже достигли определенных успехов в борьбе
против сюнну, впрочем, растеряв все достигнутые завоевания под их
ответными ударами к 150-м гг. и вплоть до самого падения Поздней Хань.
  Говоря о путях и методах взаимодействия ханьского Китая с северо-западными
"варварами" нельзя не отметить, что "торговля и экспансия в ханьском Китае
столь тесно переплетались, что их трудно было отличить на практике, хотя
они, несомненно, несмешиваемы в принципе", - по словам американского
исследователя Юй Инши (644, р. 246). На протяжении всего периода Хань эти
аспекты внешних сношений Китая с центральноазиатскими странами и народами
развивались бок о бок посредством взаимного стимулирования: либо купцы шли
по следам завоевателей, либо наоборот (624, р. 247).
  Работы И. Эчеди и других авторов дают представление о том, что тотальная
война китайского государства с кочевниками объяснялась негибкостью
китайской бюрократии и являлась продолжением антимеркантилистской
внутренней политики, исключавшей чрезмерный интерес китайского государства
к торговле с отдаленными странами (552), чему традиционно противостояла
частно-купеческая инициатива. Как бы то ни было, монополия
центральноазиатских купцов в торговле с Китаем и обладание районом Хэси
снимали для Китая необходимость овладения Кашгарией, стратегическая
ценность которой в то время была подобна "зеленому винограду" для лисы из
известной басни Эзопа. Государства Кашгарии устанавливали с кочевниками
более гармоничные отношения, чем Китай. Непосредственные попытки
завоевания Кашгарии не могли не кончиться для Китая столь же плачевно, как
войны с парфянами, ведомые на рубеже веков Римской империей. По мнению,
например, О.В. Зотова, "согдийские" успехи Александра Великого были для
Китая недосяг