и  вздыхали
во сне мужчины.
   - Ангелы ночи, - сказал парняга. - А ты зачем впорхнул?
   - Жил здесь зимой. Хотел до утра перебиться.
   - Возляг на мою. Я сегодня дежурный.
   - Сергей! - Баклаков протянул руку.
   - Валентин! Садись. - Парень придвинул Баклакову табуретку, а сам сел  на
корточки возле печки.
   - Ну ее к лешему. Еще насижусь за зиму. - Баклаков  тоже  пристроился  на
корточках. Они помолчали.
   - Не могу вспомнить, какой день, - сказал Баклаков. - В баню  бы  неплохо
сходить.
   - Хойте вир хабен зоннтаг, - сказал Валентин. -  Баня,  как  ей  положено
быть, на ремонте. "Сахалин" на разгрузке. Последняя из коробок. Сходи в душ.
   - Пропуска в порт нет.
   - Скажи, для гигиены личности. Сообщи, что Валентин Григорьевич  Карзубия
разрешил. Это я.
   - Порядок, - согласился Сергей. - В магазин заглянуть?
   - Загляни. Все равно до утра дежурить.
   - А там что-нибудь есть?
   - Радость Вакха! Сухой закон в этом году отменен.
   - Пойду.
   - Перемещайся. Я тут соображу. Тушенка есть, лук есть, сковородку  имеем.
Кардинально!
   - Иди ты к..! - вдруг заорал кто-то на дальней койке.
   - Во дает! - усмехнулся Валька. -  Часов  тридцать  вкалывали.  Спят  как
мертвые, Монтаньяры!
   - А ты?
   Тот молча освободил из-под телогрейки замотанную бинтом левую руку.
   - Полпальца в море выбросил. Из-за незнакомства с системой  тросов.  Я  с
прииска командированный на разгрузку. Как и все в этом бараке. Удел!
   Баклаков нашел в рюкзаке шерстяной тренировочный костюм, кеды, тельняшку,
чистое полотенце, свернул в клубок.
   - Возьми в головах полушубок, - сказал от печки Валентин. -  Тут  хоть  и
южный берег, но другого моря.
   ...Затянутый ремнями охранник вышагнул навстречу Баклакову из проходной.
   - На "Сахалин", помыться. Валентин Григорьевич  мне  разрешил,  -  сказал
Баклаков.
   - Проходи, - помедлив, мотнул головой охранник. Видимо, соображал, кто же
такой Валентин Григорьевич.
   В порту было затишье. По железному трапу он взбежал на  борт  "Сахалина".
Палубу заливал свет прожектора. Несколько человек в белых брезентовых  робах
возились с сеткой, спущенной со стрелы. Прислонившись  к  надстройке,  стоял
морячок в кожаной курточке на меху и фуражке с крабом.
   - Где душ? - спросил Баклаков. Морячок оглядел его и неопределенно кивнул
лакированным козырьком.
   - Чудеса! Бичи гигиену блюдут, - насмешливо сказал  он.  Сергей  вошел  в
низкую дверь и по металлическим переходам добрался до душа.
   Сапоги, брезентовку и драные брюки он выбросил за борт. Не чувствуя тела,
летящим шагом он направился к магазину. Прекрасно, когда ты торчишь в  своей
точке планеты, свой среди своих.
   Продавщица Вера Андреевна узнала его.
   - С возвращением, Сережа. Какой ты красивый, когда с бородой.
   Он взял  три  бутылки  "Двина"  и  только  тут  вспомнил,  что  деньги  в
брезентухе, которую он выкинул за борт.
   - Завтра принесешь, Сережа. Отдыхай.  ...Они  открыли  консервные  банки,
вывалили на раскаленную сковородку, насыпали грудой лук.
   - Из снабженцев? - помешивая на сковородке, спросил Валентин.
   - Похож?
   - Не похож. Но говоришь, что коньяк получил в кредит.
   - Из геологического управления.
   - Техник?
   - Инженер.
   - Престижно! Тогда сейчас выпьем по капле, и я тебя подстригу.  Не  похож
ты на инженера. А бороду сбрей. На бича ты похож.
   - Точно, - разливая по кружкам коньяк, согласился Баклаков. - А ты кто?
   - Пролетарий. Родом  из  хулиганского  предместья  столицы  Малаховки,  -
Валька показал в улыбке нескладные зубы.
   Они выпили, и Карзубин ловко подстриг его  одной  рукой.  Потом  они  еще
выпили, и Баклаков побрился. В обломок зеркала на него  смотрел  двухцветный
человек: темная от загара верхняя часть лица и светлая нижняя.
   - Теперь можно и говорить, - снова наливая кружки, сказал Валентин. -  Не
люблю, когда за растительностью прячутся. Начинаю подозревать. Лорелея! Если
ты инженер, то почему тут зиму торчал?
   - Не знаю, - сказал Баклаков.
   Коньяк янтарно отсвечивал в грязных кружках. "А иди ты..." - кричал  свою
фразу беспокойный малый в углу. На Сергея нахлынули воспоминания. Вон там  у
окна, которое он самолично заколотил оленьей шкурой, была его  койка.  Рядом
койка Жоры Апрятина, ковбойского человека, клавшего пистолет под подушку. На
этой стенке висели японские красотки Доктора  Гурина.  А  та  сплошь  избита
дробью и пулями, потому что пробовать оружие,  купленное  или  полученное  в
спецчасти, было принято прямо в бараке. Весной стоял грохот и  висели  клубы
порохового дыма...
   - Я вообще-то электросварщик. И газорезчик тоже. Ремеслуха.  Думаю  после
навигации здесь остаться. На прииске мне работы нет. У меня отношение к огню
и металлу. Либо работать, либо вовсе не видать. А на прииске  ни  так  и  ни
эдак. Относительно!
   - Правильно, - согласился Сергей. - Всегда надо  так  или  эдак.  Поэтому
отомкнем вторую?
 
 
 
   Баклаков долго спал и просыпался тоже долго, не единым вскидыванием  души
и тела, как это происходило в тундре. Сквозь сон он слышал  чей-то  голос  и
короткие ответы Валентина.  Когда  он  открыл  глаза,  прежде  всего  увидел
наглого кота Федосея, известного также как "Комендант порта". Федосей  сидел
на соседней койке и презрительно разглядывал  Баклакова  суженными  глазами.
"Однако... вчера", - подумал Баклаков.
   Он сел на койке. У печки маялся серый от  бессонницы  Валентин,  качавший
больную руку, и стоял квадратный, как шкаф, парень. У парня была смуглая шея
и кудрявые, из кольца в кольцо белокурые волосы, как  будто  он  только  что
вырвался из-под щипцов безумного  парикмахера.  Ежась  от  холода,  Баклаков
подошел к печке.
   - Он спросонок съел твой коньяк  и  почему-то  решил,  что  он  вовсе  не
грузчик, - кивнул на парня Валентин. - Объявил забастовку докеров.
   Парень улыбнулся Сергею: "Ну выпил коньяк, ну что, не жлоб же ты?"
   - Меня все это не колышет, - сказал он.
   - Болит? - спросил Баклаков.
   - Ноет, сволочь. Муций Сцевола!
   - Выпей. Полегчает, уснешь.
   - Не-е. Тут у меня точка. По утрам не пью.
   - Я схожу. Это меня не колышет, - сказал парень. - Просплюсь  и  выйду  в
ночную.
   - Иди, иди, - сказал Валентин. - А то у тебя уши  злые.  В  бараке  стоял
густой запах резиновых  сапог,  пота,  шлака,  человеческого  тела,  табака,
спирта, консервов - всего, чем пахли  утром  бараки  "Северстроя",  где  жил
народ грубого физического труда.
   Сергей надел на голое тело полушубок и вышел  на  улицу.  Свет  ударил  в
глаза. Пахло морем, соляркой и  каменным  углем.  Он  прикрыл  на  мгновение
глаза, и вдруг ему послышался другой, травяной и лесной запах его  разъезда,
и как утром он шел по знобящей босые ноги  росе,  вкус  молока  на  губах  и
невнятная тоска по дальним местам, которая не оставляла его никогда.
   Баклаков прошел к морю, скинул полушубок, снял трусы и голышом бросился в
воду. Вода обожгла. Он доплыл до ближайшей льдины, оттолкнулся от скользкого
бока и бешено замахал на берег. Накинув полушубок, он пробежал  к  бараку  и
возле  стены  растерся  полотенцем.  Все!  Жизнь  хороша  и,   как   всегда,
удивительна. Ледяные ванны сдвигают психику в нужную сторону. Жизнь меня  не
колышет. Слаба.
   В бараке Валентин сидел у остывшей печки, качал руку.
   - Балуешься водными процедурами? Блюдешь?  В  инженере  все  должно  быть
прекрасно. Душа, одежда и тело, - усмехнулся он.
   - Какие планы на жизнь? - спросил Баклаков.
   - В мехмастерские устроюсь после разгрузки. По металлу я все могу.
   - Не желаешь весной в партию?
   - Доживем до весны. Свидимся.
   - Если будешь в Поселке, то свидимся.
   - Ночлег не найдешь, приходи. Хронометрия!
   - Договорились.
   Все в том же тренировочном костюме, кедах Баклаков  пошел  в  управление.
Навстречу ему по "коробу" шел милиционер  Сайфуллин,  похожий  на  согбенную
мачту.  Кличка  Сайфуллина  была  "Жакон   есть   жакон".   Он   прославился
справедливостью и еще тем, что посадил на пятнадцать суток собственную жену:
"Жакон есть жакон". Сайфуллин подозрительно вгляделся в Баклакова,  узнал  и
скупо улыбнулся.
   Дверь Рубинчика от входа направо. Он толкнул ее. В клубах табачного  дыма
здесь сидели вдоль стен на корточках упитанные мужики в  неизменных  кожаных
пальто, сапогах на "молниях" и пыжиковых шапках. Снабженцы, свои и чужие,  в
неизменной снабженческой униформе. Сам Рубинчик, как всегда, был за  дощатым
столом и был печален не более и не менее, чем всегда.
   - Привет, курцы,  -  сказал  Баклаков.  Снабженцы  не  обратили  на  него
внимания. Они лучше всех знали иерархию "Северстроя". Для них  Баклаков  был
никем. Ни бывшим, ни будущим. Они внимали реальности - рассказу коллеги.
   -  Здравствуй,  -  печально  ответил  Рубинчик.  -  Садись.  Ты  что,   с
тренировки? Готовишься к олимпиаде?
   - А я ему, гаду, объясняю так: ты мне две машины, я тебе -  бортовую  для
ДТ-54. И коньяк при этом твой. А он, гад, мне отвечает... - излагал  налитый
пурпурной кровью снабженец.
   - Что дела? - ответил Баклаков. - Давай чемодан. Поселяй где-либо.
   - А где ж, ты думаешь, я тебя поселю? Я лишь знаю, где поселю тебя  через
неделю.
   - Через неделю что?
   - Двадцать пятый барак знаешь?
   - Который на берегу? За энергостанцией?
   - Ну! - печально согласился Рубинчик.
   - Там же конюшня.
   - Конюшня там была  раньше.  Весной  жили...  элементы.  В  каждый  вечер
драка... Летом мы его у элементов забрали  и  превратили  в  жилье.  Еще  не
совсем готово.
   - А что не готово?
   - Цемент с пола не убран.  Стекла  не  вымыты.  Мы  комнаты  на  двоих  и
четверых там нарезали. Перегородки из фанеры под  масляной  краской.  Фанера
двойная,  краска  салатного  цвета.  Для  радости  глаз.   Личное   указание
Фурдецкого по культуре быта.
   - Давай направление.
   - Не имею права. Объект не принят начальством.
   - А на улицу его гнать  имеешь  право?  -  мимоходом  вмешался  пурпурный
снабженец. - Поехали ко мне на прииск, инженер. Жилье дам. Оклад  дам.  Бабу
выпишешь. Небось голые снятся?
   Сергей топал через Поселок о пружинной кроватью на спине. Рюкзак, чемодан
и матрац  ему  положили  сверху.  Рядом  с  подушкой  и  бельем  под  мышкой
прихрамывал Рубинчик.
   - И что мы имеем за все эти хлопоты? За эти хлопоты  мы  имеем  приличный
быт неженатых работников. В комнате на двоих можно думать,  а  в  бараке  на
семьдесят коек, где по углам снег,  в  средине  бутылки,  думать  нельзя.  Я
правильно говорю?
   - Правильно, - согласился Сергей, подкидывая на спине койку. - Машину  не
мог достать?
   - Вы, Сережа, сегодня родились на свет? Вы не  знаете,  что  в  навигацию
машин не бывает?
   Коридор барака был усыпан цементом, залит известкой и  завален  обрезками
досок. Рубинчик открыл крайнюю от входа комнату.  Краска  высохла,  по  полу
толстым слоем лежала известка. Сергей нашел лопату  с  обломанной  ручкой  и
выскреб грязь. Потом подобрал  на  свалке  ведро,  джутовый  мешок  и  вымыл
морской водой пол. Море было в пятнадцати метрах, и это ему нравилось. Можно
будет купаться по утрам, а  зимой  поддерживать  прорубь.  Будет  нормальная
психика, когда жизнь не колышет.
   Он прополоскал тряпку и положил на пол у входа. Собрал кровать, застелил.
С рюкзаком сбегал в Поселок,  купил  электроплитку,  банку  консервированных
персиков, чай, сахар, алюминиевую сковородку и большой кусок оленины. У него
есть дом.
   Баклаков финкой открыл банку, стараясь,  чтобы  края  были  ровными.  Сок
выпил, а персики выбросил у  крыльца  -  они  осточертели  за  дето,  л  ему
требовалась банка - привычка заваривать чай только  так,  чтобы  припахивало
железом. Когда он вытряхивал компот, из-за угла вышла девушка и  направилась
к крыльцу. Она шла, засунув руки в карманы кожаной куртки, походка  была  не
поселковая. В Поселке ходили тяжело  и  прямо,  так  как  ноги  привыкали  к
громоздкой обуви. Она шла легче и неувереннее. Желтого цвета "конский хвост"
падал на черную кожу куртки, очень худое лицо, очень яркие губы и в пугающей
мертвенно-синей краске веки. Он нагнул  голову,  соображал:  "кто,  к  кому,
зачем в этот дом?" и принялся тщательно очищать банку. Девушка прошла в  дом
и где-то исчезла, может, у строителей, может, вышла в другой выход  в  конце
коридора.
   Баклаков заварил чай, выпил кружку и переоделся. Чувствуя себя красивым и
легким,  снова  направился   в   управление.   Отмечаться,   представляться,
рапортовать. В отделе кадров правил Борода, или Богода,  как  все  говорили,
потому что отдел кадров картавил. Топограф, их  сверстник,  два  года  назад
потерял ноги в зимней экспедиции и вот сел за стол  канцелярии.  Богоду  все
любили за положительность жизни.
   - Могда с тгяпок, - весело произнес он любимое ругательство.
   - Клизма без  механизма,  -  прочувствованно  ответил  Баклаков  и  пожал
крепкие пальцы Богоды.
   - С возвращением, Сережа.
   - Отметь прибытие. Рапортую.
   - Когда?
   - Вчера ночью.
   - Запишу сегодня. Значит, будет завтра, послезавтра и еще после.
   - Идет!
   По  неписаному  закону  "Северстроя"  геологу,   вернувшемуся   с   поля,
полагались три вольных дня "на  баню".  По  тому  же  неписаному  закону  на
четвертый день полагалось прийти в управление ровно в девять утра  побритым,
прилично одетым и совершенно трезвым.
   Он пожал еще раз сильные пальцы Богоды и вышел в коридор. Предстояли  три
пустых дня, так как никто еще  не  приехал.  Монголов  зачем-то  застрял  на
Западном. Впрочем, Монголов и  нашел  ту  россыпь  касситерита,  где  сейчас
Западный.
   Выйдя из управления, Баклаков остановился у черепа быка-примигениуса. Его
всегда тянуло к нему. Череп был найден на равнинном острове  нафаршированным
костями мамонтов и прочих крупных  зверей.  Позапрошлый  год  Семен  Копков,
делавший  рекогносцировочную  съемку  острова,  нашел  в   свежеобвалившемся
береговом обрыве целый, заросший шерстью, бок мамонта. Волосы у мамонта были
длинные, рыжие, под ними  -  эдакий  пух.  Копкову  пришла  идея  -  связать
единственный в мире свитер из мамонтовой шерсти. Два дня ножом и ногтями  он
драл ее, надрал, наверное, пуд и отмыл в морской воде. Рации Копков не имел,
и Академия наук про того  мамонта  не  узнала,  потому  что  осенние  штормы
начисто слизнули торфяной обрыв.
   . В бараке  Сергей  стянул  рубашку,  галстук,  надел  привычный  полевой
свитерок. Выйдя в коридор, он вдруг  увидел  под  дверью  в  противоположном
конце барака полоску света. Барак был захламлен, необжит,  темен  и  длинен,
тени бессмысленных жизней  еще  мотались  в  нем.  Полоска  света  озадачила
Баклакова. Он постучал в дверь.
   - Да! - резко сказал женский голос.
   Он открыл дверь и увидел жилую комнату, на кровати сидела та,  в  кожаной
курточке, с "конским хвостом". Она сидела, поджав  ноги,  забившись  в  угол
кровати. В комнате было очень жарко - горели две плитки И очень накурено.
   - В чем дело, что нужно? - все так же резко  спросила  она.  Чрезвычайная
раскраска лица при свете стоваттной лампочки выглядела страшновато.
   - Ну... так как мы единственные жильцы этого дома...
   - Это вы утром компот выбрасывали?
   - Я.
   - Идиотизм какой. Я весь день компота хочу.
   - Магазин-то еще открыт.
   - Не хочу я принимать компот от всякого.
   - Я как лучше хочу. Нет, так не надо.
   - Вы кто?
   - Геолог. Коренной житель  этого  дома  с  сего  дня.  Вчера  вот  только
вернулся.
   - Ко мне каждый вечер ломятся  с  коньяком  какие-то  типы.  Я  дверь  не
заперла, потому что рано еще им ломиться.
   - Сегодня ломиться не будут. Оборонимся. Девушка улыбнулась.
   - Ладно. Дуйте за компотом. Я здесь случайно. Мою комнату ремонтируют.  Я
из Ленинграда. Корреспондент окружной газеты. Собкор.
   - Журналистка? Или журналист? Как правильно?
   - Никак не правильно. Как дура, итальянский долбила. Мечтала, что  в  Рим
попаду. Вот какой Рим оказался... - Она вздохнула.
   - Рим никуда не денется. Вечный город, - осторожно сказал Сергей.
   - А магазин, правда,  работает?  Есть  хочу,  как  бездомная  кошка.  Или
собака. Как бездомная кошкособака, - она снова вздохнула и засунула ноги под
толстое оранжевое одеяло.
   - Сейчас все будет. Зовут-то вас как?
   - Зовут-то! - передразнила она. - Вятский ли, костромской ли?
   - Вы что, совсем ничего не ели?
   - У вас тут кафе, столовые, рестораны на каждом углу. Коньяком,  что  ли,
одним люди живут? Хорошо, что мама одеяло прислала. Его у нас дома "Сахарой"
звали. Только им и жива.
   - Здесь вообще можно жить, - все еще переминаясь у входа, сказал  Сергей.
- Конечно, не Рим...
   - У меня интеллекта  хватает  понять,  что  это  не  Рим.  Многоуважаемая
товарищ Сергушова, вот кто такая я, - она снова вздохнула.
   - Сергей Баклаков. Можно  просто  Сергей.  И  именно  вятский.  Сейчас  я
вернусь.
   В магазине была очередь, как всегда бывает перед закрытием. В дверь пулей
влетали запыхавшиеся мужчины, спешили к Вере Андреевне.
   - Опять за коньяком, Сережа? - сказала она,  -  Сегодня  последний  день.
Завтра лучше не приходи, не дам.
   - Я же с поля.
   - Все знаю. И чем это кончается знаю.
   - Со мной ничего не будет. Потому  что  не  может  быть.  Меня  жизнь  не
колышет. Правда!
   Вера Андреевна посмотрела на него,  поставила  на  прилавок  две  бутылки
шампанского.
   - Компота бы какого хорошего. Там девушка с голоду умирает.
   - За компотом  приходи  хоть  десять  раз  в  день,  -  рассмеялась  Вера
Андреевна, сходила в кладовку и принесла болгарские  банки  с  земляникой  и
малиной.
   ...Он мелко накрошил оленину и шлепнул ее на сковородку. Жарить надо  без
масла, ни в коем случае не закрывать крышкой и снимать  сразу,  как  оленина
побелеет. Сергушова наблюдала за ним, сидя на одеяле "Сахара".
   - Ловко как все у вас получается, - сказала она. - А я ничего не умею.
   Сергей заметил, что, пока он бегал в магазин, она сняла помаду, краску  с
глаз и распустила "конский хвост".  Ему  было  легко,  свободно,  как  почти
никогда не бывало с женщинами.
   - Красочку-то с лица зачем сняли, товарищ  Сергушова?  -  спросил  он.  -
Или...
   - А я знаю, когда мне надо быть в красочке, когда без.
   - Вот, - склонившись  к  сковородке,  сказал  Сергей.  -  Это  называется
пастеризованная оленина. У нас профессия кухонная.  В  управлении  женатиков
тридцать человек. В двадцати восьми семьях готовит муж.
   - Расскажите лучше про героическое. Случалось ли вам стоять  возле  кочки
или речки и вдохновенно мечтать: здесь будет город!
   - Император я, что ли? - рассмеялся Баклаков. - Наш брат в лучшем  случае
может мечтать: здесь поставят разведку. Три буровых станка, десять  палаток.
Полсотни ребят.
   Баклакову  нравилось  смотреть,  как  она  с   жадностью   ест   оленину.
"Изголодалась, - думал он. - Поселок-то у нас действительно..." Без пугающей
краски журналистка выглядела вовсе простой девчонкой. Нос курносый, кожа  на
лице серая, пористая. На воздухе мало бывает. "Во-он в чем тут дело, - думал
Баклаков. - Боится птичка серенькой показаться. Оттого и красочка".
   - Уставились-то вы на меня что? - спросила она. - Ну есть хочу.  Неудобно
разглядывать, когда человек ест.
   - Первый раз себя в роли кормильца вижу, -  сказал  Баклаков.  -  Приятно
так. Когда по-простому, я с людьми себя хорошо чувствую.
 
 
 
   ...Утром  Баклакова  разбудил  стук  в  дверь.   Поскрипывая   протезами,
постукивая палочкой, вошел  Богода.  Простецкое  лицо  Богоды,  рожа  кореша
истинного тундровика, было неприступно официальным.
   - Ты-ы! - развеселился Баклаков. -  Ты  что  такой  напружиненный?  Орден
принес? Или постановление в двадцать четыре часа? Ты-ы!
   Богода молча сел на койку.
   - Ну-у! - резвился Баклаков. - Не надо меня в  двадцать  четыре  часа,  У
меня анкета хорошая. Ты знаешь какой я полезный...
   - Могда с тгяпок! - перебил его Богода. - Не буду тянуть кота  за  хвост.
Дегжи!