ега, нужны точные кадры для такого  маршрута.  Без  кадров  ты
голый нуль. Как нарисуешь свой вариант маршрута, зайди ко мне.
   Копков потрогал один образец, другой и, сгорбившись, быстро вышел.  "Я  и
сам все чудесно знаю про кадры, - думал Баклаков, оставшись один. - Куценко?
Допустим, он. За шлихи я уже спокоен. Но будет ли мне  подчиняться  адъютант
самого Будды? Адъютанты самолюбивы, так утверждает Монголов. Гурин? Головы у
него не отнять. А личные взаимоотношения? С Гуриным никогда и ничто  неясно.
Предстоит мужской разговор. Седой? Этот без вопросов. Сил у  него  не  очень
много,  пожалуй,  но  самолюбия  через  край.  Седого  надо  затребовать  от
Монголова. Личности есть, но нет коллектива. А  для  коллектива  надо  взять
газорезчика Вальку Карзубина. Водку по утрам  не  пьет,  жизнь  понимает.  В
тундре первый раз,  значит,  все  его  будут  учить.  Друг  к  другу  меньше
придираться будут".
   Баклаков взял  обзорную  карту  Территории  и  заштриховал  обследованные
участки. Заштриховал Лосиную - вотчину Жоры Апрятина, обвел  контуром  район
Кетунгского нагорья, где побывал Копков.
   Два варианта маршрута со всей очевидностью  лежали  на  карте.  Указанный
Чинковым - "по пределам земель управления". Выполнить его в  течение  сезона
одной партии невозможно.
   Второй маршрут был очевиден. Получался  вытянутый  косой  овал,  какая-то
однобокая груша. За пределами груши лежали маршруты  Копкова,  и  совсем  на
востоке звездочкой торчало месторождение "Огненное". Если бы  Копков  взялся
сделать несколько радиальных маршрутов по Кетунгскому нагорью, то в принципе
задание Чинкова можно считать выполненным. Жора Апрятин протянет маршрут  на
юг, сомкнет съемку. Жоре это нетрудно.
   Опираясь на плечи друзей...
   Он поднялся наверх к кабинету Жоры Апрятина. Там был один Гурин.
   - Чинков предложил нам обобщающий кольцевой маршрут,  -  без  предисловия
начал Баклаков. - Составь маршрутную карту.  Я  займусь  текстом  проекта  и
сметой. Проект нужен через неделю.
   - Стари-и-ик! - насмешливо ответил Гурин. - Я ведь еще  не  дал  согласия
участвовать в твоем харакири.
   - Объясняйся с Буддой. Или  иди  к  черту,  -  сказал  Баклаков.  Ему  не
хотелось словесной игры. Он не терпел пижонского обращения "старик".
   - Стари-и-ик! - все так же насмешливо продолжал Гурин, поглядывая  поверх
очков. - Но я ведь и не отказываюсь. Я - японец в душе. Одинокий  буддийский
монах под дырявым зонтиком - это я. Я также апологет миролюбивой секты Дзен.
Кроме того, я самурай, который...
   - Кончай треп. Да или нет?
   - Как начальник, ты не подарочек. Нет у тебя  такта  и  руководящего  ума
тоже не видно.
   - Иди тогда ты...
   - Но с тобой работать можно. Не чесать языком, для этого ты не партнер, а
работать. Я что-то зажирел.  И  чувствую,  что  скоро  мне  на  крыло.  Хочу
оставить память на Территории. Доктор Гурин - сподвижник безумцев. Согласен,
начальник!
   - Просто не мог согласиться?
   - Просто всегда скушно.
   - Да, - ответил Баклаков. - Для таких, как ты.  Интеллектуалов.  Я  серый
вятский инженер. Мускулы с высшим образованием  и  примитивным  честолюбием.
Даже до лапотцев и иконок, как всякий выскочка, не дорос.
   - Ну что ты, нача-аль-ник! - Гурин смеялся, а Баклакову казалось,  что  в
глазах у Гурина мелькает пустыня.
   - Давай договоримся, Доктор. Нам вместе работать и об отношениях придется
забыть до осени. Если очень припечет, потолкуй о том, какая  я  сволочь,  со
спальным мешком. Договорились?
   Гурин открыл сейф. Вынул стаканчики и бутылку.
   - Скрепим договор? - насмешливо спросил он.
   - Если без этого нельзя, то давай скрепим. Нарушим дисциплину для будущей
дисциплины. Никак все-таки не пойму, кто ты есть.
   - Единичный философ, - серьезно ответил Гурин.
 
 
 
   Когда начался очередной южак Баклаков  забрал  документы  и  ушел  домой.
Гурина не было. Электростанция не работала, и  Баклаков  сидел  при  свечке.
Свечное пламя прыгало,  и  прыгали  тени  по  стенам.  Ночью  ветер  оборвал
закрывавшую окно оленью шкуру, и между рамами плотно напрессовался. снег. За
эти. три дня  Баклаков  пришел,  к  выводу,  что  намеченный  им  вариант  -
единственно возможный и правильный. Все остальное нереально.  Следовательно,
нужен Копков.
   В управлении Копкова не  было.  Баклаков  пошел  к  нему  домой.  Копков,
единственный из холостяков управления, имел свою  комнату.  Комната  была  в
крохотном самодельном домике рядом с управлением. Когда строили  управление,
домик забросало строительным мусором. Потом рядом проложили теплоцентраль, и
он вовсе исчез - можно было прямо о "короба" шагнуть на крышу.
   Копков одетый лежал на топчане. Из-под полушубка  торчали  валенки.  Лицо
Копкова  заросло  мятым  пухом,  на  груди,  как   Библия,   лежал   толстый
палеонтологический справочник в дореволюционном  кожаном  переплете.  Копков
читал его в перчатках - в комнате был мороз.
   - Понимаешь, иду по "коробу". Южак толкает, я  упираюсь.  Юж-жак  сильней
ок-казался, - Копков начал заикаться, как всегда, когда волновался.
   - Как сильней?
   - Н-ногу мне выв-вихнул. Н-ни встать, н-ни...
   - Ты ел что-нибудь?
   - От-ткуда? Третий день п-палеонтологией п-питаюсь.
   - Сейчас! - Баклаков вышел  в  сени,  набрал  коротких  полешек,  эатопил
печку. Полешки были сухие, и печка сразу разгорелась.
   - А я думаю: что-то тебя не видно. Может, заболел  или  что,  думаю,  дай
зайду, - говорил Баклаков, открывая консервные банки.
   - В-врешь, - сказал Копков. - Т-ты не за этим ш-шел.
   ...В комнате стало тепло. От консервных банок, вытряхнутых на сковородку,
пошел сытый запах. Баклаков сел на груду полешек у  печки.  Комната  Копкова
была всеобщей завистью. Топчан с  медвежьей  шкурой,  книги  на  самодельных
полках и фотография на стене - человек в кухлянке  без  шапки,  с  винтовкой
через плечо тянет след по свежевыпавшему глубокому снегу, уходит в  мглистое
изрезанное, как на картинах  Эль  Греко,  небо.  Называлась  она  "Последний
маршрут",  на  фотографии  был  сам  Копков,  а  делал  ее  Мышь  Маленький,
неизменный лауреат всех фотоконкурсов "Северстроя".
   В сенях затопали шаги, и вошли  Жора  Апрятин,  Гурин  и  почему-то  Люда
Голливуд.
   Они поздоровались и продолжали стоять. Баклаков видел, что Копков  мается
от своей беспомощности, а может, и от того, что в его  холостяцкой  одинокой
комнате слишком много людей.
   Гурин вынул из кармана пуховки банку ананасного  компота.  Из  другого  -
вместо неизменной пузатой бутылки французского  коньяка  -  вытащил  бутылку
спирта.
   - Если р-ребята соб-брались  в-выпить,  выпейте  в  д-другом  м-месте,  -
сказал Копков.
   - Отто Янович умер, - бухнул Жора Апрятин.
   Люда Голливуд протянула Копкову радиограмму.
   Они долго и молча сидели за столом. Спирт так  и  стоял  нераспечатанным.
Трещали поленья в печке, над крышей вздыхал теряющий силы южак.  Скрипел  на
уровне окна снег под ногами прохожих. Каждый думал о  том,  что  тогда-то  и
тогда-то по такому-то случаю сказал ему Отто Янович. Каждый  осознавал,  что
Калдинь жил напряженной внутренней жизнью, по сравнению с которой  ежегодные
страсти отчетов, проектов и экспедиций казались не столь уж  важными.  Но  в
чем был смысл  его  напряжения?  Калдинь  умел  вести  себя  незаметно.  Его
немногословные  замечания  на  защите   отчетов   всегда   были   дельны   и
доброжелательны. Калдинь двадцать лет жизни отдал Поселку, и потому память о
нем давно уже была занесена в святцы. И если Семен Копков считался  знатоком
и начетчиком  старообрядческого  геологического  устава,  то  Калдинь  давал
взгляд на  мир  с  неких  горных  высот,  то  ли  житейского  опыта,  то  ли
нравственных категорий. Может быть, потому и попал в святцы при жизни.
   - Остались мы без корней. Летим, - нарушил молчание Жора  Апрятин.  Гурин
вышел и быстро вернулся. Но принес тюбик какой-то мази.
   - Как бывший фельдшер школы горноспасателей, - сказал он и стал растирать
Копкову распухшую лодыжку. Люда Голливуд увидела драные и грязные копковские
носки, ахнула и тут же принесла новые, домашней вязки.
   Жора открыл спирт, выпил стопку и басом сказал:
   - Главным геологом надо быть Семену Копкову. Никому другому я подчиняться
не буду.
   Ушел.
   Гурин завернул тюбик с остро пахнущей мазью и тоже вышел.
   Люда Голливуд осталась мыть посуду.
   Баклаков вернулся с охапкой дров, чтобы у Копкова был  запас  в  комнате.
Семен брился, отвернувшись к стене. Люда Голливуд сгребала  в  одну  тарелку
остатки консервов. Вместо фартука она повязала клетчатую рубашку,  и  рукава
рубашки, как руки, вперехлест охватывали тонкую талию.
   С внезапной и острой жалостью  Баклаков  смотрел  на  Люду  Голливуд.  На
стильную юбку вокруг стройных ног, на очень белую, почти прозрачную кожу, на
морщинки вокруг глаз, на склоненную над грязными тарелками голову  и  медную
тяжелую  прядь,  выбившуюся  из  безукоризненной  прически.  Он  понял,  что
положение поселковой красавицы номер один вовсе не составило ее  счастья.  И
сама Люда отлично все это знает и понимает.
   Чтобы скрыть смущение, Баклаков с грохотом ссыпал у печки дрова и сказал:
   - Присоединяюсь к мнению Жоры. Главным геологом быть тебе.
   - Не переживай, Серега, - не поворачиваясь от стенки, пробормотал Копков.
- Ту работу, о которой ты собирался меня просить, я тебе сделаю.
   Было в этом нечто от  безобидной  иронии  Отто  Яновича:  "ту  работу,  о
которой ты собирался просить".
   - Почему ты решил, что я буду просить?
   - Из карты видно, как трижды три.
   - А твоя киноварь?
   - Ты в шахматы играешь, Серега?
   - Чуть-чуть.
   - Ну "вилку" знаешь? Так вот я попал в вилку. Для твоего маршрута я стар.
Это одна сторона. Вторая:  под  старость  начинаешь  о  совести  мыслить,  о
смерти. Ты ведь, Серега, смертей. Значит, тебе надо спешить. Славу  познать,
удачу. Тебе нужен успешный маршрут. В этом году. А сопка  моя,  как  стояла,
так и будет стоять. Никуда не убежит моя киноварь.
   ...Через три дня Бакланов принес Чинкову готовый проект. Чинков, не глядя
на текст, взял папку, без интереса отодвинул на край стола.
   - Должен предупредить, - сказал Бакланов. - Кольцо по пределам управления
силой одной партии невозможно. Я наметил реальный маршрут и привлек в помощь
Копкова и Жору Апрятина. Так сказать, коллективный проект.
   - Я дал вам задание, Бакланов, - сонно произнес Будда. -  Как  вы  будете
его выполнять,  меня  не  касается.  Можете  выписывать  инженеров  хоть  из
Австралии. В пределах отпущенных средств.
   - Я понял.
   -  Совет.  Если  вам  ясен  маршрут,   берите   самолет   и   разбросайте
продовольственные склады. Позднее это будет трудно.
   - Я занят отчетом.
   - И это ваше личное дело.  Меньше  спите  или  интенсивней  работайте.  Я
просто даю совет брать самолет, пока он свободен. Берите пример с  Апрятина.
У него  большая  шурфовка,  и  он  спешит.  Учел  ошибки  прошлого.  Кстати,
шурфовать он будет именно на пересечении зоны  разломов  долины  реки.  Этот
велосипед вы изобрели, Баклаков, не так ли?
 
 
 
   27
 
   Управление облетела весть о том, что Копков и Люда Голливуд, отныне  Люда
Копкова, поженились. Ставить штемпеля в поселковом  Совете  Копков  ходил  с
костылем. Саня Седлов сформулировал: "Потому что одна нога и костыль. Был бы
на двух, убежал бы". Но шутка Сани Седлова не имела успеха. Слишком уж  были
все ошарашены. Для замкнутого по зимнему времени  Поселка  женитьба  Копкова
явилась,  наверное,   большим   потрясением   основ,   чем   отмена   самого
"Север-строя". Копков был закоренелым холостяком.  Даже  и  представить  его
женитьбы нельзя было. Традиции рушились.
 
 
 
   28
 
   За громким названием "продовольственный склад" скрывалась просто железная
бочка. Бочку взрезали  точно  консервную  банку,  клали  продукты,  зашивали
проволокой и  ставили  вверх  дном.  Она  хорошо  замечалась  на  местности,
защищала продукты от сырости, а бензиновый дух отгонял медведей.
   Бочками занимались Седей и Валька Карзубин. Валька относился к  Седому  с
молчаливым почтением. Этому была причиной как определенная слава Седого, так
и  то,  что  когда-то  Седой  был  тем  же  Валькой  Карзубиным,   пока   по
общественному недосмотру не попал в "нужные" руки.
   Они готовили бочки на складах управления. Склады находились на перевале в
четырех километрах  от  Поселка.  Здесь  на  высоте  свободно  гулял  ветер.
Расположенная к югу котловина Поселка  казалась  черной,  заполненной  едким
дымом от трубы электростанции. На севере же  в  хорошую  погоду  можно  было
увидеть аэродром и даже различить оранжевые пятна самолетов. Такой был  путь
с этого перевала; обратно в Поселок иди  в  синюю  мглу  трассы,  которая  в
семидесяти километрах утыкалась в прииск Западный. В другие стороны не  было
ничего: на восток яйцевидные  сопки  -  "горы  без  выпендривания",  как  их
называли, запад отвесным обрывом уходил в море.
   Пока Валентин и Седой готовили  бочки,  Куценко  корпел  над  ученической
тетрадью .в клеточку с огрызком карандаша. Баклаков поручил  рассчитать  ему
продукты на каждую бочку. Куценко не  делал  подсчета  но  количеству  дней.
людей и переходов. Он писал список,  руководствуясь  здравым  смыслом.  Этот
здравий смысл,  сформулированный  в  непечатной  северстроевской  поговорке,
сводился к тому, что запас, который не надо таскать на горбу, еще никогда  я
никому не мешал.
   Когда список сливочного масла, чая, сахара,  сгущенки,  гречневой  крупы,
сухой картошки, лаврового листа, прессованного лука, вермишели, перца,  муки
был готов, Баклаков  пошел  на  поклон  к  Володе  Голубенчику  -  диктатору
снабженческих дел. Счет на партию еще не был открыт, еще и приказа не  было,
потому продукты можно получить лишь под  честное  слово,  личное  обаяние  и
личный контакт.
   В прокуренной, заплеванной комнате  снабженцев  среди  кадров  в  кожаных
пальто, с их небритыми лицами и острыми глазами, возвышался  за  столом  сам
Володя  -  рост   два   метра   девять   сантиметров,   фигура   и   челюсть
профессионального боксера, невозмутимый взгляд игрока в покер.  Несмотря  на
гангстерский вид Голубенчика, биография его была  проста  ц  стандартна  для
людей "Северстроя". Восемнадцати лет на фронте, после фронта истфак МГУ,  но
с третьего курса, не выдержав  жизни  на  стипендию,  Голубенчик  сбежал,  а
сбегая,  увидел  объявление  "Северстроя"  и  через  час  уже  был   в   его
представительстве  на  одной,  из  московских   улиц.   Мудрая   организация
"Северстроя" из толпы  договорников,  которых  пароход  доставлял  в  Город,
отбирала  наиболее  шустрых,  наиболее  подвижных,  может  быть,   авантюрно
настроенных  людей.  Прошлая  специальность,  прошлая  биография  не   имели
значения - всех нивелировал знаменитый Учебный Комбинат,  из  недр  которого
вышло немало известных людей. Новоявленным студентам  давали  азы  геологии,
минералогии,  топографии,  хозяйственного  учета.  Но  главной  дисциплиной,
которая не числилась в учебных предметах, были  принципы  "Северстроя".  Для
усвоения их и для практического применения требовался гибкий, не  отягченный
предрассудками ум. Сюда входили такие понятия, как "не плюй против ветра"  и
"победителей  не  судят",  "не  оставляй  хвостов,  за  которые  тебя  можно
подловить" и  главный  принцип,  задолго  до  "Северстроя"  сформулированный
Джозефом  Конрадом.  Принцип  этот,   которому   обязан   был   "Северстрой"
легендарной славой, звучал краткой святой заповедью: "Делай или умри".
   Все это Володя Голубенчик знал,  все  прошел,  и  потому  он  был  лучшим
начальником снабжения из всех, кого могло выбрать управление. Твердой рукой,
не боясь кулачной расправы,  держал  он  своих  шустрых  агентов.  С  другой
стороны, он  умел  внушить  уважение  к  снабженческому  отделу  со  стороны
начальников партий.
   Володя Голубенчик разговаривал по  телефону.  Длинным  пальцем  он  молча
ткнул на стул. Подмигнул. Трубка рокотала, как дизель на холостом ходу.
   - Ты каким местом думаешь?  Объясни!  -  закричал  Володя.  Трубка  опять
что-то пророкотала. - Ошибаешься! На том месте, где у людей лоб, у тебя  еще
одна щека. Попробуй не достать. Выдерну руки-ноги и голову поверну к  спине.
Салют! - он бросил трубку.
   - Володь, а Володь, - смиренным тоном начал Баклаков.
   - Иди ты!.. - нервно откликнулся Голубенчик. -  Все  знаю.  Все  подпишу.
Если объяснишь один факт.
   - Объясню, - смиренно пообещал Баклаков.
   - Маршрут, я слышал, у тебя героический. А кадры, как  я  понимаю,  ни  к
черту. Непригодные кадры.
   - Почему, Володя?
   - Настоящие кадры, - наставительно произнес  Голубенчик,  -  должны  были
сами закрутить мозги кладовщику,  сами  все  получить.  А  они?  Начальника!
Партии! Гоняют с бумажками! Стыд!
   - Мои кадры против твоих слабы, Володя, - льстиво сказал Баклаков.
   - То-то! - удовлетворенно произнес Голубенчик. -  Давай  накладные.  -  И
протянул руку.
   Шесть бочек с продовольствием и одна с резиновыми лодками для  сплава  по
реке Ватап были заполнены,  зашиты  проволокой  и  доставлены  на  аэродром.
Куценко попал на почтовый самолет, раз в месяц  доставляющий  почту  на  мыс
Баннерса. Ему предстояло арендовать или купить там вельбот, доставить его на
тракторных санях к устью Серой реки и законсервировать там базу с вельботом,
мотором и бочкой бензина. Седой остался на аэродроме охранять  груз.  Валька
Карзубин в одиночестве получал и паковал на складах остальные  грузы.  Гурин
помогал с отчетом  Жоре  Апрятину.  Жора  также  мотался  между  складами  и
аэродромом, ему предстояли большие разведочные работы,  и  он  хотел  начать
весновку как можно раньше.
   Трое суток Баклаков просидел в управлении. Отчет он закончил  и  сдал  на
машинку, когда от кофе голова уже стала пухнуть и  сильно  звенело  в  ушах.
Пришла радиограмма от Куценко: "Вельбот купил вывожу условленную  точку  жду
транспорт". Баклакову предстояло разбросать по маршруту бочки и на  обратном
пути снять Куценко. Иначе он мог торчать на мысе Баннерса еще месяц.
   Баклаков шел берегом бухты  по  голому  галечинку,  на  котором  снег  не
держался. Воротник полушубка хорошо закрывал щеки. Ноги казались отрезанными
до колен, их скрывала белая муть  поземки.  Он  часто  проваливался  в  ямы,
вырытые напором льдин, в вымерзшие русла ручейков, стекавших в  море.  Ветер
становился все сильнее, и Баклаков знал, что сейчас ему надо быть осторожным
- немало людей вот в такую погоду  погибло  на  дороге  к  аэропорту.  Скоро
должен был начаться обрыв, от него держаться подальше, так  как  там  всегда
свежие трещины и полыньи. После обрыва шла равнинная тундра, и там надо было
быть еще осторожнее, потому что море и тундра под застругами  неразличимы  и
можно уйти вправо, пока не уткнешься в сопки в сорока километрах, или влево,
где вообще ни во что не уткнешься, разве что в Северный полюс.
   В    белесой    мгле    мелькнуло    темное.     Избушка,     сколоченная
рыбаками-газетчиками из ящичных досок и толя. Как-то он заходил сюда  вместе
с ними. Избушка была незаперта. Он поднял подпиравший дверь  обломок  доски,
отгреб снег от входа и зашел в темноту. Чиркнув спичкой, Баклаков вгляделся.
На нарах стоял огарок свечи. У  печки  лежали  древа.  Баклакову  захотелось
посидеть в тепле. Он  растопил  печку.  Тяга  была  очень  сильной,  и  печь
разгорелась сразу. Когда он на корточках разжигал печь,  увидел  под  нарами
рюкзак. В рюкзаке было полбуханки замерзшего хлеба, кусок оленьей колбасы  и
на одну треть початая бутылка спирта.
   В избушке стало уже тепло, печка накалилась вишневым цветом около  трубы.
Баклаков поднял кусок снега у входа, бросил его в железную кружку, растопил.
Другой кружки не было, он отложил на  нары  влажный  кусок  снега,  долил  в
кружку спирт, выпил. Погрыз колбасы. Поземка шуршала по толевым стенам. Было
очень уютно.