писал о том, как, едва научившись  ездить  на
собаках,  отправился  без  карты  и  компаса  в  разгар  полярной   ночи   в
шестисоткилометровый  перегон.   Требовалось   заработать   уважение   людей
побережья. Он не писал и о том, как  несколько  месяцев  жил  с  затемненным
окном, а прежде чем выйти на улицу, подолгу лежал в сенях  и  вслушивался  в
скрип снега - его мог ожидать выстрел из засады. Он не писал об этом, потому
что все это происходило в жизни и потому казалось  скучным.  В  Пугине  жила
яростная потребность мечты.
   Он умер через пятнадцать лет после высадки на берегу Территории, сидя  на
садовой лавочке в Поселке. Садовая лавочка  на  галечниковой  площадке  была
поставлена по его указанию. Пугин еще не придумал, как посадить деревья,  но
ее уже можно было поставить. Сей факт  несомненно  войдет  в  будущее  житие
Марка Пугина - садовая лавочка под будущими деревьями. В этом был  весь  он,
своеобразный святой XX  века,  умевший  стрелять,  принимать  роды,  изучать
неизвестные языки, ходить по памирским  оврингам,  гонять  собачьи  упряжки,
есть мышей и вселять веру в грядущий свет.
 
 
 
   - Все это происходило и происходит в другом  веке,  на  другой  земле,  -
сказала она.
   - Езжай в тундру. Людей-то хоть посмотри. У Монголова  сейчас  кадры.  Не
кадры, а шурупы. Молотком не вобьешь, клещами не вытащишь.
   - Люди твои, эти самые шурупы, какие-то не такие.  Не  положено  о  таких
писать. Надо, чтобы он приехал за романтикой. Чтобы позади  и  впереди  было
все чистенько. Я плохой журналист и не умею иначе.
   - Они не гладкие люди, - согласился Сергей.  -  Они  еще  тот  народ!  На
одного святого, вроде Марка Пугина, приходится много тысяч грешников. Но они
первые в тех местах, куда потом будут ехать за романтикой. Может, и в  самом
деде здесь выстроят город, и не один.  Но  пойми,  города  не  возникают  на
пустом месте. Чтобы сюда устремились за  той  самой  романтикой,  требовался
работяга по кличке Кефир. Биография его не годится в святцы,  но  он  честно
делал трудную работу. В этом и есть его святость. Нет работы без  Кефира,  и
Кефир не существует без  трудной  работы.  Потом,  наверное,  станет  иначе.
Большеглазые девушки у сложных пультов - все  как  на  картинке.  Но  сейчас
работа груба. Вместо призывов  -  мат,  вместо  лозунгов  -  дождик,  вместо
регламентных трудностей просто грязь и усталость.  Надо  пройти  через  это,
чтобы знать работу.
   - Бог мой, Сергей, - улыбнулась она.  -  Под  влиянием  Гурина  ты  скоро
философом станешь. Тебе не надо им быть. Ты же простой понятный супермен.  О
тебе можно писать в газетах.
   - Нельзя. Я только приближаюсь к познанию нашей работы.
 
 
 
   Баклаков впервые писал  отчет  самостоятельно  и  попал  в  столь  глупое
положение. Партия ставилась на касситерит, но касситерита они не нашли.  Это
было лишь половиной беды.  Рядом  с  планшетом  партии  велась  разведка  на
золото, а упомянуть об этом в отчете нельзя.  Но  единственным  обоснованием
разведки было решение главного инженера Чинкова. Такое в отчет не вставишь.
   Он не мог посоветоваться с Монголовым, потому что Монголов  уже  уехал  в
долину Эльгая. Он мог бы посоветоваться о Копковым. Но  тот  сам  с  годовой
влез в собственный  отчет.  Сидел  за  анализами,  шлихами,  пробами.  Глава
"Полезные ископаемые" у него вырастала в отдельный том.
   Оставался Гурин. Гурин имел опыт многих мест  Союза  и  многих  фирм.  Он
поднялся на второй этаж, где был кабинет партии Апрятина. Гурин сидел там  в
отдельном закутке, выгороженном стеллажами с  образцами.  Микроскоп,  чистый
стол, стопка желтоватой бумаги  "верже",  авторучка  "паркер".  Гурин  любил
обставить работу красиво. Сбоку на подоконнике у него стоял маленький  сейф,
который он зачем-то выманил у заведующего снабжением Володи  Голубенчика.  В
кабинете никого не было. Апрятин писал отчет дома.
   - Давай потолкуем, - сказал Баклаков.
   Гурин разогнул спину от  микроскопа,  вынул  из  брючного  кармана  ключ,
открыл сейф и достал бутылку неизменного "Наполеона".  На  горлышко  бутылки
были надеты два фарфоровых стаканчика для отжига проб.
   - Давай, коллега. Надеюсь, ты не по личным делам? По личным - дома или на
улице. Здесь я работаю.
   - Я тоже, - сказал Баклаков и отставил стопку о коньяком.
   Он рассказал о своих затруднениях. Гурин долго сидел, наклонив крупную  с
залысинами голову.
   - Так что же?
   - Логика проста. Положение твое не печально, а радостно,  ибо  ты  имеешь
право писать нестандартный отчет. Радостные прыжки по веткам  молодого  дуба
науки.
   - А полезные ископаемые?
   - Выслушай  меня  внимательно,  сокоешник,  Я  буду  серьезен.  Ты  читал
когда-нибудь отчеты классиков? Мушкетова? Старика Обручева? Богдановича?
   - Пожалуй, что нет.
   - Чему ты  учился  шесть  лет...  Старики-классики  писали  геологические
романы. Они давали завязку - фактический материал, они давали интригу -  ход
собственных мыслей, они давали развязку - выводы о  геологическом  строении.
Она писали комментарии к точке зрения противников, они писали эссе о частных
вариантах своих гипотез. И, кстати, они великолепно знали русский язык.  Они
не ленились описать пейзаж, так чтобы ты проникся их настроением, их образом
мыслей. Так делали старики.
   - К чему ты это?
   - К тому, что они имели в своем арсенале  молоток,  лупу,  горный  компас
и... ум. Чтобы мыслить схематически, надо иметь много данных. Но  данные  не
дошли до Территории. Планомерной карты мы не имеем. Мудрые геофизики сюда не
добрались. Геохимию здесь знают лишь понаслышке. Микроскоп сведен до  уровня
молотка. Вы пишете отчеты, как  будто  обследовали  известковый  карьер  под
Москвой, а не Территорию, о которой никто  ничего  не  знает.  Здесь  каждый
отчет  должен  быть  докторской  диссертацией,  а  не  ученической   схемой:
"введение", "геологический очерк", "полезные  ископаемые",  "заключение".  У
тебя тот же арсенал средств, что у Мушкетона.  Но  у  Мушкетова  был  примат
головы над ногами. У вас же напротив  -  примат  ног  и  могучей  спины  над
мыслительным аппаратом.
   -  Вернемся  к  баранам.  Что  ты  предлагаешь?  Как  быть  с   полезными
ископаемыми? - упрямо повторил Баклаков.
   - Одного у тебя не отнять, сокоешник, -  задумчиво  сказал  Гурин.  -  Ты
упрям. Я предлагаю тебе написать геологический очерк долины Эльгая.  Вольная
игра ума. Предположения.  Гипотезы.  Доводы.  Выводы.  С  личной  концепцией
Баклакова устройства земного шара в сем районе.  Тогда  полезные  ископаемые
сами встанут на место. Постарайся понять,  почему  Будда  рвется  к  золоту.
Учти, что Будда шагу не сделает зря. Он  единственный  умный  человек  среди
вас, суперменов.
   - Не задирайся. Я смиренно к тебе пришел.
   -  Смиренно  отвечу:  если  я  увижу  в  твоих  глазах  священный   огонь
мыслительного процесса, всю твою петрографию я беру  на  себя.  Я  выжму  из
твоих образцов и шлихов все, что можно из них выжать...
   - Обойдусь. Хотя помощь возможно...
   - Будь смиренен. Я не лезу в твою  концепцию.  В  геологическую  схему  и
выводы, которое ты родишь. Это твоя схема и твои выводы. Я просто  предлагаю
быть на подхвате. Ты но успеешь все сделать один.
   - Смиренно согласен.
   - Для начала взбунтуй. Выбрось карту с рисовкой  Монголова.  Это  плоская
карта. Без мысли и без  гипотезы.  Вылезь  за  ваш  дурацкий  планшет.  Если
понадобится - бери всю Территорию. Запусти змия сомнения. Я хочу видеть  наш
техсовет проснувшимся. Когда-нибудь вознесешь молитву за грешника Гурина.
   - Не оказаться бы в трепачах...
   -  Более  трепливого  положения,  которое  есть  у  тебя  сейчас,  трудно
представить. Если ты не в силах дать хороший отчет, признай это открыто.
   - Пожалуй, ты прав. Позволь удалиться смиренно.
   - Коньяк?
   - Откажусь по-пижонски. Решение надо принимать трезвым.
   - Ты уже принял его. Смиренно рад за тебя.
   На лестнице он несколько раз ударил кулаком по лестничным перилам.  Может
быть, не надо было заходить? Нет! Надо! К черту все самолюбия, раз речь идет
о работе. И Гурин прав.
   - Сергей! - окликнул его вышедший следом Гурин. Баклаков оглянулся.
   - Я проспорил дюжину шампанского  нашей  приятельнице.  Соизволь  вечером
заглянуть.
   - Я чертежника у топографов сманил. Часов до девяти буду на работе. Потом
зайду...
   ...Он вышел из управления в десять  часов.  С  бухты  дул  несильный,  но
острый, как  нож,  ветер.  Поднимаясь  из  низинки,  он  увидел  в  ее  окне
квадратную тень головы Гурина. Он подумал о Суюмбике и  о  том,  как  у  них
зимой. Наверное, у них хорошо и ясно зимой.
   Он постучал, но ему не ответили. В комнате  послышалась  какая-то  возня.
Баклаков сказал дурацким голосом: "Это я". И даже дернул дверь.  Дверь  была
заперта. По дороге он все-таки не выдержал и оглянулся - свет  был  погашен.
Ему было стыдно, как никогда.
   ...Было воскресенье, и он вспомнил, глядя на нетронутую койку Гурина, что
забыл оставить заявку, чтобы его пустили на  работу.  Теперь  вахта  уже  не
пропустит. Придется сидеть дома.
   "Не смотаться ли на лыжах?" - подумал он. Но и этот вариант не годился. В
темноте, по каменным этим застругам,  в  два  счета  превратишь  драгоценные
"ярвинен" в щепки.
   Часов в двенадцать он услышал баритон Гурина, смех, потом хлопнула дверь,
и стало тихо. "Схожу на бухту пешком", - решил Баклаков.
   Появился Гурин с двумя бутылками шампанского и  прораб  Салахов,  который
нес кружки и бутылку спирта.
   - Давай оросим душу, - сказал Гурин. - Посмотрим на жизнь сквозь вино.
   Было видно, что он крепко уже выпил с утра.
   - Пойду компот принесу, - Салахов вышел.
   - А ты знаешь, сокоешник, - усмехнулся Гурин.  -  Наша  приятельница  под
платьем не такая худышка, как это можно подумать. Вовсе даже наоборот.
   Баклаков увидел, что глаза у Гурина какие-то совершенно пустые. Он  встал
и очень сильно ударил его.
   Гурин сидел на полу, обхватив голову, потом сплюнул кровь. Вошел Салахов.
Мгновенно оценил обстановку,  загородил  Гурина,  поднял  его,  через  плечо
спросил:
   - За что?
   - Так, - сказал Баклаков. - За дело.
   - Я сегодня взрывчатку к Монголову транспортирую. Переходи в мою комнату,
- сказал Салахов.
   - Ничего, - сказал Баклаков. - Больше драки не будет. Обещаю.
 
 
 
   ...Новый год проскочил незаметно. Обошлось без шума,  пальбы  и  выпивки.
Над управлением висело "время отчетов".
   В начале  января  Баклаков  выбросил  в  мусорную  корзину  заготовленные
наброски глав. Стопкой сложил  полевые  книжки.  Требовалось  начать  все  с
начала. Складывая книжки, он быстро просматривал их.
   Раздавленный между страницами  комар,  срыв  карандашной  строчки,  следы
дождя на  покоробленной  странице,  случайно  попавшая  травинка  -  запахи,
мечтания, озноб, усталость, долг, мысль, лето.
   Он положил перед собой карту Монголова. Гурин прав: плоская, без мечты  и
фантазии карта. Фиолетовое поле триаса. Предположительно палеозойский массив
на востоке. На юге зеленая в галочках полоса эффузивов Кетунгского  нагорья.
Красные в крестиках овалы гранитов. Красные линии  разломов,  трещин  земной
коры.
   Он  смотрел  на  карту,  зажав  уши.  На  плоском  цветном  листе  бумаги
существовал четырехмерный мир во  взаимосвязи  перемещений  земных  пластов,
дробящих  его   трещин,   взрывы   глубинных   магм,   буйное   сумасшествие
вулканических извержений. Когда? Как? Вопроса "почему?" не было. Этот вопрос
относился лишь к золоту. О золоте после. Он должен представить себе историю.
Разломы? Почему-то мысль его все  время  возвращалась  к  разломам.  По  ним
проходят перевалы в хребтах,  к  ним  приурочены  речные  долины,  сбросовые
обрывы хребтов. По ним проникает магма,  они  формируют  рельеф.  Зачем  ему
разломы? О них тоже после. Он взял чистый бланк карты и стал,  еще  не  зная
цели, переносить на нее красными линиями разломы, те, что наблюдал он сам, и
те, что нанес на карту Монголов. Те, что отметил Дамер. Пунктиром он намечал
разломы, которые просились предположительно по связи перевалов, речных долин
- логике местности... Из управления он ушел последним, в первом часу ночи.
   Весь следующий день он ходил по берегу  бухты.  Пытался  обрести  силу  в
моральной уверенности.
   Вечером, по дороге в управление,  он  зашел  за  табаком  в  магазин.  Он
наладил  отличную  смесь:  три  пачки  "Трубки   мира"   на   одну   большую
"Капитанского".
   Вахтерша пропустила его безропотно, хотя он не был ни  в  каких  списках.
Дело шло к весне. Вахтерши за зиму привыкали к их ритму работы.
   В кабинете он зажег настольную лампу,  взял  стопу  заготовленных  раньше
отчетов и положил перед собой обзорную карту Территории. 11  вдруг  подумал,
что нет смысла тонуть ему сейчас в море фактов. Все эти отчеты он  читал  по
пять раз и знает приложенные к ним  карты.  Не  лучше  ли  просто  подумать?
Разломы! Он вытащил из тумбы плитку,  поставил  на  нее  жароупорную  колбу,
взятую в управленческой лаборатории. Сейчас будет чай,  и  впереди  -  ночь.
Сила пророков в их моральной уверенности. Нельзя сейчас прятаться за мелочи.
Он должен дать основу. Детали будут потом.
   Стены кабинета тонули в полумраке. Он нагнул отражатель настольной  лампы
так, чтобы свет падал лишь на середину стола. В темноте высились стеллажи  с
образцами. Каждый камушек перещупан своими руками, доставлен на своем горбу.
Почему молчат камушки?
   Баклаков взял лист бумаги,  ручку  и  вдруг,  вместо  задуманного  списка
вопросов, начал писать письмо двум  Сонькам:  Сонии  и  Суюмбике.  Он  писал
дурашливое письмо: про таракана Сему, который живет в щели над  его  койкой,
про знакомого бича, который по пьянке прикуривал лупой от северного  сияния,
про заполярные пейзажи без снега. Он писал и  все  время  думал  о  горячей,
пахнущей травами щеке Суюмбике и вообще о ней.
   Когда он кончил письмо, то совершенно ясно понял, зачем  ему  требовались
разломы. Если они формируют речные долины, то  в  зоне  пересечения  древних
разломов коренное ложе  долины  будет  иным,  углубленным  или  смещенным  в
сторону, или  более  широким.  Именно  в  зоне  пересечения  разломов  может
прятаться россыпь в уготованной для нее ловушке. Россыпь не по всей  долине,
а там, где долину пересекает другой  разлом.  Как  они  не  поняли  этого  с
Монголовым летом? Почему не проверили на шурфах?
   Он быстро перенес на бланковую карту разломов, сделанную им накануне, все
гранитные массивы. Золото есть - вездесущие "знаки". Это факт. Оно принесено
гранитами. Это тоже факт. Ни в одном из гранитных массивов  никто  не  видел
рудного  золота  -  это  третий  факт.  Следовательно,  были   "специальные"
золотоносные граниты, полностью разрушенные к текущему времени?  Или  золото
содержалось в верхних частях существующих гранитных массивов? Верхние  части
срезаны эрозией. Или есть особый тип гранитов, еще нам пока неизвестный?  Он
без  перехода  принялся  писать  докладную  записку  Будде.  Карта-гипотеза,
отчет-гипотеза уже существовали для Баклакова. Он видел  эту  карту  и  знал
текст отчета. Он писал легко. Смысл докладной записки сводился к следующему:
   1. Проверить длинными шурфовочными линиями рельеф  древнего  ложа  долины
Эльгая там, где она пересекалась уже отмеченными  разломами.  Он  перечислил
названия ручьев, координаты линий. То же сделать для  рек:  Лосиной,  Ватап,
Китам.
   2. Сделать массовый отбор проб для  петрографического  анализа  гранитных
массивов всего района. И для определения абсолютного возраста. Пробы  должны
быть массовыми, годны" ми к статистической обработке. Если на этой основе не
удастся выделить отдельные типы гранитов - значит, золотоносность связана  о
верхней разрушенной частью обычных для Территории массивов.  В  этом  случае
ожидать месторождения золота {по всем рекам  Территории}.  Поиски  золота  -
поиски "ловушек" в речных долинах.
   Баклаков посмотрел на часы. Было три часа ночи. Он снял ботинки и в одних
носках вышел в коридор. Как он и ожидал, вахтер  спал.  Он  лежал  на  полу,
закутавшись в  длинный  тулуп.  "Вышел  немец  из  тумана,  вынул  ножик  из
кармана", - пробормотал Баклаков дурацкую поговорку и бесшумно  поднялся  на
второй этаж. Дверь комнатки Люды Голливуд была  не  заперта.  Он  забрал  ее
пишущую машинку и так же бесшумно вернулся  в  кабинет.  Двумя  пальцами  он
перестукал свою докладную, на ходу шлифуя формулировки.
   В коридоре уже слышались голоса  -  менялась  вахта.  Он  подождал,  пока
разводящий и прежний вахтер ушли и, уже не таясь, отнес наверх машинку.
   Он вышел на улицу. Вдохнул колючий воздух. Голова гудела от названий рек,
перевалов, массивов, горных вершин.
   В эту ночь он обрел главное - интуицию и уверенность.  Он  знал,  что  он
прав.
   Баклаков пошел к почте, чтобы опустить письмо Сонькам. На почтовом  ящике
висела надпись: "Окурков не бросать".
   На почте было пусто. Воскресенье, рано. Лишь одна женщина спиной  к  нему
стояла  у  окошка   телеграфа.   Баклаков   знал   ее:   техник-электрик   с
энергокомбината. Недавно от нее ушел  муж.  Ушел  к  продавщице  на  прииске
Западном. Решил податься в миллионеры. В Поселке все всё про всех знали.
   - Извини, Тамара, но я эту глупость передавать не буду, - сказал в окошко
Алик-в-Очках. Так его звали в отличие от другого -  Алика  Жеребца,  бывшего
футболиста "Спартака". Баклаков взял чистый бланк и через плечо  заглянул  в
текст телеграммы Тамары. "У вас светит солнце, а у нас полярная ночь  привет
с Территории. Тамара".
   На крыльце нос в нос Баклаков столкнулся с Сергушовой.
   - О-о! Куда ты пропал? Почему  не  заходишь?  -  из-под  пухового  платка
торчал только напудренный нос. Баклаков промолчал.
   - Ты какой-то синий. В общем, цветной весь. Пойдем, я тебе кофе сварю.
   Он покорно пошел за ней.
   - В отпуск хочу, - капризно сказала Сергушова. - Зима  меня  доконала.  Я
человек южный, подготовленный для итальянского климата. А тут зима, зима  и,
наверное, никогда не кончится.
   - Ходи побольше. Сейчас тихо. Можно на бухту, в сопки. Снег, что  асфальт
везде. Не застрянешь.
   - Господи! До чего же ты тошный. Физическое здоровье, работа, и  на  этом
кончился мир. Тоскливый бред.
   - Я этим бредом живу, - сухо сказал Баклаков.
   В комнате, где он не бывал с того гнусного  вечера,  все  было  по-иному.
Валялись вещи Гурина, его книги. Она покидала все это за  ширму  и  уселась,
закутав ноги одеялом "Сахара". Плитка тихо пощелкивала, нагреваясь.
   Он сидел, не сняв полушубок, и смотрел на  красную  полоску  спирали  под
чайником.
   Сегодня была хорошая ночь. Радость грядущего лета вдруг проснулась в нем.
Он поднял голову. Сергушова смотрела на него в упор, не мигая.  Лоб  ее  был
наморщен. Он отвернулся в сторону, и кривая  улыбка  поползла  по  лицу.  Он
ладонью убрал улыбку. Он очень жалел Сергушову. Он жалел, потому  что  знал:
она никак не может  найти  себя.  Как  женщина,  человек,  в  конце  концов,
журналист. Баклаков повернулся и подмигнул ей:
   - Сегодня была хорошая ночь. Если верить Копкову, я  уменьшил  количество
зла на земле, - сказал Баклаков.
 
 
 
   20
 
   Малыш, взятый Монголовым как кадр №  1  будущей  разведочной  экспедиции,
днем и ночью мелькал по Поселку в куртке на собачьем меху, низко  обрезанных
валенках и якутской шапке  с  длинными  ушами.  Он  был  в  том  приподнятом
состоянии, когда человеку вдруг становится ясной судьба.
   Обязанности его были разнообразны:  он  получал  на  складах  снаряжение,
выписанное Монголовым, вербовал по "сучьим куткам",  в  магазине,  во  время
случайной встречи на "коробах" рабочих. Первыми в экспедицию пошли  Кефир  и
Менялка. Малыш нашел их в хибаре  около  скотобазы,  где  они  второй  месяц
крутили пластинки Утесова и Шульженко, выбрасывая  пустые  бутылки  в  окно.
Малыш  встряхнул  их,  поговорил  про  минувший   сезон   и   завтра   велел
трезвехонькими