а, весеннего
снега, полет заиндевевшего от мороза ворона и его хриплый крик над  снегами,
падение сбитого выстрелом волка, вкус оленьего мяса, крови  и  вкус  молодых
оленьих рогов.  Еще  память  Кьяе  ежедневно  и  ежечасно  хранила  грустное
признание неизбежной смены снегов,  дождей  и  человеческих  жизней.  Больше
всего Кьяе поражала именно неотвратимость замены. Остановить ее  невозможно,
как невозможно ладонями задержать горный обвал. За долгие  годы  жизни  мимо
Кьяе прошло много людей. Ему нравилось думать о них, о сказанных ими словах.
От одних людей пахло потом. Даже мысли их, так Кьяе казалось, пахли работой.
Он уважал их. От других пахло деньгами. Их Кьяе жалел. Он сердился, когда  о
жизни говорили "хорошая" или "плохая".  Жизнь  не  может  быть  хорошей  или
плохой. Просто она бывает разной. Она всегда просто  жизнь.  Смешно  думать,
что деньги могут улучшить ее. У самого Кьяе было очень много денег. Зарплата
пастухов откладывалась на книжку, и ему  некуда  было  их  тратить.  Он  мог
тратить их на Тамару. Но летом она жила, как положено жить дочери пастуха из
племени настоящих людей, зимой ее содержало государство. Самому Кьяе  ничего
не требовалось, кроме табака, чая, сахара и иногда спирта. Когда он приезжал
в Поселок на мысе Баннерса, он покупал все, что  взбредет  в  голову:  часы,
радиоприемник, пальто с каракулевым воротником. Потом он  дарил  накупленные
вещи, находя в этом радость. Он знал, что молодежь  будет  жить  иначе.  Это
так. Кьяе не осуждал и не одобрял, просто  воспринимал  вещи  так,  как  они
есть. Жизнь в непрерывном беге по тундре высушила не только тело, но и суету
в мыслях. Но почему-то все-таки люди и  травы  обязательно  должны  умирать?
Среди тысяч оленей вдруг родится совершенно белый олень без единого  темного
пятнышка. Неужели за все течение Времени не мог родиться человек, который не
умирает? Кьяе очень хотелось бы, чтобы такой человек  был.  Тогда  остальные
люди могли бы  надеяться,  что  им  тоже,  может  быть,  повезло  и  они  из
бессмертных. Тогда жизнь не была бы ниткой, протянутой из темноты в темноту,
а походила бы на большую реку Ватап, которая все время течет,  но  вода  все
равно не кончается. "Только не надо,  -  думал  Кьяе,  -  чтобы  бессмертный
человек был отмечен каким-то клеймом, скажем, родимым пятном  на  спине  или
животе. Это было бы плохо для остальных".
   Баклаков в эти дни с просветленной яростью картировал гранитные  массивы.
Они уходили цепочкой на север, сглаженные, изгрызенные ветрами,  морозами  и
водой до трухи. Граниты были как граниты, ничем они не  отличались  от  тех,
что Баклаков видел раньше. В кварцевых жилах, контактных зонах  Баклаков  не
находил ни касситерита, ни рудного золота. Баклаков поправлял их контуры  на
карте, брал образцы и недоумевал: не за этим же его посылал  Чинков.  "Когда
не знаешь, что делать, делай то, что приказано", - резюмировал Баклаков.
   Группа Салахова завершала маршрут в низовьях Эльгая. Река  разбегалась  в
широком тундровом устье. На горизонте зыбко маячили белесые отблески океана.
Над тундрой висел журавлиный крик, и в ночные часы шли и шли к  югу  гусиные
стаи. Осенний, залитый жиром голец валом подымался вверх по реке.
   Бог Огня по ночам стонал от осенней ломоты в костях. Он утешал себя  тем,
что это последние шлихи сезона. Впрочем (Салахов тут ошибался), мучило его и
несовершенство собственной жизни. Не было у него сына Мишки и дочери Тоськи,
и женат Бог Огня никогда не был. Но мечта о жизни,  как  у  всех  нормальных
людей, была столь большой, что он путал ее с  действительностью.  Ради  этой
мечты он бросил пить три года назад, снова хотел войти в мир  людей.  Иногда
Бог Огня встанывал столь жалостно, что Салахов толкал его в бок: "Не  скули.
Работу мы сделали, как учили. И даже больше".
 
 
 
   ВСЕСТОРОННЕЕ ОПИСАНИЕ ПРЕДМЕТА
 
   "На севере Европы несомненно находится золото в огромном  количестве.  Но
как оно добывается,  я  не  могу  сказать  с  достоверностью.  Говорят,  что
одноглазые люди - аримаспы похищают его из-под грифов..."
   Геродот. "История".
 
 
   "Грифы сражаются за  золото  с  аримаспами...  золото,  которое  стерегут
грифы, производит земля".
   Аристей из Проконнеса.
 
 
   "Первый высокий металл есть золото, которое через  свой  изрядный  желтый
цвет и  блещущуюся  светлость  от  прочих  металлов  отлично.  Непреодолимое
сильным  огнем  постоянство  подает  ему  между  всеми   другими   металлами
первенство".
   М. В. Ломоносов.  "О  металлах  и  с  ними  в  земли  находящихся  других
минералах".
 
 
   "Князь Великiи велелъ тебе говорити, чтобы еси отъ  насъ  молвилъ  нашему
брату Матiошу Королю, чтобы намъ дружбу свою учинилъ, прислалъ  бы  къ  намъ
мастеров... которой руду знаетъ, золотую и серебреную...".
   Иван III. Запись в поручении послу к венгерскому королю Матвею Корвину.
 
 
   "Кто бы, какого чина и достоинства ни был  и  сыщет  за  Тобольским  и  в
Иркутской и Енисейской провинциях, в городах и уездах, в  своих  собственных
или свободных землях, руды золотые... тем -  самому  или  с  кем  компаниек"
согласится - заводы строить".
   Правительственный указ от 26 сентября 1727 года.
 
 
   "...просили,  чтоб  заявленные  и   сысканные   ими   в   разных   местах
золотосодержащие приски в казну принять, а их за их труды... наградить".
   Из заявления рудоискателя Третьякова. 1769 год.
 
 
   "Через  старание  мое  и  отца  моего  ж  Ивана  Шадрина  отыскана   нами
золотосодержащая руда, едучи от деревни Пышма по дороге к озеру Балтыму".
   Донесение Василия Шадрина, крестьянина деревни Пышма. 1799 год.
 
 
   "В 1844 году известный английский геолог сэр Родерик  Импей  Мурчисон  по
сходству  геологического   строения   Уральского   хребта   с   цепью   гор,
простирающихся от севера к югу по северо-восточному берегу Австралии, сделал
заключение, что и в горах Австралии должно находиться золото".
   "О золотопромышленности Австралии". "Горный журнал", 1833 год.
 
 
   "Наиболее богатые россыпи  золота  находятся  на  Аляске,  в  Калифорнии,
Трансваале, Австралии".
   Энциклопедический словарь Ф. Павленкова. Санкт-Петербург, 1910 год.
 
 
   "Устроена  мною  так  называемая  промывальная  машина,  которая   должна
заменить существующие при золотых приисках вашгерты. Машина сия находится  в
действии на одном из золотых приисков и показала, что она  есть  полезнейшее
устройство для золотых промыслов и тем оправдала труды прожектера".
   Донесение строителя первых русских паровозов Е. А.  Черепанова  заводчику
Н. В. Демидову. 13 апреля 1828 года.
 
 
   "Кому известны в подробностях способы промывки,  тотъ  легко  согласится,
что употребляемые в Россiи далеко превосходятъ все прочие способы, известные
в других странах. Действительно,  различные  золотопромывальныя  устройства,
изобретенный разными лицами в Россiи, дают возможность производить  промывку
песковъ гораздо совершеннее, нежели это делается помощию грубых снарядовъ  в
Трансильвании, в разных золотоносныхъ областях Америки и проч.".
   "Горный журнал", 1837 год.
 
 
   "По прибытии в управляемые вами заводы египетских инженеров Али-Могаммеда
и Дашури оказывать им всевозможное содействие к успешному изучению  золотого
производства, в особенности сообщением потребных сведений и чертежей".
   Из предписания горному начальнику Екатеринбургских заводов. 1845 год.
 
 
   "Мне, между прочим, предписано  было  ознакомиться  и  с  самими  местами
добычи золота, если обстоятельства позволят этот осмотр. 3 -  15  января  мы
были в заливе Сан-Франциско, 4 - 16 февраля 1849 года я отправился вверх  по
реке Сакраменто".
   Отчет горного инженера Дорошина. "Горный журнал", 1850 год.
 
 
   "Разыскание  золотых  россыпей...  заставили  меня  проникнуть  далеко  в
глубину Африки, куда не только не проникали европейские путешественники,  но
даже солдаты Магмет-Али... Мы шли по высохшему руслу Тумата, не имея другого
вожатого, кроме этой реки и компаса".
   Е.  П.  Ковалевский.  "Нильский  бассейн   и   золотосодержащие   области
внутренней Африки". "Горный журнал", 1849 год.
 
 
 
   ОСЕНЬ, ЗИМА
 
   14
 
   В Поселок зима приходила внезапно, в один день. В ночь  перед  этим  мало
кто спал. В пять-шесть утра по обычаю давних времен все собирались на полосе
гальки у моря. Океан перекатывал  тяжелы"  валы,  будто  отлитые  из  шинной
резины. Люди на берегу говорили мало.  Поднятые  воротники  меховых  курток,
помятые невыспавшиеся лица, пущенная по кругу бутылка со спиртом.
   На рейде раздавался сиплый рев ледокола. К  нему  присоединялись  высокие
голоса  океанских  дизель-электроходов.  Уходил  последний  караван   судов.
Корабли прощались с Поселком. На  берегу  слабо  тукали  выстрелы,  взлетали
ракеты, шапки, летели в море недопитые бутылки.
   Так начиналась зима. Все в  мире  становилось  очень  далеким.  "Там,  на
материке..." Местный поэт не без влияния блатной лирики изложил настроение в
строках:
 
   От злой тоски не матерись,
   Сегодня ты без спирта пьян -
   На материк, на материк
   Ушел последний караван.
 
   В горах Территории в это время уже ложился снег. Замерзали ручьи и  рыбьи
стаи успокаивались в глубоких речных ямах под торфяными обрывами.
   ...Раньше всего снег застал партию Копкова. Но именно там считали, что до
зимы далеко, потому что для экспедиционного работяги начало зимы - это когда
тебя вывозят из тундры. Копков не мог ожидать скорой вывозки. К  ним  дважды
прилетал самолет ЛИ-2. Первый раз он сбросил бочки с соляркой  и  керосином.
Бочки,  как  мячики,  прыгали  по  узкой  долине.  Больше  половины  из  них
разбилось. Во второй рейс на грузовом парашюте спустили взрывчатку и мешки о
продовольствием.  Разведочные  работы  на  киноварной   сопке   предлагалось
продолжать до твердого санного пути.
   ...Люди Жоры Апрятина, оставив для охраны базы  завхоза  Ваську  Феникса,
плыли вниз по Лосиной на двух  резиновых  лодках.  В  устье  их  должен  был
забрать морской катер. Дул острый ветер. Вода  была  черной  и  неуютной.  У
берегов и на заводях рождалась тонкая  морщинистая  пленка  льда.  Канавщики
замотанно матерились. Они начали материться месяц назад и все еще не  отошли
от обиды. Бить! Шурфы! Осенью! После жаркого  лета!  Для  шурфов  существует
другое время. Начальство бы сунуть в эту глину и воду, подержать бы денек  в
раскисшей дыре. Они вяло клялись, что ноги их больше не будет в тундре.
   Жора Апрятин  сгорбившись  сидел  на  носу  передней  лодки.  Его  мучили
простуда и сознание, что работа сделана плохо. Образцовой съемки,  красивого
планшета, о котором мечтал Отто  Янович,  не  получилось.  Идиотский  приказ
Чинкова выполнен. Но ничего не обнаружено, кроме "знаков". А "знаки" прут по
всей  Территории.  Жора  знал,  что  "Северстрой"  не  признает  объективных
трудностей. Следовательно, ему отвечать за прорехи на карте,  за  перерасход
средств на шурфовку. Проект партии практически сорван, и нет ничего  взамен,
когда победителей не судят.
   Он поссорился о Гуриным. Пока  вся  партия  занималась  шурфовкой,  Гурин
ходил в маршруты, В своей персональной альпинистской пуховке, с персональной
облегченной палаткой типа "гималайка". Гурин был чист, свеж.  Все  остальные
бродили с головы до пяток вымазанными в желтой глине. "Когда  партия  горит,
то, черт возьми, надо быть всем одинаковыми. И работягам,  и  инженерам",  -
сказал Жора. "Стадный инстинкт у меня ослаблен", - ответил  Гурин.  Конечно,
Жора понимал, что залезь Гурин в брезентуху, окунись в глину - ничем это  не
поможет. Но в паршивой ситуации всем надо быть  вместе.  В  это  верил  Жора
Апрятин.
   ...На середине пути лодки попали в лед. Лосиная расширялась в  котловине,
и течения здесь почти не было. Пленка льда протянулась от берега  к  берегу.
Всю ночь они колотили лед веслами, осторожно проталкивали лодки.  Края  льда
были острыми, у всех кровоточили руки, и каждую  минуту  ждали,  что  сейчас
зашипит воздух и... Жора Апрятин думал о том,  что,  если  тяжелые  ящики  с
образцами пойдут на дно, ему останется  лишь  застрелиться.  А  впрочем,  не
понадобится... До любого берега триста метров воды и тонкого льда, никто  не
уцелеет.
   К утру они выбрались на узкую  полоску  незамерзшей  воды.  И  теперь  уж
приходилось плыть до конца, так как к берегу не пристать.
   ...Васька  Феникс,  сухой,  жидкобородый,  с  прищуром  всезнающих  глаз,
остался один средь синего снега, черных кустов и длинных  ночей.  Он  сделал
изобретение, потому что ему надоело рубить тальник. Ему вообще  не  хотелось
выходить из большой, служившей жильем и складом палатки. Феникс  взял  самый
большой кукуль, распорол его сбоку и вшил туда еще широкую  полосу  оленьего
меха. Внутрь этого, вовсе  уж  большого  спального  мешка,  он  вставил  две
треугольных рамы. Получился домик из оленьего меха, где он  и  поселился.  В
"доме" этом было жарко даже от свечки. Свечек имелся  ящик.  Примус  работал
исправно. Васька Феникс  читал  толстый  том  нечестивого  Лукиана,  который
оставил ему Апрятин.  Шевеля  губами,  Васька  Феникс  читал  "О  философах,
состоящих на жаловании".
   "Мне кажется, я поступил бы хорошо, если бы  подвергнул  предварительному
обследованию  те  причины,  которые  приводят  к  обсуждаемому  нами  образу
жизни..." Смысл слов древнего классика ускользал от  Васьки  Феникса,  и  он
засыпал. Просыпался, выходил по нужде, зажигал свечку и снова читал.  Феникс
с каждым днем зарастал грязью, диким волосом, покрывался оленьей шерстью  из
мешка, который безбожно линял. Но он  ждал  терпеливо,  так  как  знал,  что
самолеты спецрейсом никогда в назначенный срок  не  прилетают,  а  прилетают
гораздо позднее и всегда неожиданно, когда уже перестанешь ждать.
   В устье реки заберег не было,  и  люди  Апрятина  высадились  на  илистую
черную отмель. Лодки так и остались у воды. "А кто сказал, что мы не  могем?
Ей-богу, могем! - крикнул Северному Ледовитому океану шурфовщик. - Могем, а,
начальник?"
   - Могем, - утвердил Жора Апрятин.
   Катер пришел утром и встал на хмурой воде в километре от берега. Ближе он
не мог подойти из-за отмели устья. Пришлось кое-как лейкопластырем  залепить
лодки. На резиновые заплаты не имелось времени и терпения.
   - Вперед, питомцы Юпитера, - сказал  Жора  Апрятин,  последним  садясь  в
лодку. И поправил на поясе пистолет.
   Один человек сидел на корме  и  насосом-лягушкой  беспрерывно  подкачивал
лодку, двое гребли по-индейски, остальные лежали на дне.
   Три морячка с катера в линялых бушлатах серьезно, без усмешки смотрели им
навстречу. Трап они уже заготовили.
   - Благозаконие и благолепие,  -  сказал  Жора  Апрятин,  когда  последний
тяжелый ящик был поднят на борт. Лишь  после  этого  он  разрешил  подняться
людям.
   - Кончился влажный жребий, - с усмешкой подтвердил Гурин.
   Катер дрогнул от заработавшего дизеля и пошел резать воду.  Жора  Апрятин
запустил руку в полевую сумку и вынул бутылку спирта, хранившуюся весь сезон
для этого случая.
   - В веру и душу, - сказал Жора Апрятин, - обмоем конец сезона.
   - Начальник! - проникновенно вздохнул один из шурфовщиков. - Мы  за  тебя
хоть в воду. Хочешь брошусь за борт, начальник? - Железные  зубы  шурфовщика
сверкали в темноте кубрика.
   Все выпили, лишь Гурин не притронулся к кружке.
   - С твоего позволения, Георгий, я потом. В одиночестве, - сказал он.
   Хмель мгновенно и сильно подействовал на Жору Апрятина.
   - Выпей с нами, Доктор. Я понимаю, ты сильная  личность.  И  Чинков  твой
сильная личность. Но куда вы годитесь без работяг и образованных телят вроде
меня?
   - Скушно излагаешь, Георгий. Тебе бы белокурой бестией стать. Комплекс  у
тебя подходящий. - Турин взял кружку и вышел на палубу.
   Морячки сразу отметили, что Гурин тут вроде отдельно. И бородка  побрита,
и одежда другая, и твердый взгляд. Гурин сидел на носу катера, зажав  кружку
с разведенным спиртом в коленях. Он смотрел на море, на тяжелые темные валы,
на низкие рваные облака, на усатые морды нерп по курсу. Старшина  подошел  к
нему, тронул плечо.
   - Иди отдыхай. Место найдем. Отдыхай, а, геолог? Гурин лишь отвлеченно  и
пусто ему улыбнулся.
   - Чудной ты, - добродушно сказал  старшина.  -  Вроде  постарше  всех,  а
чудной. А, геолог?
   - Когда я работал в Средней Азии, я трое суток шел  на  один  перевал,  -
ответил Гурин. - Кызыл-Арт. Ледовитый перевал, почти недоступный. Карабкался
трое суток. Чтобы выпить пятьдесят грамм коньяка, посмотреть сверху на мир и
подумать о бренности бытия. Потом вниз. Зачем я  это  делал,  старшина?  Как
считаешь?
   Но  старшина  по  привычке  морских  людей,  не  любящих  терять  лицо  в
непонятном, уже вроде не слушал. Лишь скользнул по Гурину глазами, белыми на
черном изрезанном ветром лице,  и,  ничего  не  сказав,  повернулся  широкой
спиной.
   - Ответ прост, как кочка. Заблуждение веков. Желание  во  что  бы  то  ни
стало доказать свою самобытность. Я-де отдельный, оригинальный, а не  такой,
как все. Между тем, старшина, все такие, как все.
   - Погибнешь, - сказал старшина. Он повернулся к Гурину. Светлые глаза  на
черном лице, - Погибнешь.
   - О чем это ты, старшина?
   - Так. Печать на лице.
   - Ерунда, старшина. Самое главное - держать дистанцию.  Соблюдай  правила
судоходства в оживленных местах. Сигнальные огни и умение лавировать. В этом
секрет безопасности.
 
 
 
   15
 
   Машина остановилась при въезде в Поселок. Шофер  высунулся  и  сиплым  от
бессонной ночи голосом спросил:
   - Тебе, парень, куда?
   - А черт его знает, - сказал Баклаков. - Сойду здесь.
   Он скинул рюкзак и выпрыгнул из кузова  машины.  Она  тут  же  тронулась:
видно, шофер спешил в гараж, спешил к сковородке с  консервами  и  каменному
сну до следующей ездки.
   Баклаков втянул ноздрями дымный, пахнущий морем, железом и каменным углем
воздух. Отсюда Поселок виделся весь: грязно-розовые, грязно-белые  и  желтые
дома с обшарпанными  ветрами  и  дождями  стенами,  между  домами  "короба".
Теплоцентрали здесь нельзя было спрятать в землю и их  прокладывали  сверху,
засыпали опилками, обшивали тесом - получались "короба",  как  поднятые  над
землей дощатые тротуары.
   Баклаков вышел на морской берег. На гальке лежали высохшие ленты  морской
капусты. Пролетела измазанная в мазуте чайка. В порту визжал металл,  ухало.
Были слышны отрывистые сигналы буксиров. Навигация!..
   Два мужика, один в полушубке и  морской  фуражке,  второй  в  пиджачке  и
пыжиковой шапке, скрывшись от ветра за мертвой баржой, возились с  бутылкой.
Пыжиковая шапка приглашающе помахала Баклакову. Знакомое что-то лицо.
   - Да что вы, ребята, - сказал Баклаков. - Мне еще рано.
   Идти ему, в сущности, было некуда. Вещи,  дерматиновый  чемодан  молодого
специалиста, лежали в кладовке у завхоза управления Рубинчика  -  невеселого
человека, состоявшего из носа, ушей и печали. В управление сейчас все  равно
не пустят  -  правила  охраны  соблюдались  в  "Северстрое"  неукоснительно.
Баклаков шел к "бараку-на-косе", хотя знал, что барак  наверняка  занят.  Но
свободная койка может найтись.
   Он шел по "коробу", чувствуя, как прогибаются доски,  и  вдруг  тундра  и
дето, и все, что было связано  с  ними,  отодвинулись,  и  Сергею  Баклакову
захотелось хорошего костюма, бритвы, бани,  выпивки,  еды,  громкой  музыки;
душевного и шумного разговора. Он втянул ноздрями воздух Поселка  и  быстрее
зашагал к бараку, который нелепо маячил в тумане.
   Баклаков обогнул барак и дернул дверь на себя. Вошел. Дверь наподдала  по
рюкзаку, и Баклаков вылетел на середину, чуть не врезавшись в железную печь.
Забыл, что сам же привинчивал автомобильную рессору.
   У печки на табуретке сидел скуластый парняга в телогрейке, наброшенной на
тело. Баклаков огляделся и тихо  присвистнул.  Койки  стояли  без  проходов,
вплотную одна к другой. Под байковыми одеялами храпели, стонали