елой.  Подбежав  к
широкоствольной сосне, он укрылся за ней, закричал:
     -- Терна! Усь! Усь!
     Собаки  бросились на казаков  со всех сторон, рвали нещадно, сшибали  с
ног,  хватали  за  глотку. Зазевавшегося  Прокопку Елкина они  сбили  с ног,
загрызли насмерть.
     Побили казаки собак. Долго гонялись за Терной, но убить ее не смогли.
     Одой и Чалык  бежали  по тайге, на руках  они  несли полумертвую Агаду.
Наперерез им неслась целая ватага казаков. Окружили кольцом.
     Оглянулся Одой  -- всюду  казаки. Скрипнул от злости зубами и  взмахнул
пальмой. Казаки бросились на  Одоя, но  от каждого взмаха пальмы шарахались,
давя друг друга. Вскипел атаман. Вскинул пищаль.  Грохнул выстрел -- красная
струйка поползла по руке Одоя. Выпрямился Одой, тонкая усмешка скользнула по
его  лицу. Поднял  он  пальму  над  головой, с  одного  взмаха переломил  ее
пополам, бросил казакам под ноги.
     -- Аркань! -- кричали казаки.
     -- Погодь, оружию бросает! -- остановил атаман.
     Одой  и Чалык  бросили  луки,  сдернули с  себя  пустые колчаны и мигом
кинули их под ноги казакам. Агада лежала на земле, закрыв лицо руками.
     Одой подошел к  Чалыку  и приник своей щекой к его щеке. Затем выдернул
из-за пазухи красивый, расшитый руками Талачи мешочек, зубами стал рвать его
в клочья и бросать под ноги.
     Казаки гоготали:
     -- Вали-мели до самой земли!
     -- Умора!
     -- Казачки, да тунгусишка-то плясун! Ей-бо, плясун! -- заливался Егорка
Ветродуй. -- Взыграйте ему песню плясовую. Ей-бо, взыграйте!
     Егорка смешно  кривлялся,  мел  лохмотьями землю.  Не  успели казаки  и
глазом моргнуть,  как  покатился Егорка,  зажав живот.  Он  заикал,  заохал,
закашлял: его со всего размаху ударил Одой.
     Казаки смеялись, а Егорка стонал:
     -- Ох, казачки, ох, смерть моя... Что же глядите? Разите их!..
     -- Не выживет, -- сказал казак Тришка. -- Нутро он ему отбил. Умрет.
     Казаки со всех сторон бросились на Одоя.
     Бросив вокруг взгляд, Одой взмахнул рукой  и вонзил нож в сердце Агаде.
Казаки опешили:
     -- Убил!..
     Нож  блеснул, и Одой, ударив себя  в грудь, грузно  упал на землю.

     Чалык  бросился к  Агаде,  припал к  ее  теплым еще  губам и застыл. Он
схватил ее голову руками, прижал к груди, бережно прикрыл своей паркой.
     -- Опять неуспех! С чем возвращаться? Всех порубали, всех извели!.. Что
стоите? Вяжите хоть этого! -- Атаман показал на Чалыка.
     С трудом оторвали Чалыка от Агады и, связав ему руки, повели.
     Атаман ошибся -- добыча оказалась большая. В плен попали тяжко раненный
в ногу храбрый Саранчо, Чалык да Талачи с маленьким Учаном.
     Не заметили казаки в бою да в замешательстве дальнего чума.  Он стоял в
стороне,  в густых зарослях ерника. Жиденькая струйка  дыма чуть курилась  и
терялась над лесом.
     Чум  увидел атаман. Кинулись к нему казаки. Подбежали к чуму, с опаской
обошли вокруг, пищали насторожили. Никто не шелохнулся.
     -- Пуст,  --  сказал  атаман  мрачно.  -- Лезь головой,  --  толкнул он
казака.
     Сунул казак голову под кожаную покрышку.
     -- Баба!..
     -- Но-о?..
     Казаки ввалились  в  чум.  У  слабенького  костра  сидела, сгорбившись,
женщина и  подбрасывала в огонь мелкие  ветки. Серое лицо окаменело. Женщина
не поднялась, даже не разогнулась. Казаки зашумели:
     -- Хватай!..
     -- Есть добыча!
     Женщину выволокли из чума.  Она  хватала руками воздух,  натыкалась  на
казаков.
     -- Ослепшая...
     -- Что? -- удивился атаман.
     -- Ослепшая!
     -- Оставьте ее.
     ...Казаки собирались в путь. Подсчитали урон, да так и ахнули: половины
казаков  не  досчитались --  в бою  полегли.  Не  выжил  и Егорка  Ветродуй:
проохал, промучился день и умер.
     Схоронили поспешно своих товарищей.
     Не  успели  дощаники  отплыть  от  берега,  прибежала  серая  собака  и
заметалась по прибрежному песку. Скулит, лает, в воду рвется.
     Тимошка Ловкий вскинул  пищаль, прицелился и выстрелил. Взвыла  от боли
Терна и, волоча перешибленную ногу, скрылась в густых зарослях.
     Дощаники  отплыли  от  берега   и  плавно  закачались,  заскользили  по
блестящему зеленому полотну реки.
     Саранчо  охал  от  боли.  Талачи  испуганно  моргала,  оглядывалась  по
сторонам, крепко прижимала к груди маленького Учана.
     Чалык сидел на корточках, смотрел  перед собой.  Он хотел последний раз
взглянуть на родное стойбище, но не хватило сил поднять голову.
     Далеко-далеко  маленькой  острой горкой  стоял  одинокий  чум. Тыкыльмо
сидела, низко склонясь, у погасающего костра. Высохшие руки торопливо шарили
вокруг,  и Тыкыльмо, нащупав  сучок или сухую  ветку, судорожно хватала ее и
бросала в огонь, чтобы не дать ему погаснуть.
     Порывистый ветер рвал ветхую покрышку чума, глухо завывал.
     Вынырнула из-за горы луна, скользнула по вершинам деревьев, посеребрила
острую  макушку чума и закачалась на  волнах реки. Из чума доносились глухие
рыдания  и вопли; они  плыли  над тайгой, сливаясь  с  ее  шумом, и тонули в
безбрежном  темно-синем  океане.  Даже  эхо  не  вторило им.  Только  ночной
хозяин-филин,  сидя  на  суку, бросал  в вечерний сумрак отрывисто и  глухо:
бу-бу-бу!..

        "ПЛЕННИКИ"

     У приказной избы шумели и суетились.  Сбивая друг друга с ног,  шмыгали
служилые люди. Из уст в уста передавалось:
     -- Казаки вернулись!
     -- Неужто?
     -- Да-а! С превеликими потерями.  Почитай, и половины не  вернулось  --
сгинули.
     -- А привезли? -- спрашивал красноносый писец попа.
     -- Как же! Привезли, привезли!
     -- О! -- удивлялся писец. -- А по вкусу ли великому государю?
     --  Дурень! -- оскалил зубы поп. -- Чай, я не государь,  и не моего ума
сие понимание.
     -- Ладные? -- приставал писец.
     -- Самые что ни на есть доподлинные лесные тунгусы! -- торопливо бросил
поп и побежал.
     Писец покачал головой и тоже побежал.
     Данилка вертелся у воеводского дома. Слышал он, что привезли эвенков из
самых что ни на есть дремучих лесов.
     Вдруг Данилка увидел Артамошку. Тот несся по двору.
     -- Артамошка! -- крикнул Данилка.
     Но Артамошка замахал руками:  "Не до тебя, бегу по делам!" -- и скрылся
в поварне. Вылетел из поварни и, бегом перебежав  двор, скрылся в мыльне, из
мыльни опять побежал в воеводскую избу.
     Артамошка  подрос,  раздался   в  плечах.  Данилке  обидно:  он  старше
Артамошки  на год  и  ростом  Артамошка был  ему только  до плеча, а  сейчас
Артамошка  выше его, да  и по силе  куда сильнее. Несколько раз  встречал  и
провожал  Данилка  глазами Артамошку, но  каждый раз вспотевший, озабоченный
Артамошка  отмахивался от  друга.  Лишь  после обеда подошел он  к  Данилке,
утирая шапкой со лба капли пота:
     -- Заждался?
     Данилка нетерпеливо суетился:
     -- Покажешь?
     -- Покажу, -- ответил Артамошка, зная, о чем спрашивал Данилка.
     -- Боязно? -- крутился Данилка и заглядывал в глаза Артамошке.
     -- Мне не боязно.
     Данилка позавидовал, а все же спросил:
     -- А ты их видел?
     -- Как вели, то видел.
     -- Почитай, страшнее аманатов?
     -- Страшнее!
     -- Одноглазы?
     --  Нет, --  ответил Артамошка, --  глаза два.  С лица все  желты,  и у
мужиков и у бабы косы, и баба в штанах и мужик в  штанах из шкур волчьих  да
медвежьих.  Парнишку  с  ними поймали,  и тот в шкурах  медвежьих,  и  тот с
косичкой и так же по-ихнему лопочет.
     -- Ой-ей-ей!.. -- удивился Данилка.
     -- Пошли! -- торопил Артамошка.
     Мальчишки,  пригибаясь  и  оглядываясь  по  сторонам,  шли  по  грязным
закоулкам.
     Вот  и изба караульная -- прошли. Вот и вторая изба,  для пленников, --
тоже прошли.
     -- Куда? -- удивился Данилка.
     -- В избы их не  взяли, -- объяснил Артамошка, -- тепла они  не терпят.
Живут в углу двора под караулом.
     -- И в дождь сидят?
     -- Сидят. Караульный казак дерюгой накрывается, а они так сидят.
     -- Дрожат?
     -- Нет... Страсть подарков сколь навезли казаки нашему воеводе.
     -- Много? -- удивился Данилка.
     --  Шкур  лис,  белок, медведей,  волков  --  целая  гора!  --  хвастал
Артамошка. -- А  самому правителю подарил  атаман Терешкин лук  со стрелами.
Вот  это лук!  Все диву  дивятся. Огонь,  а не лук,  десять пищалей заменит!
Атаман сказывал, что стрела из этого лука пять деревов зараз прошибает.
     Данилка так и застыл от удивления. Артамошка ткнул его в бок:
     -- Ложись!
     Они легли и  приникли  к щелке  в  заборе. На земле,  прижавшись друг к
другу, сидели на корточках пленники. Саранчо уставил потухшие глаза в землю,
ветер  трепал  его  серые  космы,  скуластое лицо отливало  синевой.  Талачи
дремала,  свесив голову  на  грудь, крепко  сжимая в руках маленького Учана.
Чалык смотрел в небо, встречал и провожал набегающие  облака. Косичка смешно
торчала  на  его  взлохмаченной голове. Он совал в рот  былинку, кусал  ее и
сплевывал.
     Данилка был недоволен:
     -- Такие же аманаты, как и те: лицом желты, с косичками, только в шкуры
обрядились.
     Щелка была  очень узкая. Друзья решили зайти  с другой стороны. Услышав
шорох, Чалык оглянулся, блеснул глазами.
     -- Вот черти! -- сказал Артамошка. -- Скорчились, притихли, как умерли,
а вот подойди к ним, то ногу или руку живо отхватят напрочь!
     Данилка  и Артамошка  перелезли через старые бревна,  обошли караульную
избу,  упали на  животы, тихонько поползли.  Теперь пленники были близко, их
хорошо видно. И когда караульный казак выбил из кремня искру, закурил трубку
и, лениво  раскачиваясь,  пошагал  в противоположный угол  дворика,  Данилка
вполголоса крикнул пленникам:
     -- Эй ты, мужичок с бабьей косой! Это хошь? -- и показал кулак.
     Чалык взглянул, опустил глаза, печальный и приниженный.
     Данилка не унимался:
     -- Эй вы, кукарлы-мукарлы!
     Артамошка и Данилка засмеялись. Чалык посмотрел на них в упор.
     --  Ага,  --  обрадовался Данилка, --  видно, я  на  их  речах  молвил,
понимать начинают!
     И опять пробормотал:
     -- Эй ты, кукарлы-мукарлы!
     -- Погодь, -- перебил его Артамошка, -- он у меня заговорит.
     Артамошка схватил сухой комок глины, пустил его в Чалыка.
     Друзья закатились приглушенным смехом, но тут же  умолкли.  Комок глины
попал  Чалыку  в  лицо, разлетелся пылью,  оставив  на  щеке багрово-грязное
пятно.  Чалык  слегка вздрогнул, но спокойно  поднял голову, печальные глаза
его  встретились  с   озорными,  смеющимися  глазами   Артамошки.  Артамошка
съежился, отвел глаза. Чалык не сводил глаз с обидчика.
     "Крепкий,  другой  бы взвыл",  --  подумал Артамошка.  Взглянув искоса,
будто украдкой, на Чалыка, Артамошка вздохнул -- ему показалось, что мальчик
низко склонился к земле и плачет. Данилка горячился:
     --  Дай-ка  я, у меня, небось, запляшет! --  Он схватил  огромный комок
отвердевшей, как камень, глины и замахнулся.
     Артамошка рывком остановил руку Данилки:
     -- Не трожь!
     -- О, испужался! Трус! Трус!
     Артамошка  выбил комок из рук Данилки. Комок упал  к ногам. Узкие щелки
глаз  Чалыка  расширились, брови вздрогнули, и светлые  бисеринки посыпались
одна за другой, оставляя на измученном, грязном лице его светлую дорожку.
     Птицей  встрепенулось сердце  Артамошки.  Дергая  за  рукав  опешившего
Данилку, Артамошка торопливо шептал:
     -- Не надо, Данилка, пошли, пошли... Смотри, караульный схватит!
     --  Да-да! -- загромыхал чей-то раскатистый бас чуть не над  самым ухом
Артамошки.
     Данилка и Артамошка едва успели отскочить  в сторону и припали к земле.
К пленникам, опираясь на посох, важно шагал  сам правитель  городка. Рядом с
ним шли две женщины, письменный голова и воеводский поп.
     Молоденькая  женщина,  с  острой,   как   у  мышки,   мордочкой,  густо
нарумяненной и набеленной, в шелковом кафтане,  расшитом  золотой парчой,  в
мягких сафьяновых, татарской работы сапожках,  высокая и стройная, шла рядом
с правителем. Она весело смеялась. А рядом тащилась, кряхтя и охая, старуха.
Она строго поглядывала на молодую женщину:
     -- Не  гоже молодке на зверье лютое засматривать, не  гоже! Куда сладше
сидеть в светлой горенке...
     Молодая, капризно вздернув плечиком, ответила:
     -- И нисколь не страшусь! Нисколь!
     Подошли  к  пленникам.  Никто  из  них  не  поднял  головы,   никто  не
пошелохнулся. Правитель ткнул посохом Саранчо в грудь:
     -- А ну, покажись молодке, пусть подивится! Покажись!
     -- Страшенное  обличье,  не  богово творение...  -- забормотал  поп  и,
отвернувшись, украдкой закрестился.
     -- Государю подарочек. Вот-то удивится! -- рассмеялся правитель.
     Письменный  голова  слегка  склонил   голову.  Молодая  женщина  быстро
повернулась на каблучке и носком своего сафьянового сапога ткнула Учана:
     -- Ребеночек? Пусть покажет!
     Пленница  судорожно сжала  руки и, дрожа,  изогнулась,  прикрывая  всем
своим телом ребенка.
     Когда  молодая женщина отошла,  пленница подняла  голову, открыла  рот,
высунула язык и положила на него палец.
     -- Еды требует, -- объяснил письменный голова.
     Молодая женщина с притворной добротой вздохнула:
     -- Дай, дай, посмотрим. Это так забавно.
     Правитель, повернувшись, крикнул:
     -- Артамошка! Артамошка!
     -- Нету его! -- донесся голос.
     Правитель сдвинул брови.
     Артамошку колотило  от  страха.  Правитель  послал казака. Казак принес
большой кусок мяса.
     -- Дай ей, -- показал правитель на Талачи.
     Данилка ткнул Артамошку в бок:
     -- Смотри, мяса дали!
     Талачи с жадностью смотрела на кусок, хотела вцепиться в него зубами.
     -- Сколь алчны! -- забормотал поп.
     Все напряженно ждали. Но пленники не прикасались к мясу.
     -- Ну, ешь! -- крикнул правитель, слегка ткнув посохом Талачи.
     Ждали, ждали, так и не могли дождаться почетные гости, как  лесные люди
на их глазах будут есть мясо. Талачи тяжело дышала, от запаха мяса темнело в
глазах.  Она  оглянулась,  сверкнула  глазами, потянула рукой кусок. Вскочил
Саранчо, вырвал мясо из рук Талачи и бросил под ноги самому правителю.
     Попятился тот, вытаращил глаза, застыл, багровея от злости:
     -- Отобрать, бросить псам!
     -- Вот это да! -- шепнул Данилка и закрыл лицо руками.
     Почетные гости ушли. По-прежнему сгорбившись, сидели пленники.
     -- Бежим! -- дернул за рукав Данилку Артамошка.
     -- Куда?
     -- Нет,  я один сбегаю,  -- передумал Артамошка.  --  Сиди здесь,  -- и
скрылся.
     Недолго ждал  Данилка,  Артамошка  вернулся быстро.  Грязная рубаха его
оттопыривалась большим пузырем. Артамошка снял  свою засаленную шапку и стал
выкладывать из-под рубахи куски хлеба, плохо обглоданные кости.  Всю эту еду
достал он в поварне, на отвальном столе.
     После ухода правителя караульный  казак присел на бревно и  прислонился
спиной  к стене. Его  одолевала дремота. Куда  убегут пленники! Забор высок,
собаки злы.
     Когда у караульного казака низко опустилась голова, Артамошка подполз к
Чалыку, высыпал из шапки все куски на кожаную подстилку и осторожно отполз в
сторону.
     Чалык поднял голову и с удивлением посмотрел на Артамошку.
     -- Ешь, ешь! -- шептал Артамошка и показывал на рот.
     Чалык  улыбнулся.  Артамошка  обрадовался. Чалык  взял  корочку  хлеба,
быстро  ее  проглотил. Прижавшись  друг к  другу,  пленники  склонили  низко
головы.
     -- Едят! -- радостно забилось сердце у Артамошки.
     -- Едят? -- удивился Данилка. -- А может, старый все побросает.
     -- Нет, -- уверенно сказал Артамошка и облегченно вздохнул.
     В это время послышался шум и чьи-то шаги. Казак вскочил.
     Артамошка и Данилка юркнули за бревна, скрылись в вечерней полумгле.

        "x x x"
     Моросил дождь. Стояла весенняя распутица. Летели дни, недели. Пленников
все не отправляли в Москву. Их перевели под дощатый навес: боялся правитель,
что  погниют  под дождем на них одежды меховые, не  в чем им будет предстать
перед великим государем.
     Артамошка каждый вечер бегал к пленникам и крадучись, как вор, носил им
скудные объедки из воеводской поварни. Сам не зная почему, полюбил Артамошка
Чалыка. Быстро они сдружились.
     Ходит сонный  казак, сопит себе под нос, глядит по  сторонам. Артамошка
без  труда лазит под навес, а там  забьются они с Чалыком  в темный уголок и
сидят. Чалык  молча прижимается к Артамошке, гладит рукой  его руку. От этой
ласки Артамошке  не по себе,  и он пытается  заговорить  с  Чалыком,  но тот
ничего  не понимает. Артамошка вертится, размахивает  руками, тычет  пальцем
себя в грудь. Чалык улыбается,  но видит Артамошка,  что  не понимает он его
теплых слов.
     "Плохо, -- думает Артамошка,  -- быть лесным человеком, простых речей и
тех  не понимает".  И  заглядывает  он с тоской  в  глаза  Чалыку  и  мотает
безнадежно  головой.  Чалык скалит белые  зубы, щурит узенькие глаза, шепчет
какие-то совсем  незнакомые  слова, лишь изредка  вставляя  одно-два русских
слова.
     Артамошка понимает их и  тогда мгновенно вскакивает, хлопает  Чалыка по
плечу:
     -- Молодец, по-нашему разуметь начинаешь! -- И тут же с большим рвением
начинает учить Чалыка русским словам.
     Летят дни -- белыми птицами мелькают, а пленники  по-прежнему  живут на
воеводском дворе.
     И  каждый раз, уходя от  Чалыка, Артамошка радуется: "Понятливый! Даром
что лесной, а понятливый..."
     Но  вместе  с радостью гложет душу  Артамошки, как  червяк,  грызет его
грудь-что-то непонятное, тревожное.
     "Эх! нет дядьки Никанора! Его б спросить, -- думал Артамошка. -- Он все
знает".
     Однажды,  дожидаясь,  когда   отвернется  караульный  казак,  Артамошка
задумался: "Как так! Он меня не зовет  по имени, и я не знаю, как его зовут.
Имени-то у него, однако, нет -- он ведь не крещен".
     Потупил голову Артамошка, постоял, подумал и повернул обратно. Дойдя до
резного воеводского крыльца, остановился, покачал головой:
     "Эх, дядя Никанор, дядя Никанор. Поведал бы ты..."
     И тут Артамошке, как наяву, послышались слова дяди Никанора:  "Крещеный
али некрещеный, все едино человеческая душа".
     Круто  повернулся Артамошка и  побежал. Свернул в переулок, взглянул на
дремлющего  казака  и скрылся  под темным  навесом.  Чалык  вскочил,  сказал
Артамошке по-русски:
     -- Друга, драсту...
     Удивился Артамошка, ответил:
     -- Здравствуй!
     Чалык  повторил  это  слово  несколько  раз,  но  выговорить  так,  как
Артамошка,  не  сумел.  Артамошка  не обратил на это  внимания и,  заикаясь,
спросил:
     -- Звать как?
     Чалык не понял и закачал головой.
     -- Эх, -- вздохнул Артамошка, -- плохо  тебе некрещеному -- даже  имени
нет... Ай-яй-яй!..
     -- Чалык! -- тихо окликнул его Саранчо.
     Чалык отозвался. Они заговорили между собой.
     Несколько раз Артамошка слышал в этом разговоре слово  "Чалык" и  потом
неожиданно для себя громко сказал:
     -- Чалык!
     Чалык засмеялся, ответил:
     -- Я -- Чалык! Ты? -- И он тыкал пальцем в грудь Артамошку.
     Артамошка захлебывался, довольный и повеселевший:
     -- Я -- Артамон, Артамошка! Понял?
     С тех пор и стал Чалык звать Артамошку по имени.
     Шел Артамошка и разговаривал сам с собой:
     -- Чудно: не крещен, а имя есть... Ну чудно!..
     У погнивших и покосившихся набок ворот стояли писец и казачий старшина.
Артамошка услышал:
     -- К полдню завтра.
     -- Завтра?
     -- Как отслужит поп молебен, то и в дорогу.
     -- Дальний путь!
     -- Чай, до Москвы, что до неба, далеко...
     -- Десять казаков велено отрядить.
     -- Оно и правильно. Убежать могут, одно слово -- лесные.
     Артамошка понял, затревожился.
     Наутро он узнал, что настало время отправлять пленников в Москву.
     Утром служили молебен. Поп читал подорожную.
     Перед самой отправкой в приказную избу вбежал взлохмаченный лекарь:
     -- Пленник помрет! Нога, как бревно, вз