. С
песней и вскочил  Артамошка с  лежанки.  Тишина. Он --  к  окну. На  востоке
розовело небо, вставало солнце. Рождался светлый день...

        "x x x"
     С воеводского  двора  решили Артамошку выгнать,  но  письменный  голова
заступился:
     -- Справный парнишка, а на побегушках -- прямо огонь.
     ...И  вновь  замелькали  по   двору  тонкие  ноги,  без  устали  бегает
Артамошка.  Вот  он несется с огромным  жбаном  квасу,  бегает к письменному
голове, от письменного головы --  к  писцу, от  писца -- в приказную избу, и
так  до поздней  ночи.  Когда  нависнет  темь  и  замигают  на  небе звезды,
бросается он на дощатую лежанку и  спит до тех  пор, пока утренний будильщик
его не поднимет.
     Разбудили Артамошку сегодня чуть свет.  Бегал  он и созывал в приказную
избу  всех  важных  служилых  людей. Управитель Перфильев получил государеву
грамоту. Медленно собирались важные лица и усаживались по чину.
     В  избе  тесно и  душно,  а важные лица потеют, отдуваются,  но дорогих
долгополых шуб не снимают, чтоб честь и достоинство не уронить.
     Правитель поднялся, за ним поднялись с лавок и остальные. Снял он шапку
-- сбросили и все остальные. Правитель подал  письменному голове трубочку --
государеву грамоту.  Письменный голова откашлялся, отер ладонью губы и начал
читать.  Титул  прочитал  тихо  и  нараспев,  а  потом передохнул  и  громко
забарабанил, выделяя каждое слово:
     --  "А  как  ты сей,  великих  государей  Иоанна  Алексеевича  и  Петра
Алексеевича, указ получишь, излови  тунгуса сибирского,  тунгуску и их дитя,
которые живут в лесах по рекам и речкам вдали от  Иркутска,  чтоб были они в
платьях и уборах,  с луками и стрелами  по своему  обыкновению. Тех тунгусов
отправь немедля в Москву, надобны они для показа гостям иноземным..."
     Письменный голова подал грамоту Перфильеву.
     Все  молчали. Казачий  сотник, высокий,  большеголовый мужик с вихрами,
тронутыми сединой, важно откашлялся и сказал:
     --  Надо  сыскать  бродягу  бездомного,  что   по  базару   шатается  и
рассказывает про земли далекие. Он и поведет казаков за тунгусами.
     Как ветер, носился Артамошка по базарной площади, разглядывал бродяжек.
"Вон  их  сколько,  а  потребно  отыскать  одного".  Казаки,  что   пошли  с
Артамошкой, меж лавок прятались --  боялись спугнуть бродяжек: разбегутся --
не  сыщешь,  --  но  с  Артамошки  глаз не сводили. Остановился  Артамошка у
хлебного  ряда, вспомнил про то, как пропел  он  петухом и всполошил  толпу,
которая слушала бродяжку. Приметный бродяжка, его-то он среди всех узнает. А
тот бродяжка  стоял у лавки  купца Зырянова  и не сводил  глаз с бочки,  где
золотился  на солнце янтарным отблеском  мед.  В руке он  держал затасканную
краюху черного хлеба и в  десятый раз совал руку в карман: карман был дыряв,
и рука высовывалась наружу. Прохожие смеялись:
     -- В кармане-то кукиш, много ль на него купишь?
     -- Хорош мужичок, что твой цветок, весь в лоскутах разноцветных!
     -- Неча сказать, нарядный!
     А  бродяжка подошел к бочке  с медом и обронил,  будто невзначай, корку
хлеба.
     --  Ах, горюшко  бедному Егорушке! Последняя  корочка  -- оголодал!  --
заголосил он и склонил  над  бочкой  свою  заросшую, словно кочка на болоте,
рыжую голову.
     Обозлился  купчина и  хотел  ударить в живот вора  непутевого  -- пусть
бежит без оглядки, но визгливый бабий голос закричал над самым ухом:
     -- Не гоже, купчина, хлебец в меду держать! Ой, не гоже!
     Подскочил купчина к бочке, вытащил хлеб из меда, а бродяжка цап из  рук
и давай облизывать! Лижет да ухмыляется, прибаутки-шутки сыплет и над купцом
потешается: "Мед сладок, да хозяин гадок!" А купчина со злости в ответ: "Для
бродяжки у нас вот эти поблажки!" И показал огромный кулак.
     Тут из бродяжки  и посыпалось, как  из дырявого  мешка:


     Товару твоему гнить-перегнить!
     А тебе, пузатому дураку,
     В нос табаку,
     В спину дубину,
     В лоб осину!

     И пошел, и пошел...
     Вскипел  купчина,  схватил безмен -- да за бродяжкой, а  тот меж людей,
как скользкая рыба, вертится, в руки не дается.
     Устал купчина, идет в лавку, кряхтит да ругается.
     -- "Ну, -- думает, хоть от лавки черта отогнал, и то ладно".
     Подходит  -- а  бродяжка  у  бочки  стоит,  рукой  мед  черпает, ест да
крякает. Купчина -- к нему, а он -- хлоп ему в лицо медом, и был таков.
     Свету не взвидел купчина. А народ над купчиной же и потешается.
     Тут Артамошка бродяжку узнал, подбежал к нему:
     -- До тебя, дяденька, я прислан...
     -- Откелева? -- важно спросил бродяжка.
     -- Из приказной избы, от самого правителя городка.
     -- Что ж тот правитель,  окромя  тебя,  сопляка,  и послать  до меня не
нашел человека?
     Артамошка обомлел. А  бродяжка  стоит, руки в боки, приосанился и важно
бородкой трясет. Ветерок заплатками играет, а из-под них грязное тело видно.
Осмелился Артамошка, поближе подошел:
     -- Приказано бродяжку сыскать...
     -- Коль приказано, так ищи!
     -- Приказано сыскать такого, что далекие земли  знает, чтоб с  казаками
мог идти.
     -- А не брешешь?
     Артамошка побожился.
     -- Может, в  смех меня норовишь взять? Смотри, малец, попомнишь  Егорку
Ветродуя!
     Тут  казаки  из-за  угла  выскочили,  бродяжку  схватили  и  привели  в
приказную избу.

        "x x x"
     Прыгали  светлые зайчики  на казачьих доспехах  --  на  пиках, пищалях.
Бродяга Егорка  Ветродуй  сидел  на  коне и важно  выпячивал  плоскую грудь.
Доспехов на  нем  не было, только заржавленная  пищаль  смешно  болталась за
спиной.  Когда казаки тронули коней, Егорка загляделся, лошадь  рванулась, и
он чуть не вылетел из седла.
     -- Держись, казачина!
     -- Страшенный воин! Го-го-го! -- хохотали со всех сторон.
     Но Егорка  поправился в седле, встал на  стремена и,  взмахнув  плетью,
ударил какого-то ротозея по спине. Тот взвился от боли и потонул в толпе.  А
Егорка  вытянулся, лихо  заломил  ободранную  шапчонку  и  понесся  догонять
казачий отряд.

        "
     "


        "Ч А С Т Ь В Т О Р А Я"

     "ЛЕСНЫЕ ЛЮДИ"

     Из  темного лога тянуло холодом и  сыростью.  Нависла над  лесом густая
просинь. Бурливая, беспокойная река билась и кипела в  водоворотах, хлестала
волной о скалистые пороги.  Волна прижимала к берегам бурые  комья пены; она
то нанизывала  их  на коряжины и залитые водой прибрежные кусты,  то рвала в
мелкие клочья.
     У синего лога река повернула круто  и  порывисто; повернула и  затихла,
образовав широкую заводь, спокойную и гладкую, как озеро.
     Едва побелел восток, чуть-чуть  загорелся небосклон -- проснулся бекас.
Рассекая  воздух, он  молнией пронесся над  речкой  и  разорвал предутреннюю
тишину резким щелканьем своих крыльев. Над лесом проплыла серая птица. Важно
взмахивая крыльями, она сделала несколько ровных  кругов и прокричала мягко,
гортанно...  хорк -- хорк!.. Это  коршун  делал свою  утреннюю  прогулку. Он
взмахивал  крыльями важно, размеренно и плавно, словно подсчитывал: раз-два,
раз-два...
     Вырисовывались зубцы  гор.  Забелели  скалы,  и  засеребрились  в ярком
блеске снежные  шапки  у  горных  вершин.  Врывался свет в  таежную  синеву,
просыпалась и оживала тайга. Клесты встречали солнце пронзительным  свистом.
Вторя  им,  щебетали другие  таежные  пташки. На склонах гор  кричали  дикие
козлы. Позже всех поднялся из своего логова бурый медведь.
     Раздвигая прибрежные заросли, он осторожно шагал к реке. Тучи комаров и
мошки  надоедливо  лезли  в  глаза, в  рот,  в  уши.  Медведь фыркал, злобно
отплевывался и отбивался лапами. Он подошел  к берегу реки, поднял голову и,
крутя черным кончиком носа, жадно потянул воздух, беспокойно оглядываясь.
     Сделав  еще несколько шагов, медведь поднялся на дыбы,  раскрыл  широко
пасть и заревел диким рыкающим ревом. В страхе шарахнулись птицы и, взметнув
крыльями,  утонули в таежной зелени. Встревожились  звери.  Испуганные  козы
ускакали  в безбрежные дали лесов. Лисица-огневка, прижимаясь к самой земле,
торопливо  бежала  к  своей норе.  Даже  гордый  и  сильный  лось  осторожно
прислушивался.  Лишь  белки  беспечно  качались  на  ветках,  распустив свои
серебристые хвосты.
     Медведь  злобно  рычал, рыл лапой землю, поднимал желтое облако  пыли и
свирепо смотрел на высокий обрыв берега.
     Еще  вечером  полянка  зеленела  и  искрилась,  вечерние  лучи   солнца
переливались огненными пятнами,  медведь катался и тонул в зеленом  шелку. И
вдруг утром место оказалось занято двумя черными горками.
     У речки, на небольшой полянке, стояли два остроконечных чума.
     Медведь  потянул воздух, почуял запах человеческого  жилья. Оглядываясь
по  сторонам, он косолапо зашагал к  чумам. Людей в чумах не  было.  Мужчины
ушли  на охоту, а женщины -- копать сладкие  коренья. Медведь сорвал кожаную
покрышку чума, наступил на нее задними лапами и разорвал ее на мелкие куски.
Разбросал шесты, разодрал одежды  и постели, сшитые из шкур зверей, а заячье
одеяло  трепал  до  тех пор,  пока не  разлетелось  оно  по  ветру пушистыми
клочьями. Злобно ринулся медведь  ко второму чуму; из него с визгом вылетела
взлохмаченная, перепуганная собачонка. Медведь одним  прыжком догнал  ее,  и
покатилась она под откос вместе с комьями глины.
     Медведь оглядел разрушенное, повернулся и торопливо зашагал в тайгу.
     Вечером вернулись люди. Старый эвенк Панака сказал:
     -- Гость был, самый дорогой гость -- дедушка-медведь.
     -- Плохо мы угостили гостя, -- вздохнул старший сын, Одой.
     -- Сердитый ушел гость, -- согласился огорченный Панака.
     Младший  сын, любимец  Чалык,  пытливо  рассматривал  на  густой  траве
отпечатки медвежьих лап. Чалык ростом мал, но широк в плечах и крепок телом,
как медвежонок. Скуластое лицо его обветрилось, а щеки рдели  цветом  спелой
брусники,  под  черными  полосками  бровей  искрились   узенькими  прорезями
раскосые, с хитрецой глаза. Длинные волосы были  заплетены  в тугую косичку;
лишь спереди  нечесаные пряди выбивались из-под малахая -- шапки и падали на
лицо.  Чалык смахивал  их рукой и  тщательно подтыкал  пальцами обратно  под
малахай.
     Старый  Панака  радовался.  Когда  Чалыка  не  было  в  чуме, хвастливо
говорил:
     "Будет парнишка настоящий охотник: шаг у него  шибко ладный -- неслышно
топает, лисица -- и та не может учуять его".
     Мать торопливо добавляла:
     "Птичий  глаз у  нашего  сына,  цепкие  руки,  как  лапки  у  белки,  а
быстроног, как дикий олень"...
     Чалык все еще рассматривал медвежьи следы и шлепал  себя шершавой рукой
то по лбу, то по щеке, чтобы убить кровопийцу-комара.
     Как настоящий  охотник,  Чалык  носил  высокие  -- выше колен -- унты*,
легкую короткую  парку**  и  кожаные  штаны.  На  тонком  пояске  красовался
подаренный отцом острый охотничий нож. И штаны,  и унты, и парку  шила мать.
Она старательно отделала полы  парки разноцветными  кусочками кожи и опушила
узкой полоской лисьего меха, пришила красивые кожаные завязки.
_______________
     * У н т ы -- меховые сапоги.
     ** П а р  к а -- верхняя  одежда в виде широкой рубахи,  сшитая из шкур
оленя.
     Чалык гордился: такие же парки  носили и его  отец и старший брат Одой.
От  плеч по рукавам до  самого низа шли ровные  разноцветные  полоски,  а на
конце  из  шкур оленя  рукавов  были наглухо пришиты рукавицы. Если жарко --
просунет  Чалык руку в дырочку, которая сделана чуть повыше  рукавицы; тогда
рука очутится на свободе, а рукавица спрячется внутри рукава; и ее не видно.
Когда очень жарко или  сидит Чалык у костра, он, так же как  его отец и брат
Одой, снимает  парку, и тогда всем виден расшитый бисером, кусочками  кожи и
мехов нательный нагрудник.
     Когда у костра взрослые ведут разговор, Чалык никогда не вмешивается --
молчит и слушает; но когда мужчины  берут лук и стрелы --  Чалык  никогда не
отстает.
     Чалык, поднимаясь с земли, посмотрел еще раз на следы медведя; в глазах
его сверкнул огонек.
     -- Этого медведя я убью!
     Потом он подумал, шумно вздохнул и добавил:
     -- Однако, шибко большой медведь, такого из моего лука не убьешь...
     Собаки обнюхивали следы; старые заливались угрожающим лаем, а молодые в
страхе поджимали хвосты и вертелись близко около людей.
     Женщины  костяными иголками  торопливо чинили кожаные покрышки чума. На
буйного гостя никто  не обижался. Все  говорили  о  нем как о лучшем  друге,
хвалили его ловкость и силу, ласково называли дедушкой.
     Только  у  Чалыка  при виде следов  огромных лап загорались глаза, рука
крепко сжимала  лук  и  колчан со  стрелами слегка дрожал. Маленький охотник
сильно волновался.

        "x x x"
     ...Чумы привели в порядок.  В этих двух чумах жили две семьи.  В первом
-- Панака с женой Тыкыльмо и сыном Чалыком. Во втором -- старший сын Панаки,
Одой,  со  своей семьей:  женой  Талачи и маленькой  дочкой Литорик, которая
спала в берестяной люльке.
     На  новое  место приехали  недавно, до  этого  кочевали по  реке  Чуне.
Кочевали неплохо, но разразилась над стойбищем большая беда: попадали олени,
разбежались люди  и Панака с Одоем едва-едва спасли от черной болезни* всего
двадцать оленей из своего стада.  На этих  оленях и решили кочевать на новое
место, подальше от страшной болезни, подальше от черной беды. Долго решали и
долго думали,  наконец  решили кочевать по реке Карапчанке, впадающей в реку
Ангару.
_______________
     * Ч е р н а я  б о л е з н ь -- моровая язва, заразное заболевание,  от
которого гибнут олени и другие животные.
     Обе семьи  собрались в чуме старого Панаки. У очага лежала большая туша
мяса только что добытого дикого оленя. В чуме  сильно  пахло свежей  кровью.
Усталые  охотники  бросали на  мясо  голодные  взгляды. Охота была  трудной.
Раненный  тремя  стрелами, олень-самец несся быстрее ветра  и  потерял  силы
только у далекого  Гремучего ручья.  В истекающего кровью  зверя Чалык успел
пустить последнюю стрелу.
     С добычей вернулись  поздно. Панака взял охотничий нож, отрезал  лучший
кусок мяса и поднял его над головой.
     -- Лучшее из нашей добычи отдаю тебе, дедушка-медведь! Не сердись!
     У Чалыка рот наполнился  слюной, и он невольно  облизнул шершавые губы.
Панака вышел из чума и  стал раздавать мясо собакам. Озверевшие собаки рвали
куски  на лету,  люто  рычали и отчаянно грызлись. Панака  роздал  почти все
мясо. Люди  молча  ждали. Панака взял последний  кусок --  у  всех  вырвался
тяжелый вздох. Половину куска  он  отдал собакам, а  вторую  половину  зажал
крепко в руке и, ползая по земле, стал мазать им следы медведя.
     Панака поднялся, посмотрел  на тайгу  по направлению  медвежьих следов,
подошел к большому дереву  и  воткнул в  него свой нож. Вытер руки о кожаные
штаны и сказал:
     --  Не  сердись, дедушка, все лучшее от добычи тебе отдал --  ешь. Лишь
худое оставил. Я не страшный, даже нож острый в большом дереве забыл.
     Панака схватил  нож, спрятал за поясом и бегом побежал к чуму. В чум он
вошел со словами:
     -- Лучшее дедушке отдано. Счастье придет в наши бедные чумы!
     Люди  с  жадностью   набросились  на  жалкие  остатки  оленя.  Женщинам
достались лишь обглоданные кости.
     Сытые собаки мирно дремали в ногах.

        "x x x"
     На другой  день  Панака  встал раньше  всех. Он  внимательно рассмотрел
следы медведя,  хитро  прищурил  узкие  глаза  и поспешил разбудить  Одоя  и
Чалыка. К полдню медведя отыскали в густых ягодниках и убили. Голову медведя
отрезал  сам Панака, спрятал  около старой сосны  под камнями. Панака верил,
что из головы вновь появится медведь и побредет по тайге. Одой отрезал ноги.
Мясо разделили на  части и понесли в чум. Чалык шел  гордый: он, как большой
охотник, нес добычу -- бурую шкуру медведя. Шкура была тяжелая, скользкая от
жира  и  крови.  Чалык обливался потом, весь  выпачкался в крови и медвежьем
сале, но шел упрямо, напрягая все силы.
     Вечером в стойбище  пировали. Сытые,  Одой,  Чалык, Тыкыльмо  и  Талачи
тяжело поднялись от очага,  где еще дымились жирные куски добычи, взялись за
руки  и  пошли вокруг чума Панаки. Натянув на себя шкуру только что  убитого
медведя, топтался  старый Панака. Он исполнял  танец дедушки-медведя.  Чтобы
лицо его казалось страшным  и  походило  на морду медведя, он разрисовал его
густой  кровью и желтой  глиной;  чтобы руки были похожи на лапы,  он держал
лапы убитого  медведя; чтобы рот его  походил на  пасть медведя, он зажал  в
зубах белые клыки  кабарги. Одой громко пел:

      Дедушку-медведя
     нашли,
     Нашли не мы, а наши собаки.
     Дедушку-медведя убили не мы,
     Убили наши стрелы.
     Мы оставили твою голову в камнях.
     Из головы опять ты вырос,
     Опять в лесу бродишь!



     Остальные  били  в  ладоши,  топали  ногами,  враз  наклоняли  тела   и
повторяли:

      Ой е-ехор-хо,
     Ехор-хо, ехор-хо!

     Потом плясали вокруг большого костра.
     Речка  билась  черной  волной,  булькала  и  шепталась,  колыхая ржавые
камыши. Луна брызгала серебром, купалась в речке, а когда пряталась за тучи,
тайга утопала в густой темноте.
     В  полдень  стойбище  затихло,  потух костер, уснули люди. Лишь  чуткие
собаки, навострив  уши, сонливым лаем разрывали таежную глушь, и  вновь  все
стихало и погружалось в тишину.

        "ХРАБРЫЙ ОХОТНИК САРАНЧО"

     Чалыку не спалось. Он уже давно выглядывал хитрым глазом из-под мягкого
заячьего одеяла. В  постели  тепло и мягко, но  в  лесу лучше: уже  светало,
чирикали и свистели птицы, поднимались звери.
     "Курлы-курлы!" -- донеслось до Чалыка.
     "Журавли  длинноногие!  -- подумал Чалык. --  Убить  эту птицу нелегко:
чуткая,  близко  не подпускает".  Ему  вспомнились высокие  кочки на болоте.
Однажды  они  шли  с отцом на охоту. Чалык споткнулся о такую большую кочку.
Из-под самых  ног вылетела  большая серая птица  -- вылетела и тут же  села.
Чалык схватил лук, но отец остановил его:
     -- Эко ты, мужичок, убьешь мать -- умрут дети. Это журавль-самка.
     На верху острой кочки оказалось два пестрых яичка. Гнездо птица сложила
из сухой осоки и  веток и прикрепила его наверху кочки. И самец и самка дико
кричали, хлопали крыльями, но от гнезда отбегали недалеко.
     "Пойдем,  --  сказал  тогда  отец, --  каждому  дорог свой  чум", --  и
рассказал интересное  про  журавлей.  Чалык узнал,  почему  эта птица делает
гнезда на кочке, а не прячет его в густых и низких местах.
     "Было это давно, беда как давно,  -- покачал отец головой. -- Собрались
у зеленого озера все болотные птицы. Каждая хвалит  себя. "Я лучше всех птиц
на  земле, --  кричит болотный кулик,  --  быстрее  меня ни  одна  птица  не
летает!" -- "Глупый! -- отвечает  ему утка-нырок. --  Скажи, кто лучше  меня
ныряет?" Вышел журавль: "Ку-кур-лы! Ку-кур-лы! Жалкие вы птицы, взгляните на
мои длинные ноги, и вы скажете,  что журавль -- самая лучшая птица". Услышал
это  лесной дух, хозяин  того озера,  и сделал  так, что утка стала обжорой,
заплыла  жиром и  отяжелела,  кулик сжался  --  стал  маленькой,  незаметной
птицей, а  у журавля высохли ноги, как палки, и не стали  гнуться. С тех пор
журавль-самка высиживает  птенцов на высокой кочке, а  в другом месте сидеть
не может: прямые и длинные ноги некуда девать".
     Вспомнил Чалык другую птицу  --  горного орла. Он налетел  на олененка,
сбил с ног, но меткая стрела Одоя попала орлу в голову...
     В дымоход пробился луч солнца. Золотое пятнышко скользнуло  по одеялу и
погасло. Погасли и воспоминания Чалыка. Он приподнялся и потянулся к луку --
лук у  Охотника всегда под рукой. Чалык пощупал тетиву  лука и подумал:  "Не
настоящий лук, на большого зверя с таким не пойдешь".
     Встала мать, развела огонь и начала варить мясо. Панака окликнул сына.
     Чалык вскочил, оба вышли из чума.
     -- Скажи, сынок, не рассердится ли небо и не буд