дулась.
     -- Как? -- прошипел правитель. -- А ты ж, дурак, лечил!
     -- Не велено было!
     -- Кем не велено?
     -- Ты сам, батюшка, не велел, молвил: не сдохнет! Ан и приключилось!
     -- Лечи! -- приказал правитель.
     Отъезд отложили.
     Снова  Чалык  и Артамошка  стали  встречаться.  Целые дни  сидел Чалык,
терпеливо  ждал Артамошку. И как  только между старой  рухлядью и частоколом
мелькала  знакомая  рваная  шапка-ушанка,  Чалык   скалил   крепкие  зубы  и
вскакивал. Подолгу сидели друзья. Чалык, с трудом выговаривая русские слова,
рассказывал Артамошке про тайгу, про родное  стойбище. А как начнет говорить
про птиц  да про зверей, про охоту на них, то вскружится голова у Артамошки,
и поплывут перед его глазами темные леса, высокие горы, бурливые реки, будто
он и впрямь в тайге.
     Опостылело Артамошке  все: и  двор, и  люди,  и даже собаки воеводские;
гонял  он  собак  камнями, чтоб перед  ним  хвостами  не  юлили. Плохо  стал
исполнять поручения Артамошка. И чем больше его  наказывали, тем  озорнее он
становился.  Тянуло его в тайгу, в дремучие леса.  Никому не  давал проходу:
кого щипнет, кого ногой толкнет, кого обзовет обидным словом.
     Однажды  шел  воеводский  поп;  поклонились  ему  с  почтением  казаки,
расступились,  дали  дорогу. Артамошка  вылетел, отбил стоптанными каблуками
дробь, попа обидел.
     -- Озорник! -- схватил его за волосы казак Степан Долин.
     -- За вихры его, озорника! За вихры! -- закричали со всех сторон.
     -- Богохул! -- прошипел поп.
     Артамошка едва вывернулся и убежал.
     Напрасно  каждый  вечер  Чалык  смотрел на  частокол:  шапка-ушанка  не
показывалась,  третий  день  не приходил  Артамошка.  Чалык  всматривался  в
темноту, ловил каждый шорох. Лишь на четвертый день, когда стемнело, услышал
он чьи-то осторожные шаги. Послышался приглушенный шепот:
     -- Артамошки нет! Поклоны в церкви отбивает!
     Это сказал Данилка и тут же нырнул в темноту, скрылся.
     Чалык  понял  только  одно  --  Артамошки  нет.  Чалык  не  спал  ночи.
Высунувшись из-под старых  шкур,  он всматривался  в звездное небо  и думал:
"Почему так: парнишка --  лючи, а сердце доброе?" Вспоминалась взлохмаченная
русая голова  Артамошки,  добрые  синие глаза. Чалык кутался в шкуры и вновь
думал, отгоняя от себя сон.
     Тяжело стонал Саранчо. Вздрагивала во сне Талачи.
     -- Славный Саранчо, не спишь? -- окликнул Чалык его.
     -- Нет. Не могу уснуть.
     Чалык вздохнул и спросил о том, что тревожило его:
     -- Славный Саранчо, скажи, почему парнишка -- лючи, а сердце доброе?
     -- У лючей сердца нет -- у них камень! -- ответил Саранчо и застонал от
боли.
     Чалык умолк. Саранчо ругался:
     --  Пусть всесильный хозяин тайги  пронзит лючей отравленной стрелой!..
Пусть дух огня сожжет их чумы!..
     -- Славный Саранчо,  парнишка-лючи нам  худое не делал. Ты сам  ел еду,
принесенную им. А сейчас лючи спрятали его от нас. Они убьют его.
     -- Убьют? -- удивился Саранчо.
     -- Это не злой лючи, это добрый, -- стонал Чалык.
     -- Я стар, -- ответил Саранчо,  -- я много видел. Всегда бойся лючей --
вот мое слово!
     Оба задумались. Саранчо взял за руку Чалыка.
     -- Самые злые лючи те, у которых  красные  бороды и  огненный крест  на
груди. Их особенно бойся!
     -- Парнишка -- не злой лючи, -- опять прошептал с обидой Чалык.
     Саранчо озлился:
     -- Ты молод и забыл, что волчонок не страшен, пока он не стал  взрослым
волком! Волк  не  станет мышью, лиса не поплывет по реке щукой. Молодой лючи
не вырастет эвенком!
     Он умолк и больше не сказал ни слова.
     Прошло несколько  дней.  Артамошка  не  приходил.  Чалык  ловил  глухие
шорохи, всматривался в темноту, но, кроме легкого ветра, сонливого лая собак
да ленивой поступи караульного казака, ничего не слышал.
     Артамошку  жестоко наказал воеводский поп. Его  увели в церковь и сдали
строгой монашке. Монашка поставила Артамошку на колени перед иконой и велела
бить  поклоны.  Артамошка  торопливо взмахивал рукой, крестился  и  повторял
молитву. Думал  он о другом, поэтому путал слова,  заикался --  и  за каждую
такую ошибку получал от монашки щипок.
     Пятый день Артамошка постился: ел кислую капусту,  запивая водой. Пятый
день  отбивал старательно поклоны и ничего обидного  не сказал  ни попу,  ни
монашке.
     И поп и монашка остались довольны раскаявшимся грешником. Монахиня даже
прослезилась,  поцеловала  его в  лоб.  Артамошка  подумал:  "Ведьма,  всего
исщипала, а еще лоб лижет!" Но стерпел и не вымолвил ни слова.
     На вечернюю молитву пришел поп. Растерянно размахивая широкими рукавами
своей  черной рясы, он тряс бородой  и, наклонившись к самому уху  монахини,
что-то  шептал. Время от времени  он метал на Артамошку  косые,  недовольные
взгляды.
     "Обо мне",  -- подумал  Артамошка  и стал вслушиваться. Поп  горячился,
багровел и орал в ухо перепуганной монахине:
     -- К пленным тунгусишкам бегал, к  царским пленникам; душу христианскую
осквернил, жалеючи  их; слезно выл и всячески  поносил воеводу, и казаков, и
меня. -- Поп задыхался от  злобы. -- Вчера доподлинно мною проведано:  малец
воровского рода, отец его в Работных рядах проживал, кузнечным да плотничьим
ремеслом кормился. Не  худо жил, но  все бросил, в  разбой пустился,  в леса
сбежал. Вор!
     -- Врешь! -- вскочил Артамошка.
     -- На колени! -- взвизгнула монашка.
     -- В железы его надобно забить, -- затрясся поп, -- в железы! Разбойное
отродье! Окаянная душа. Тьфу! Тьфу! Прости господи!
     Решено было выгнать с воеводского  двора Артамошку-озорника  и отдать в
пригородный Знаменский монастырь в послушники.
     Забеспокоился  Артамошка  лежа  в темном  углу  на  прогнившей  соломе.
Вспомнил  отца  и дядю Никанора.  И казалось  Артамошке: вот сидит  отец  за
столом,   положил   голову  на  кулаки,   и  поет   свою  любимую   песенку:


      Пусть леса дремучие шумят,
     В синем небе лебеди летят.
     Там, где ветры плачут и поют,
     Я найду и долюшку свою.

     Скрипнула дверь, завизжал ключ в замке.  Артамошка бросился  к  оконцу,
увидел: монахиня шла, как утка,  вразвалку, по  грязной площадке воеводского
двора. Тут и родилось в голове у Артамошки горячее слово: воля!  Будто упало
это слово  с  бревенчатого  потолка. Артамошка  даже  оглянулся по сторонам.
Темнело. В углу красной бусинкой теплилась лампада.
     Артамошка  с силой  толкнул слюдяное  оконце и  высунул голову.  Кругом
тишина,  слышен  лишь  отрывистый  лай  собак да  далекие  пьяные голоса. Он
выпрыгнул в оконце и, прижимаясь к бревенчатой стене старой церкви, мелькнул
черной  тенью. Умирала  вечерняя  заря,  на  востоке  мерцали  звезды,  луна
заливала землю серебристым светом. Артамошка потянул  в себя воздух,  сладко
зевнул, огляделся и  промелькнул  мимо приказной избы,  ползком пролез между
бревен,  обошел караульного  казака. В груди кольнуло: "Може, его уже и нет,
на Москву отправили?"
     Друзья встретились  молча. С трудом рассказал  Артамошка о  своем горе.
Чалык  морщил лоб,  моргал глазами, но понял  только: у  друга очень большое
горе. Внезапно Чалык выпрямился, припал к уху Артамошки:
     -- Тайга бежим!
     Артамошка вздрогнул, не успел вымолвить слово, как Чалык схватил его за
рукав, торопил:
     -- Тайга бежим! Тайга бежим!
     Они решили бежать глубокой ночью.
     Саранчо узнал  от  Чалыка о его намерении, встрепенулся;  улыбка слабой
тенью пробежала по измученному лицу храброго охотника:
     -- У молодого, как у птицы, -- всегда хорошие крылья! Лети, Чалык, лети
в  родные  стойбища, скажи  эвенкам горькие слова, пусть  плачут эвенки, как
плачет  храбрый  Саранчо. Лети белой птицей,  Чалык,  скажи  эвенкам:  пусть
снимают чумы, сгоняют стада  оленей, забирают  жен и детей  и бегут в  самую
далекую тайгу, за Страшный камень. Там не найдет их никто!
     Саранчо закашлялся, схватился руками за грудь и  застонал, острые плечи
его вздрагивали. Талачи, закрыв лицо руками, тоже плакала.
     Чалык и  Артамошка  горячо  перешептывались.  Потом  Артамошка встал  и
быстро скрылся в густой темноте.
     Он пробрался на поварню и чуть слышно постучал в оконце.
     --  Родной ты  мой! -- по-матерински ласково  сказала повариха Лукерья,
увидев Артамошку. -- Сгинул ты, малец...
     Артамошка перебил:
     -- Помоги, тетка... Помоги ради...
     Лукерья перебила:
     -- Голоден?
     -- Нет.
     -- А что надобно?
     -- Бегу я.
     -- В уме ль ты? Куда же?
     -- Може, долю свою найду, -- прошептал Артамошка.
     --  Эх  ты,  горемыка! -- вздохнула  Лукерья. -- В  монастырь, слышала,
отдают тебя.
     -- Не бывать этому! Убегу! Собери, тетка,  еды, положи в котомку, в ту,
что под нарами валяется.
     Лукерья скрылась. Артамошка ждал.
     Лукерья вернулась  быстро,  открыла  оконце  и  подала  Артамошке  туго
набитую холщовую котомку, рваную шубенку и закоптелый котелок:
     -- С богом!
     Они простились.
     Пробравшись  к пленникам,  Артамошка  увидел сгорбленную фигуру Чалыка.
Чалык ощупал  котомку и молча отодвинул ее. "Раздумал, -- мелькнуло в голове
у Артамошки, -- забоялся".
     У Чалыка горели глаза:
     -- Тайга зверь много, злой зверь много!..
     "Забоялся, знамо, забоялся!" -- огорченно подумал Артамошка и вздохнул.
Но Чалык встал, расставил ноги и взмахнул руками, будто целится из лука.
     "Ага, пищаль надо!" -- обрадовался Артамошка, но тут же задумался.
     -- Нож надо, пальма надо, лук надо... -- на пальцах отсчитал Чалык, и в
шепоте его слышались безнадежность, горькая тоска.
     Артамошка вскочил и опять скрылся  в темноте.  Он  подкрался к казачьей
избе,  скользнул  мимо  крыльца  и,  вытянувшись  на  цыпочках,  заглянул  в
маленькое оконце. В избе теплилась восковая  свечка, казаки азартно бились в
зернь*, утопая в густом табачном дыму. Они спорили и ругались.
_______________
     * З е р н ь -- азартная игра в кости или зерна.
     Долго вертелся около  оконца  Артамошка, но  придумать ничего  не  мог.
Разбитый,  озлобленный,  побрел  он  от  казачьей  избы.  Вдруг  вспомнил  о
подарках, которые  сделал правителю  казачий  атаман  после  возвращения  из
тайги.  Артамошка подкрался к  приказной избе, заглянул  в  одно  оконце,  в
другое  --  темь. Пробрался к двери -- дверь на потайной  щеколде. Артамошка
знал тайны этой щеколды. Ее ставил деревянных дел  мастер Сомов-младший, что
живет в далекой избушке Работных рядов. Артамошка бегал за ним не однажды, а
потому и знал тайны этой щеколды. Он нажал клинышек в правой стороне толстой
двери  -- щеколда тихо скрипнула  и поднялась.  Артамошка приоткрыл  дверь и
ощупью  пробрался  в воеводскую  канцелярию. На  стене  висели лук  Саранчо,
колчан со стрелами,  несколько ножей,  пальма и эвенкийские сумки. Артамошка
торопливо схватил лук, колчан со стрелами и два ножа.
     Послышались чьи-то шаги. Артамошка замер.  Шаги приближались. Артамошка
подбежал к двери и закрыл ее на щеколду,  быстро открыл оконце, пролез через
него и спрыгнул на землю.
     Долго крутился  он около навеса, но  попасть не  мог: караульный  казак
ходил близко и зорко доглядывал за пленниками.
     "Обождать  надо",  --  думал  Артамошка.  Выждал минутку и  скользнул в
черный угол.
     Саранчо ощупал лук и  задрожал; он  прижимал его к  щеке,  потом  обнял
Чалыка:
     -- Ты хозяин моего лука... Мой лук весь в зарубках. Сосчитай, сколько я
убил из него медведей, лосей, белок и лисиц...
     Больше  ни слова не  мог  сказать Саранчо и  бессильно опустился. Чалык
крепко сжал драгоценный подарок и поклялся:
     -- Пока видят мои  глаза, слышат мои уши, пока цепки мои руки и  быстры
ноги, лук твой  будет  бросать  меткие стрелы...  Пусть это  слово  слышат и
солнце, и звезды, и луна!
     Артамошка торопил. Саранчо с трудом приподнялся:
     --  Славный  Чалык,   Саранчо  видит,  что  смотришь  ты  на  звезды  и
спрашиваешь их, где наша земля...
     Чалык мотнул в темноте головой.
     -- Наша сторона там, -- показал Саранчо на север.  -- Днем иди так: как
только солнце встанет -- держи  его светлый луч на правой щеке, в полдень --
сзади, на макушке своей шапки, а к вечеру -- на левом плече...
     Он умолк, передохнул и снова зашептал:
     --  Ночью, Чалык, не ходи: тайга не  любит  ночных  людей. Ночью сиди у
костра и думай, куда пойдешь, когда настанет утро.
     Низко склонились три головы, плотно прижались тела.  Луна бросила белый
луч, и  пленники попятились  в тень. Чалык  торопливо  прощался с  Саранчо и
Талачи. В темноте блеснул нож. Саранчо отрезал от  своей косички пучок седых
волос, послюнил их, скатал  в комочек,  который привязал на тесемку кожаного
нагрудника парки Чалыка; то же сделала и Талачи.
     Залаяли  воеводские  собаки, поднял  голову караульный казак. Артамошка
подполз к  выходу.  Потом Саранчо торопливо  вытащил из-за пазухи маленького
божка. Надрезал слегка себе  ладонь, смазал кровью божку широкий рот;  то же
сделали  Талачи  и Чалык. Божка Саранчо подал Чалыку; он  быстро сунул его в
свою походную сумку.
     Саранчо  вытащил   из-под   кожаного   нагрудника  маленький   мешочек,
выделенный из зоба утки, и подал Чалыку:
     -- Береги, как лук  и стрелы. Храни под  нагрудником, у самого  сердца:
это огонь...
     В мешочке лежали кремень, трут и огниво.
     Во дворе  было  тихо. Чалык и  Артамошка приникли к земле и поползли  к
частоколу.
     -- Чалык, Чалык, -- приглушенно шептал Саранчо, -- огонь-то береги, без
огня в тайге смерть! Хорошо ли спрятал его?
     Артамошка долго искал лаз в прогнившей стене воеводского двора. Данилка
всегда через него легко пробирался. Где-то злобно залаяла собака.
     Саранчо опустился на  землю. Талачи  забилась  под шкуры. Звездное небо
сияло  россыпями огоньков,  густая синева бледнела на востоке, лесная тишина
предвещала скорый рассвет. Беглецы были уже далеко.
     Чалык шел  быстро, беззвучно  шагая.  Артамошка едва  поспевал  за ним.
Сухие ветви  хрустели под его ногами, он неловко задевал стволы деревьев,  и
они  осыпали  его  каплями холодной  росы.  Артамошка  ежился и, пригибаясь,
спешил за Чалыком.

        "СТРАШНЫЕ ГОСТИ"

     Спускались  на  тайгу темные  тени  --  надвигалась таежная  ночь.  Лил
проливной дождь. Косые струи воды с силой били по веткам, шлепали по стволам
столетних сосен и лиственниц.
     Бурные потоки бешено неслись по склонам гор, пенились и бурлили, падали
с огромной высоты,  клубились грязной пеной и пропадали в оврагах, рытвинах,
промоинах.
     Тучи плыли низко, и,  казалось,  вот  они, эти громады, упадут  грозной
силой на землю и придавят и лес, и горы, и реки, и весь мир.
     Горы-великаны  исчезли  -- черные тучи  спрятали  их белоснежные гордые
вершины. И стояли покоренные великаны, как обезглавленные богатыри.
     Артамошка, промокший и разбитый, шлепал разбухшими сапогами по узенькой
скользкой звериной тропе. Он закрывал лицо от сильных ударов дождя, с трудом
продирался  по  густым  зарослям. Чалык шел  впереди. Он легко  шагал  через
поваленные  бурей стволы деревьев,  ловко нырял  в густые кустарники,  умело
карабкался  по  склону  гор.  Артамошка  с  трудом  тянулся  за  ним.  Чалык
оглядывался, улыбался, показывал рукой на небо. Артамошка понимал, что Чалык
спешит до темноты  выбраться из зарослей и  буреломов и найти хорошее  место
для  ночлега.  Он  напрягал  все  силы  и  бежал  за  Чалыком.  Когда  Чалык
оглядывался  и,  улыбаясь,  скалил  свои  белые  зубы,  веселее  становилось
Артамошке, даже усталость пропадала.
     Дождь усиливался. Чалык остановился:
     -- Солнца нет -- мало-мало плохо, когда дождь -- совсем плохо...
     -- Боязно! -- пробормотал посиневшими губами Артамошка. --  Ночью шибко
боязно...
     -- Ночь -- хорошо, -- ответил Чалык: -- злой зверь спит.
     Последние  светлые пятна  на небе стали теряться. Дождь  не переставал.
Чалык остановился:
     -- Огонь надо делать!
     -- Огонь? -- радостно вздрогнул Артамошка.
     -- Огонь! -- твердо сказал Чалык.
     Он быстро сбросил  лук, колчан  со  стрелами и  сумку.  Сбросил  шапку,
длинные мокрые  волосы подобрал в пучок  и  завязал  на  макушке.  Взял свой
охотничий  нож и,  жмурясь от  дождя, поднял  голову.  Чалык  всматривался в
деревья. Он подошел  к лиственнице,  которая  стояла  на пригорке, и  слегка
ударил по ней ножом.
     Артамошка подумал: "Ножом такую деревину надумал свалить! Чудно!"
     Чалык подошел к другой лиственнице и тоже ударил по ней ножом. Раздался
глухой  гул,  будто Чалык  ударил не по дереву,  а  по пустой  бочке. Быстро
замелькал нож, умелые руки Чалыка  ловко  наносили удар за ударом, и  вскоре
дерево, с шумом рассекая воздух, рухнуло на землю.
     Эхо грохнуло и мгновенно умолкло.
     Удивился  Артамошка: дерево  оказалось  пустое  и  держалось только  на
тоненькой кромочке.
     Чалык  засунул  руку в  пустое  отверстие  пня,  вытащил  большой пучок
темно-желтой массы и сказал:
     -- Это сульта -- сухой мох, огонь ее хватает шибко.
     Чалык вытащил из-за пазухи трут и огниво.  От удара  огнивом по  кремню
летели золотистые искры-звездочки,  но отсыревший  трут не  загорался. Чалык
ударял чаще, но все безуспешно.
     Артамошка  потерял  терпение,  и  если вначале золотые  искры  радостью
наполняли  его грудь, то теперь  они назойливо вертелись перед  глазами, как
злые мухи.
     Наконец Чалык  изловчился и так ударил,  что брызнул пучок  зеленоватых
искр, показалась белая струйка дыма -- трут загорелся. Артамошка вскочил:
     -- Дыхом!.. Раздувай дыхом!..
     -- Первый  белка охотник дает хозяину тайги, первый огонь тоже -- тогда
у   хозяина  доброе  сердце  будет,  --  спокойно  сказал  Чалык  и   бросил
загоревшийся трут через плечо в сторону.
     --  Дыхом бы...  один  раз  дыхом бы  --  и  огонь...  --  захлебывался
Артамошка.  Он больше не мог сказать  ни одного  слова; лицо его скривилось,
губы судорожно дрожали.
     Чалык  взглянул  на Артамошку,  старательнее принялся  добывать  огонь.
Взметнулась искра, потянулась длинная полоска дыма.
     -- Огонь! -- встрепенулся Артамошка.
     Чалык  торопливо бросал  веточки  в  маленькое  пламя  огня,  осторожно
прикрывая  его  ладонями. Вскоре горел  большой, яркий костер.  Желтые пятна
прыгали  по  стволам деревьев, костер бросал над  тайгой кровавые  отблески,
черный дым плыл низко над землей. Чалык это заметил:
     --  Ночь будет тепло, а как солнцу вставать, холод придет большой. Надо
чум ставить.
     Вместе  с Артамошкой Чалык нарубил еловых веток и тонких, длинных палок
-- шестов. Шесты поставили шатром над самым пламенем.
     -- Сгорим! -- засуетился Артамошка. -- Ставь подальше, сгорим!
     Чалык  ничего не сказал.  Он  набросал на костер побольше  веток, пламя
бросило  жаркие  языки.  Шесты, поставленные над огнем,  начали  дымиться  и
трещать. От одежды валил густой пар, от жары у огня нельзя было стоять.
     -- Большой огонь! -- сказал Артамошка.
     -- Большой огонь  спать  не  даст,  -- ответил  Чалык,  -- огонь  будем
толкать, -- и подал Артамошке большой сучок.
     -- Как толкать? -- удивился Артамошка. Но, увидев, как Чалык раздвигает
горящие головешки, стал ему помогать.
     Они быстро сдвинули костер в сторону.  Ветками пихты Чалык  чисто вымел
место, где только что пылал костер. Потом сел  на корточки и ладонью пощупал
землю:
     -- Тепло будет в нашем чуме.
     Шесты Чалык плотно закрыл ветками. Скоро вырос остроконечный чум.
     Друзья забились в него. Там  пахло  смолой, земля дышала  теплом, и  по
телу потекла сладкая истома. Артамошка крепко обнял Чалыка.
     Довольный Чалык улыбался, теснее прижимался к Артамошке:
     -- Мой друга... друга... самый большой друга!..
     Усталые друзья быстро уснули.
     Ночь повисла над тайгой густой чернотой. Костер медленно умирал. Вскоре
тучи рассеялись, и звездное  небо сверкнуло  сине