дмаршал  и  сраженьев не проигрывал, чтоб с меня взыскивать. Ты пойди да
вон на командира и пошуми. А он послушает, какой ты разумный.
 -  А  меня  стращать  теперь  нечего,-  огрызнулся  Кузьма  и  сумрачно
уставился на лейтенанта,  маячившего  впереди поверх колонны.- Дальше фронта
не зашлют.
 -  А на то  я  тебе  так скажу,- дедушко  Селиван, обернувшись,  кивнул
картузом  в сторону мужиков.- Вон она  топает, главная-то армия!  Шуряк твой
Давыдка, да Матвейка Лобов, да Алексей с Афанасием... А  другой больше армии
нету. И ждать неоткуда...
 - Чего это за армия? Капля с мокрого носу.
 - Э-э! Малый! - задребезжал несогласным смешком дедушко Селиван.- Снег,
братка, тоже по капле тает,  а половодье сбирается. Нас тут  капля, да глянь
туды, за речку, вишь, народишко по столбам идет? Вот и другая капля. Да эвон
впереди, дивись-ка,  мосток переходят  - третья.  Да  уже Никольские прошли,
разметненские...  Это, считай,  по здешним дорогам.  А  и по  другим  путям,
которые нам с тобой не видны,  поди, тоже  идут,  а? По  всей  матушке-земле
нашей! Вот тебе и полая вода. Вот и главная армия!
 Дедушко  Селиван шевельнул лошадей, морозно припискнул на них губами  и
вдруг, поворотившись, осведомился:
 -  Ты  что, Кузьма Васильич, никак оклемался уже?  Дак тади,  может, со
строем пойдешь? А то ведь этак прямо на губвахту можешь угодить.
 -  Погожу  маленько,- неохотно признался  тот.-  Башка чегой-то трещит.
Закурить нет?
 - Закурить у Касьяна проси.
 Касьян, услыхав про себя, придержал свою пару.
 Разломанно кряхтя, Кузьма перевалился  через край  телеги  и  нетвердо,
будто после затяжной болезни, поковылял к переднему возу.
 - Дай-ка курнуть,- потер он зябко ладони.
 - Ты вот что...- Касьян потянулся за табаком.- Ежли голову уже держишь,
лезь-ка сюда, за меня побудешь.
 - А ты чего?
 - С ребятами пойду. А то ноги онемели сидеть. На, держи...
 Касьян сыпнул в Кузькины дрожащие  ладони жменю  махры,  бросил  сверху
свертыш  газеты  со  спичками и,  на ходу надевая  пиджак, побежал  догонять
ополченцев.
 - Давай сюда! - обрадованно крикнул Леха.-  А ну, ребята, пересуньтесь,
дайте Касьяну место.
 Касьян пристроился с краю  рядом с  Махотиным, подловил шаг и затопал в
общую ногу.  И  радостна  была ему  эта  невольная  забота  о  том, чтобы не
сбиться, поддерживать дружный гул земли под ногами.
 - А гляди-ка,  братцы!  - возликовал Матюха.- Обходим, обходим этих-то!
Ситников  да Калашников.  Небось напехтерили сидора. Сичас  мы вас  уделаем,
раскаряшных! Куда вы денетесь!
 Поглядывая  на заречную колонну,  неожиданно поворотившую от телефонных
столбов  на  какой-то  проселок  и  явно  косившую  на  переправу,  усвятцы,
подгоняемые замыслом,  какое-то время шли с молчаливой сосредоточенностью, в
лад шамкая  и хрустя пересохшей в  верховом безводье травой.  Но  вот Матюха
Лобов, мелькавший  в третьем  ряду стриженой макушкой, пересунув со спины на
грудь  запыленную гармонь, как-то неожиданно, никого не предупредив, взвился
высокозвонким переливчатым голоском, пробившимся сквозь  обычную матюхинскую
разговорную хрипотцу:

 И эх, в Таган-ро-ге! Эх, в Таган-ро-ге!

 Лейтенант,   державшийся  левой,  береговой,  стороны   и   все   время
поглядывавший в  заречье, удивленным рывком повернулся  на голос и, увидев в
руках  Лобова  гармошку,  одобрительно  закивал  головой, дескать,  молодец,
земляк, давай подбрось угольку.
 И как это  ни было внезапно,  все же  шагавшие вблизи  Лобова мужики не
сплошали, с  ходу  приняли  его заманку  и пока только первыми рядами охотно
подхватили под гудевшую басами гармонь:

 Да в Таган-роге приключилася беда-а-а...

 Касьян,  еще  не успевший обвыкнуться в строю,  не изловчился  ухватить
давно не петый мотив и  пропустил первый припев, но, уже загоревшись азартом
назревающей  песни,  ее неистовой полонящей  стихией,  улучив момент,  жарко
оглушил себя накатившимся повтором:

 В Таган-роге д'приключилася беда-а-а...

 А Матюха, раскачивая от плеча до плеча ушастой  головой, сладко  томясь
от  еще  не  выплеснутых  слов,  подготавливая  их  в  себе, в  яром  полыме
взыгравшей души, даванув на  басы под  левую  ногу,  снова  выкинул  мужикам
очередную скупую пайку:

 Эх, там убили-и... эх, там убили-и-и,
 Там убили д'молодого каза-ка-а-а...

 И  мужики,  будто  у  них  не  было  больше  никакого  терпения,  жадно
набрасывались на  брошенную  им  строку  и  тотчас, теперь уже  всем строем,
громово глушили и топили запевалу:

 Там убили д'молодого каза-ка-а-а...

 Но Матюхин голосок ловким  селезнем выныривал из громогласной  пучины и
снова взмывал, еще больше раззадоривая певцов:

 И эх, схоронили-и... эх, схоронили-и-и,
 Схоронили при широкой до-лине-е-е...

 А тем временем  над Верхами в  недосягаемом  одиночестве  все кружил  и
кружил,  забытый  всеми, курганный  орел,  похожий  на распростертую  черную
рубаху.

ПРИМЕЧАНИЯ

 Повесть впервые  опубликована  в журнале  "Наш современник"  (1977,  No
4-5),  вышла  отдельной книгой в  издательстве "Молодая гвардия"  (М., 1980
гравюры худож. А. Зайцева).
 Отвечая  на  анкету  "Литературной  России" "Кто  над  чем работает" (5
апреля 1974 г.), Е.  Носов говорил: "Пишу  повесть о войне. Уточнять трудно.
Скажу только,  что  о войне  написано много,  и мне бы хотелось углубить эту
тему, исследовать солдатскую психологию". В 1976 г., передавая "Литературной
России" отрывок из повести, писатель отмечал,  что произведение задумано как
"литературная симфония, с обобщениями  и философскими  раздумьями" (Носов Е.
Летели бомбовозы.- Лит. Россия, 1976, 7 мая).
 Наиболее обстоятельно об  идейно-художественном содержании  повести, ее
жизненной  основе,  а также о первоначальном замысле "Усвятских шлемоносцев"
Е.  Носов рассказал в беседе с В. Помазневой (Касьян -  и пахарь, и солдат.-
Лит. газ.,  1977, 6  апреля): "Повесть... даже не о войне  как таковой, не о
боях, не о  баталиях,  а  лишь о  том, как весть о  ней пришла  в  глубинное
русское село и как люди привыкали  к мысли, что  нужно оставить свои  пашни,
сенокос, поле, своих близких и идти на защиту родной земли.
 От момента, когда человек должен был оставить  плуг,  до момента, когда
необходимость  заставила  его  взяться  за   винтовку,   большая  дистанция.
Дистанция тут психологического  характера, связанная  с  мучительной  ломкой
устоявшихся   представлений,  привычек,  вживанием  в   навалившуюся   беду,
перевоплощением пахаря в  солдата. Вот о сложном состоянии перевоплощения, о
десяти днях начала войны и написана повесть. Предчувствую, что название ее -
"Усвятские  шлемоносцы" - у  читателей поначалу  может вызвать  определенный
внутренний протест.
 Но  выбрано  оно не случайно.  Вдумайтесь: ведь  и  слово "война" сразу
как-то не воспринимается, потому что чуждо человеку. Его тоже надо осознать,
к нему тоже надо привыкать, как к нoшению шлема, каски.
 [...]Повесть весьма проста по сюжету. И никаких особых событий в ней не
происходит -  просто  уходят из села новобранцы. Очень  объективная хроника,
очень медленное развитие событий.
 Сначала замышлялась она  как раз с баталиями, с  подвигами. Собственно,
вес начало, которое сейчас существует, именно потому торопливое, беглое, что
я  мыслил  побыстрее пройти сцены прощания,  проводов,  а потом  уже широко,
объемно  представить  картины  фронтовой  жизни. Hо  материал,  по  которому
писались  первые  сцены,  увлек  меня.  К  тому же  оказалось,  что в  нашей
литературе  он  еще недостаточно разработан. Будучи сам  по себе по  военным
материалом -  здесь  только сборы на  фронт,- он, мне кажется,  тем не менее
очень емко выражал героическую суть нашего народа.
 [...] Главный  герой ее (повести.- В. В.) - народ. А олицетворяют его в
данном случае  жители села Усвяты.  Имеется в  повести и главное действующее
лицо - крестьянин  Касьян Тимофеевич... Я взял человека средних  лет,  чтобы
показать, что он теряет в связи с войной...
 [...] Главное в ней (повести.- В.  В.)  не  сам герой... а  идея защиты
Родины. Этой идее подчинено все.
 [...]  У...  моего героя  фамилии вообще нет. Потому что  она  была  не
нужна. Но имя я ему дал неслучайное. Касьян означает "носящий шлем".
 [...] В  облике  "Усвят" проглядывает... в общих чертах, моя деревня. И
хоть писал я не свою хату, не своего дядьку,  не своего  деда, не соседа, но
всегда имел в виду мое село, его людей.
 [...] Моя  мысль:  война  чужда  человеку  вообще.  Советскому  народу,
пережившему ужасы минувшей, потерявшему в ней двадцать миллионов жизней, она
ненавистна тем более.
 Повесть своевременна для  меня и,  если хотите, злободневна. Потому что
меня глубоко оскорбляют истерические голоса на Западе о том, что наша страна
кому-то угрожает, кого-то устрашает.
 [...] Самой своей повестью я хочу сказать: посмотрите, какой мирный наш
народ!  Он никому не  может  угрожать.  Конечно,  если  его побеспокоят,  он
постоит за себя".
 Повесть была воспринята как новое слово в осмыслении темы патриотизма и
подвига (Комсомольская правда, 1977, 8 июня), отмечалась глубокая народность
произведения,  его  связь с предыдущими  рассказами  писателя, с  традициями
былинного  эпоса  и  русской  воинской  повести  (Подзорова  Н.  И  остаются
сыновья.- Лит. газ., 1977, 8 июня).
 Кроме  "Усвятских шлемоносцев", рассказов "Живое  пламя", "Красное вино
победы" и "Шопен, соната номер два",  Е. Носов  посвятил войне еще несколько
рассказов,   малоизвестных  современному  читателю,-   "Тысяча  верст"  (Где
просыпается  солнце.  М.,  Сов.  писатель,  1965),  "Фронтовые  кашевары"  и
"Переправа" (оба - Лит. Россия, 1975, 9 и 30 мая).
 Повесть  экранизирована в 1981  г. на Мосфильме  - полнометражная лента
"Родник" (режиссер  А.  Серенко).  Одна  из лучших  театральных инсценировок
"Усвятских шлемоносцев" осуществлена Курским драматическим театром им. А. С.
Пушкина  (режиссер  В. Гришко).  И  в фильме, и  в театре авторы  стремились
донести  до  зрителя  основной   пафос  произведении:  "От  "Слова  о  полку
Игореве",- говорил Е. Носов на VI съезде писателей РСФСР,- до "Войны и мира"
русская литература  пронесла через века  священный образ Родины и думы о  ее
судьбе" (Лит. газ., 1975, 24 декабря).