.
 -  А мы тут... тово... балакаем,- пояснил Селиван.- От баб подальше.  А
то сичас такой  момент, што  токмо бабу и  слухать, вытье ее. Далече, казал,
скакал-то? Гляжу вон, и штаны в репьях.
 - Да... телка искал,- уклонился Касьян от правды.- Забежал куда-то...
 - Найдется! Давай, садись посидим.
 Касьян  охотно,  присел  на  поднесенную  табуретку  и, обежав  глазами
холостяцкое  жилье  дедушки  Селивана,  неметеное,  с   усохшим  цветком  на
подоконнике, достал и себе кисет с газеткой на курево.
 -  Да  как бы  собаки куда  не  загнали,-  вернулся к  прежнему Касьян,
чувствуя, что надо что-то говорить, притираться к компании. Все хоть и свои,
знакомые до последней метины, до голого пупка, но нынче у каждого такое, что
и нe знаешь, что поперва сказать.
 - А  ну, дай-кось твоего,- потянулся к  кисету Никола Зяблов.- Сколь  у
тебя закуриваю, а никак не раскушу, чего ты туда добавляешь.
 Другие тоже соблазнились табаком, начали отрывать бумажки.
 -  А ничего особого  и не добавляю,-  Касьян польщенно пустил кисет  по
рукам.- Донничку самую малость.
 - Белого или желтого?
 - Любой сгодится.  Но  я белый  больше люблю.  А  так  ничего  другого.
Остальное сам по себе лист свое кажет.
 - Лист и у меня самого такой.
 -  Такой, да  не такой,-  сказал Леха Махотин,  раскуривая  цигарку  из
Касьянова табака.
 - Ох ты! А какой же? Я ж у него рассаду и брал, у Касьяна.
 - Мало чего - брал.
 - Рассада  еще не завод,- трудно выбасил  Афоня-кузнец, чисто выбритый,
причесанный  надвое, как на  май.-  Я  вон  нынче взял в  Ситном,  у свояка,
капусты. Понравилась  мне его капуста, сладкая. И  сажали по  уговору в один
день, и земля  моя не хуже, тоже  низко копал, под горкою. Дак у свояка  уже
завилась, а моя - как занемела.
 - От одних  отца-матери и то дети разные,- согласно закивал Селиван.- А
уж растенье и вовсе не знать, куда пойдет.
 Мужики перекидывались с одного на другое, все  по пустякам,  не касаясь
того главного, что  сорвало их со своих мест, потянуло искать друг друга. Но
и пустое Касьяну слушать было приятно: в неухоженной Селивановой избе  среди
сотоварищей, помеченных одной метой, сделалось ему хорошо и не тягостно, как
бывало прежде перед праздником, когда  в ожидании  стола и  чарки никому  не
хотелось  попусту  тратиться  припасенным разговором, не спешилось ни о  чем
таком говорить походя, без повода и причины.
 Касьян, однако, не знал, что было уже  послано, и  тем  временем  чарка
объявилась и взаправду.
 Хлопнула калитка, в сенях шумно затопали, и в избу ввалился Давыдко, да
еще  и с Кузьмой,  своим шурином,  длинным, сутулым мужиком по прозвищу Кол.
Кузьма,  кажись, был уже  выпивши: зеленцовые его  глаза волгло  смаргивали,
будто им  не сиделось, было  боязно  глядеть  с такой жердяной  и ненадежной
высоты.   Давыдко,   озабоченно-распаленный  хлопотами,  тут  же  извлек  из
камышовой кошелки и выставил на  голый стол одну за другой три засургученные
поллитровки.  Потом  пригоршнями  стал  зачерпывать  магазинские  пряники  и
обкладывать ими  бутылки. Вслед за  ним и шуряк, перегнувшись пополам, начал
таскать из мешка  съестное: кругляш  горячего, еще парившего хлеба,  хороший
шмат  сала,  надрезанный  крестом, несколько  штук старой,  еще от того года
редьки в  погребной земле, мятые  бочковые огурцы и чуть ли  не беремя луку,
который в эту пору отдувался за всю прочую неподошедшую зелень.
 - Ох, ловко-то как! - засуетился дедушко Селиван.- Ну ежели так-то,  за
хлеб за сальцо спляшем, а за винцо дак и  песенку  споем. Сичас, сичас и я у
себя покопаюсь...
 Он распахнул темный шкафчик и, привставая на носки,  принялся шебуршить
на   его  полках  -  достал  старинную   рюмку  на  долгой  граненой  ножке,
эмалированную кружицу и несколько разномастных чашек.
 - Все разного  калибру,-  виноватился старик, дуя  в  каждую  посудину,
выдувая оттуда застоялое время.- Дак  ведъ и так еще говорится: не  надо нам
хоромного  стекла, лишь бы  водочка текла.- И  он, озорно засмеявшись, снова
обратился к своему  ларю.- А  вот вам, орелики, и ножик редьку  ошкурить. Не
знаю, востер ли? И сольца нашлася. Соль всему голова, без соли и жито трава.
Да-а... Была  бы  жива  старуха,  была  бы  и  яишанка.  Ну  да  што  теперь
толковать... У меня теперича два кваса: один што вода а другой и того жиже.
 Селиван опять посмеялся своим легким готовым смешком.
 Увидев все это на столе, Касьян с неловкостью сознался:
 - У вас тут, гляжу, складчина. А мне и в долю войти не с чем...
 - Да уж ладно,- загомонили мужики.- Без твоей доли  обойдемся. Нашел об
чем. Не тот день, чтоб считаться. Давай, подсаживайся.
 - На пятерых припасено, а шостый сыт,- присказал и  хозяин.- Брат брату
не  плательщик.  Отноне  все вы  побратимы,  одного кроя  одежка: шинель  да
ремень.
 - Это уж точно, обровняли,- кивнул Никола Зяблов.
 Мужики подвинули лавки,  расселись вокруг стола,  источавшего огуречный
дух с едкой примесью редьки, и, пока Давыдко разливал по посудкам, уклончиво
глядели  себе  под  ноги.  Не  притрагивались   и  потом,  когда  было   все
изготовлено,  не решались взять в руки непривычные эти чары: всякие питы - и
крестины, и новоселья, и похороны, а таких вот еще не доводилось.
 - Ну, помолчали, а теперь и сказать не  грех,- подтолкнул дело хозяин.-
Есть охотники?
 Мужики помялись, косясь друг на друга, но промолчали.
 - Ну тади скажу я, ежели дозволите.
 - Скажи, Селиван Степаныч.
 - Ты хозяин, тебе и слово.
 Селиван  привстал,  прихорошил  ладошкой  сивую  бородку,  пересыхающим
ручейком  стекавшую  на  рубаху, поднял  граненую рюмку, задержал  ее  перед
собой, как свечу.
 - Ну  да, стало быть, подступил ваш час, ребятушки. Приспело времечко и
вам собирать сумы...
 Дедко  еще только начал, но тяжелы были его слова, и стало  видно,  как
сразу отяготили они мужицкие головы, как опять пригнуло их долу.
 - Думал я, когда ту кончили войну, што последняя. Ан нет, не последняя.
Накопилась еще одна, взошла туча над полем...
 Дедушко Селиван  задержал взгляд на  окне. Дрожавшая  в его  руке рюмка
скособочилась, пролилась наполовину, но он не заметил того.
 - Тут  у  нас все  по-прежнему,-  кивнул он в  оконце.-  Вон  как ясно,
тишина, благодать. Но идет и сюда туча. С громом и полымем. Хоть и говорится
- велика Русь и везде солнышко, а теперь, вишь, и не везде...
 Старик  подвигал  туда-сюда  бровями,  словно сметая  в кучку  остатние
мысли, какие еще собирался вымолвить, но, смешавшись, махнул рукой.
 -  Ну  да ладно...  Хотел  еще  чево сказать,  да што  тут  говорить...
Ступайте с богом, держитеся... Это и будет вам мое слово. На том и выпейте.
 Но мужики не враз кинулись расхватывать свои чарки.
 Касьян продолжал теребить на  штанах  остатки въедливого репья, и Леха,
обвиснув тяжелым чубом,  замкнувшись лицом, следил  за его пальцами. Налился
подступившей  кровью,  сопел  своими  мехами  Афоня-кузнец.  Ржавым  гвоздем
согнулся,  поник  долговязый Кузьма  и,  чтоб  не  согнуться вовсе, подперся
обоими кулаками. Давыдко исподлобья уставился куда-то в угол, где в полутьме
перед  погасшей  лампадой одиноко висела простенькая дощечка с угодником.  А
Зяблов встал из-за стола и отошел к окну, загородив свет своею ширью.
 И было в той тишине слышно, как в одичалом Селивановом дворе беспечно и
обыденно чирикали воробьи.
 - А-а, была  не была! -  наконец тряхнул головой Никола и,  воротясь  к
столу, потянулся за кружкой. Давайте, братки. А то так и водка выдохнется.
 И, будто  пробудившись, мужики ожили, потянулись  наперекрест, кто чем,
нехоромной посудой,  стукнулись и выпили молча  и жадно. И пошли шариться по
столу   грубыми,   нехваткими  пальцами,  разбирая,  не  глядя,  нарезанное,
накромсанное. И ели тоже молча, замедленно ворочая челюстями, жевали пополам
с думой.
 -  Чего в  магазине  деется!  - Давыдко  зажмурился,  покачал головой.-
Содом! Водку нарасхват. Из Ситного понаехали. Говорят, там уже растащили.
 - Ну да к чево... Ясное дело.- Никола Зяблов потянул  со стола пряник.-
У нас, почитай, полдеревни берут.
 - Кой - полдеревни!
 - И мы, видать, не последние...
 - А кто после нас? Хворь одна.
 - Как оно пойдет... От метлы щели нет...
 - Дак,  мужики, чево слыхал  я  в магазине-то. Будто  сперва  к конторе
собираться. А потом уже оттудова все вместе пойдем.
 - Ну и правильно. Так-то ладнее.
 - И штоб подводы были. Сидора покидать.
 - Подводы дадут, чего ж не дать. Не в гости к куме...
 - Да вон Касьян, сам и запрягет, сколь надо.
 - Это можно,- кивнул Касьян.
 - Касьяну и самому итить.
 -  Ну  дак што... Кто-нибудь  потом  лошадей обратно отгонит.  Да  хоть
Селиван Степаныч.
 - Об чем  толк,-  готовно согласился дедушко Селиван.- Отгоним, отгоним
лошадок. За этим не станет.
 - Ну да ладно.  Это пустое,- перебил Никола Зяблов.- Пешие ли, конные -
все  там будем.  А вот  забота: сено!  Надо бы наказать Прохор Ванычу,  штоб
нашим бабам сенца дал, не обидел бы. Одни ведь остаются.
 - Даст, раз обещался.
 - Дак кто ж его знает... Время теперь такое... Овес вон забрали. И сено
могут  затребовать.  Лошадей-то небось  на  войне тоже  надо кормить. Они не
виноватые.
 - Сено! Хлеб неубранный остается.
 - Да-а...- почесал за  ухом Давыдко.- Не ко времени война зачалась. Что
б ей погодить маленько?  Ну хоть недельки с три-четыре. Пока б сено прибрали
да хлеб. Управились бы, а тогда...
 - Что и говорить, не в срок затеялась.
 -  А и когда война была нашему брату-пахарю в пору? - посмеялся дедушко
Селиван.- Смерть да война незваны завсегда.
 - А я уж было сарайку начал рубить,- сокрушался Давыдко.-  Венца три до
крыши не довел. Знато, дак уж лучше б не начинал, лежал бы материал в сухом.
 -  А  у меня возле кузни  три лобогрейки раскиданы,- покашлял  в  кулак
Афоня-кузнец.- Прошка косится, да чего уж теперь... Делов там еще не на один
день.
 - Нам, татарам, все равно на Русь итить,- засмеялся  дедушко  Селиван.-
Завсегда дела находятся. То б надо, это  бы... Дак  вон и у Касьяна баба  на
последних  сносях,  пышкает,  как  квашня  перед праздником.  Тоже  надо  бы
погодить с войной. Так ли, Касьянушко?
 - Да уж  скоро б должна родить,- потупился Касьян, почувствовав, как от
этого напоминания какой-то тоскливый червь опять тошно соснул меж ребрами.
 -  Ах  ты,  осподи, грехи наши! - вздохнул и  дедушко Селиван.-  Погоди
бить,  дай  пальцы в  кулак возьму. Ох-хо-хо...  Да што  поделаешь?  Огонь с
соломой  все равно не улежится.  Так  и  война  с  нашими делами. А уж ежели
занялось, годи не  годи, а бросай все да иди. Тут уж  тушить надобно, пока и
сама изба не сгорела.
 Давыдко снова расплескал по  чаркам, мужики, оборвав разговор, согласно
выпили и тоже согласно закурили.
 Дым сизыми полостями заходил по избе, ища себе выхода.
 - А я, ребята, от посыльного слыхал,- заговорил  Никола  Зяблов,- будто
бригадир заявление в сельсовет подал.
 - Какое заявление? - насторожились мужики.
 - Ну, штоб, значит, взяли его на фронт. Вроде как по своей охоте.
 - Да ну! Иван Дронов?
 - Еще на той неделе, говорят, подал.
 - Гляди ты... А - молчок. Никому ни слова.
 - А чего б ему в дуду дудеть?
 - Ну, криворотый! Лих, лих малый!
 Мужики  поудивлялись,  покрутили  головами,  и  было  заметно,  что  им
почему-то сделалось неловко друг перед другом от этого известия. С ними было
такое,  как  если  бы они  вшестером  тужились одолеть бревно,  но так  и не
подняли, а  пришел Иван Дронов, не  шибко-то  и казист с виду, но, долго  не
раздумывая, подхватил и понес. И стало оттого совестно  и непонятно: как же,
мол, так?  И в  оправдание  своей нерасторопности  начинала  вертеться  злая
мысль, хотелось  придраться,  а нет ли тут чего, какого подвоха, по правилам
ли сия ноша поднята?
 И первым придрался Кузьма, уже заметно охмелевший.
 -  Да бросьте,  не возьмут его! Кто ж будет бригадирить?  Это  он  так,
покрасоваться. На него небось уже и бронь наложена.
 - Да не, на Ивана не  похоже,- сказал Леха Махотин.- Не такой он мужик,
чтоб козырнуть заявлением.
 - А чего ж: подал - а доси дома?
 -  Что ж  тебе, так вот и  сразу?  Поди,  еще  рассматривают бумагу-то.
Наверно ж, не один наш Иван.
 -  Посыльной говорил,  в Верхних Ставцах еще сколько-то таких,- уточнил
Зяблов,- Да из Ситного учитель.
 - Ну вот, вишь... Да по другим селам. В военкомате тоже теперь запарка.
Ну-ка, всех учти, всех сосчитай, кого брать, кого погодить.
 - Так-то,  пока рассмотрят,-  хмыкнул Кузьма,- дак я,  нерассмотренный,
поперед  их  там  буду.  Какая ж разница? Али  за то пули им особые отольют,
золоченые?
 - А  вот та  и  разница,- сказал  Леха  Махотин.- То ты  сам,  а то  по
повестке.
 - Ага...- вертанул белками Кузьма.- В хорошие набивается.
 - А ты чего ж не догадался? -  спросил Леха.- Ты б тоже, не будь дурак,
взял  бы  да  поперед  его  заявление  подал.  Глядишь,  тебе тоже  местечко
подобрали б, умнику. Два аршина на бугре. А-а! Кишка тонка! Заткнись лучше.
 -  А ты? ты-то сам чего ж не  подал? - взвился Кузьма.- Ты ж у нас тоже
всех разумней, как послухать. А сам небось первым штаны замарал...
 - Не, малый, ошибся,- усмехнулся Махотин.- Штаны мои чистые. Когда надо
- пойду. Прятаться за чужие спины не стану.
 - Ох, ерой! В земле потурой! А из земли вытащи, дак и лапы кверху.
 - Это какие  такие лапы? - посерьезнел,  насторожился Махотин.- Смотри,
друг, говори, да не заговаривайся. Как бы ты свои не задрал...
 - Ладно тебе! - одернул Давыдко шурина.
 -- А чего он, з-зануда. А то враз по соплям разживется.
 Махотин привстал, заходил скулами.
 - А ну, давай выйдем...- сдавленно проговорил он.- Пошли, гад!
 - Сядь, Алексей,  нажал  на его плечо  Афоня-кузнец.-  И ты, Кузька, не
скотничай. Не гни на людей напраслину Пока нечего  корить друг дружку... Кто
подал,  кто  не подал... Еще  только  за столом  сидим... Кто  ж был к этому
готовый? Тут и с мыслями еще  не всякий совладал. Люди мы невоенные,  у  нас
вон земля да хлеб на уме... Генералы, и те небось затылки чешут, не знают, с
какой карты лучше зайти, какой  бить, а  какую при  себе держать. С какой ни
пойдут, все не козырь... Все не наш верх...
 - Да уж не козырь, это верно,- проговорил Давыдко.
 -  Вот  у меня  в кузне,- продолжал Афоня-кузнец,-  на што уголь горюч,
железо варит, и  то не сразу разгорается. Его сперва раздуть надо, а тогда и
железо суй. Так и это дело. Не всякому человеку вдруг на войну собраться. Не
его  это  занятие.  Ивану,  поди,  жизнь  тоже не копейка..  Как-никак, трое
пацанов. Наверно, ночи покрутился, посмолил табаку. И нечего, Кузьма, чепать
его понапрасну.
 - Иван партейный,- напомнил Никола Зяблов.- Может, ему так предписано.
 -  Всем предписано,-  сунул  бровями Афоня-кузнец.- Да не  всяк,  вишь,
горазд.
 И опять помолчали  мужики,  отрешив  себя  друг  от  друга.  Кузьма, не
дожидаясь  череда,  потянулся за бутылкой, налил себе одному  и единым махом
выглотал.
 - А я так,  ребятки, на это скажу,- встрял в  спор дедушко Селиван.- На
войну што в холодную воду - уж лучше сразу. Верьте моему слову. А то ежели с
месяц  так-то просидеть  - голова не своя, в поле  не работник, дак  маета с
думой хуже вши заест. Еще и не воевал, а уже вроде упокойника. А сразу - как
нырнул. Штоб душа не казнилась. Да и баб не слухать.
 - Не говори! - мотнул чубом Леха. Был он хотя и ряб скуластым калмыцким
лицом, но смоляной чуб в тугих завивах красил мужика пуще дорогой шапки.- Не
говори,  дедко!  Вторую  неделю  война, и вторую  неделю моя  Катерина ревмя
ревет. Садимся есть - голосит, спать ляжет - опять за свое. И все  глядит на
меня, вытаращится  и  глядит,  будто  я  приговоренный  какой...  А давеча,-
усмехнулся Леха,- когда бумажку вручили, как взялись обе, Катерина да бабка,
как наладились в две трубы, аж кобель  на цепи  не выдержал. Задрал  морду и
тоже завыл. Хоть из дому беги.
 Лехины шутливые слова про кобеля, однако, заставили всех опять запалить
цигарки. Касьян тоже закурил и, отвернувшись, засмотрелся в окно, где текли,
текли себе, как сон, белые бездумные облака.
 Почуяв  неладный  крен, дедушко  Селиван встал со своего места и бочком
пробрался по-за тугими спинами мужиков.
 - Э-э, ребятки! Не вешайте носов! - сказал  он бодрецой.- Не те  слезы,
што на рать, а те, што опосля. Еще бабы наплачутся... Ну да об этом не след.
Улей-ка, Давыдушко, гостям для веселья!
 И,  остановившись  позади  Махотина и  Касьяна,  обхватив их за  плечи,
затянул шутовской скороговоркой, притопывая ногой:

 Ах вы, столики мои, вы тесовенькие!
 А чево ж вы стоите не застеленные?
 А чево ж вы сидите, хлеба-соли не ясте?
 То ль медок мой не скусен, то ль хозяин не весел?

 Но тут же откачнулся от обоих, мотнул бородкой с веселой лихостью:
 - А то мне, дак так: али голова в кустах, али грудь в крестах!
 - Ага...  Давай, дед, давай...-  Кузьма, заломив луковую плеть, потыкал
ею в солонку.- Ага...
 - Ась? - не уловил сразу Селиван Кузьминой усмешки.
 - Ага, валяй, говорю.
 - Вроде и не гусь, а га да га,- отшутился дедко.- Ты к чему это, милай?
На какую погоду?
 - А так...- Кузьма  пожевал лук вялым  непослушным ртом.- Хорошо с печи
глядеть, как медведь козу дереть...
 -  Ой ты! - Дедушко Селиван  изумленно  хлопнул обеими руками по пустым
штанам.- Глянь-кось, экий затейник! Али я этого не  прошел? Было мое время -
и я с рогатиной хаживал. Ходил, милай, ходил! Да вот тебе, хошь, покажу...
 Задетый  за  живое   насмешливым  хмыканьем   Кузьмы,  старик  проворно
спохватился к шкафчику, задвигал, зашебаршил в нем утварью и пожитками.
 - Сичас,  сичас,  сынок,-  бормотал он  между распахнутых дверец.-  Дай
только  отыскать...  Где-сь тут  было  запрятано. От  постороннего  глазу...
Никому  не показывал  и  сам  сколь уж  лет не  глядел...  А  тебе покажу...
покажу... Штоб не корил попусту... Ага, вот оно!
 К  столу он  вернулся с  тряпичным  узелком и,  все  так же присказывая
"сичас, милай, сичас",  трепетно-нетерпеливыми  пальцами  начал  распутывать
завязки.  Под тряпицей  оказалась еще и бумажная обертка, тоже  перевязанная
крест-накрест  суровыми  нитками,  и  лишь после  бумаги на  свет объявилась
плоская жестяная баночка - посудинка из-под какого-то лекарского снадобья.
 - На-кось, Кузьма Васильич, ежли веры мне нету... На вот погляди...
 Кузьма пьяно, осоловело смигивал, некоторое время смотрел на протянутую
жестянку с кривой небрежительной ухмылкой.
 - Ну и чево?
 - Дак вот и посмотри.
 - А чево глядеть-то?
 Понуждаемый взглядом, Кузьма все ж  таки  принял жестянку,  так  и  сяк
повертел ее в руках, даже зачем-то  потряс  над ухом и, не заполучив изнутри
никакого отзвука, отколупнул ногтем крышку.
 Коробка  была  плотно  набита овечьей  шерстью,  длинными,  от  времени
пожелтевшими прядями.
 - И чево? - вызрился, не понимая, Кузьма.
 - А ты повороши, повороши,- настаивал дедушко Селиван.
 Кузьма недоверчиво, двумя пальцами подцепил верхние прядки, под ними на
такой же шерстяной подстилке покоился крест...
 Было  видно,  как  у  Кузьмы  медленно,  будто не  прихваченная засовом
воротняя половинка, отвисала нижняя губа.
 Мужики потянулись смотреть.
 Квадратный,  с  одинаковыми  концами крест был широколап  и  присадисто
тяжел даже  с  виду.  Из-под  голубоватой  дымки налета  пробивался какой-то
холодный  глубинный  свет  никем  не  виданного  металла, и,  как от всякого
давнего и  непонятного  предмета,  веяло  от  него  таинственной  и  суровой
сокрытостью минувшего.
 Его разглядывали с  немой сосредоточенностью и так же  молча и  бережно
передавали  из рук  в  руки.  Забегая  каждому  за  спину,  дедушко  Селиван
заглядывал из-за плеча, чтобы уже как бы чужими  глазами  взглянуть на давно
не извлекавшуюся вещицу. Он и  сам уже почти не верил этому своему обладанию
и по-детски трепетал и удивлялся тому, что с ним когда-то было  и вот теперь
и ему, и всем открылось воочию.
 - Орден, што ли?..- наконец с сомнением предположил Леха.
 -  Егорий,  сыночки,  Егорий!  -  обрадованно закивал  дедушко Селиван,
задрожав  губами.  Гла