стол садиться,  не  знаешь,  но вечерами...  Она характерная,  заводная,  ну ни
минуточки в  покое не  посидит...  Так  до  жизни жадает,  завидки берут...  То
валтасаровы пиры устраивает,  всех греческими богинями одевает да  царями...  А
иной раз лазори встречать удумает на  реке...  Музыканты из немцев играют,  все
вокруг пляшут...  Весело!  Баюны сказки рассказывают дивные,  гиштории Разные о
мудрецах да царях древних...  Такие кудесы! Перестань, Ванюшка, не лезь, сам же
интересы свои недавними словами выводил!  А потом вдруг таку диковину завела на
французский манер -  тиатр называется. Это она, сказывала, в Версале подглядела
у  ихнего короля.  Что за тиатр?  Это,  Ванечка,  когда на сцене пиесы разные в
лицах представляются...  К примеру, ставили "Пещное действо" с пением виршей на
разные  голоса...  А  когда  государь по  осени  приезжал,  то  представили ему
"Нравоучительное действо о  распутном сластолюбце Дон-Жуане,  или Как его земля
поглотила"...  Там и  мне довелось сыграть личину одну,  служанку,  правда,  не
барыню...
 А потом говорить стали, что государь меня замуж отдать решил, он, говорят,
и жениха мне уже приискал.  - Анастасия судорожно вздохнула и прижалась к Ивану
сердито.  -  Уж я плакала, плакала, все глаза выплакала, что ж за судьба такая,
за одного нелюбимого отдали, а теперь вдругорядь за такого ж идти...
 Мягков  приподнялся на  руке  и  принялся  целовать жену  в  увлажнившиеся
грустью глаза.
 - Что ж не глядишь? - спросил он тихонько, опускаясь губами ниже.
 - Ох,  Ванечка! - Сильные руки обвили его шею. Славная и сильная поморская
женщина была  в  женах у  Ивана Мягкова,  даром что  государю названая дочь.  -
Боюсь...
 Оприкосить боюсь...  Сглазить она  боялась!  Иван засмеялся и  еще шибче и
задорнее  стал  целовать любимую,  исподволь подбираясь к  грудным  сокровенным
местам,  что похожи были на  разлетающихся в  стороны белых голубей,  но в  это
время,  к великой печали обоих, в прихожей загремело поганое ведро и послышался
голос Раилова.
 - Не было в нашей жизни печали,  -  с беззлобной усмешкой сказал Мягков, -
так черт братца принес!
 Многое им  было нужно рассказать друг другу про свою пронесенную по  свету
тоску и любовь,  но ведь и жизнь семейная одним днем не кончается,  будет у них
еще время пожалобить друг друга да потомить муками сердешными.
 А  может,  и  зазря капитан-лейтенант Раилов семейный покой брата нарушил,
может,  и  потерпеть бы  ему самую малость -  кто знает,  какая она,  жизнь,  у
военного человека:  сегодня любви предаешься,  а  завтра за государя и  отчизну
живот свой в неравном бою сложишь.

2. МОРСКИЕ БУДНИ ПОД АНДРЕЕВСКИМ СТЯГОМ

 Государь Петр  Алексеевич миру от  своего августейшего шведского братца не
дождался,  оттого и  флоту  русскому досталось трудом ратным викторий добывать.
Еще  в  мае  1708 года государь отрядил шаутбенахта Боциса к  городу Боргау.  В
составе русской эскадры был и  "Посланник" с  тайным орудием возмездия на борту
своем.  Военная  кампания получилась славной  -  город  спалили  до  основания,
окрестные деревеньки такоже,  в  морских маневрах захватили и пожгли пятнадцать
торговых судов,  из  коих три пришлось на долю экипажа "Садко",  действовавшему
уже довольно сноровисто и  привычно,  -  сказывалась долгая выучка.  Пока Боцис
злодействовал   на   водах,   полковники   Толбухин   с   Островским   разоряли
неприятельские деревни на побережье.  Воротясь,  Боцис с великолепной наглостью
прошел  мимо  шведского флота,  стоявшего у  Березовых островов,  дразня шведов
доступностью парусов,  но нет -  не рискнул неприятель идти вдогон за кораблями
русской эскадры.  По предложению капитана Бреннеманна экипажем "Садко" устроена
была напоследок славная диверсия против шведского баркентина,  но и  сию потерю
шведы  приписали  взрывам  пороховых погребов,  нимало  не  озаботясь возможным
нахождением тайного  неприятеля в  бухте,  где  покачивались на  ленивых волнах
шведские корабли.  Самодвижущаяся мина  изобретения тектона  Курилы  Артамонова
удачно пущена была  мичманом Суровикиным и,  пронзив водную гладь,  вонзилась в
борт  шведского корабля похожим на  острие  пики  носом  аккурат под  пороховым
погребом.
 - Ага!  - радостно вскричал голый по пояс Григорий, потрясая кулаками. - В
самую забрюшину угораздил!  Ваня,  родной,  дай гляну в трубку,  как эта гадина
тонет!
 - Ты,  Гришка,  руками  меньше маши,  -  досадливо поднял голову от  стола
капитан-лейтенант Раилов. - Не дай Бог, свечи загасишь!
 Гребцы ничего не  сказали,  переглянулись,  плюнули в  мозолистые ладони и
взялись за весла.  Время было возвращаться к "Посланнику",  который покачивался
на волнах у самого горизонта.
 Как бы  то  ни было,  а  суровикинских крестов на корпусе славной подводки
прибавилось после этого похода вдвое против прежнего,  и тайна подводного судна
разглашена не была.
 По возвращении на борт Суровикин с  отменным показным равнодушием принимал
поздравления.
 - Кабы не боязнь командиров наших,  - хвастливо сказал он в кают-компании,
- я б в одиночку флот Карлы перетопил и досточек на воде не оставил бы!
 Гребцы в кормовой каюте посланника пили горячий грог -  отогревались после
переходов длительных в холодном море. Мужики неторопливо судачили промеж собой,
плата за морские подводные плавания выходила достойная,  несравнимая с тем, что
выходило на промысловых щкунах Кемского побережья,  а потому о семейном будущем
беспокоиться было нечего даже если и  выходило мужикам не вернуться,  то семьям
их и  потомкам даже выходило жить в  достатке,  а коли деньги в рост давать или
продажей лаковых миниатюр либо пеньки в  столицах заняться,  то и более хватило
бы.В  каютке  капитанов Мягкова  да  Раилова  произошли существенные изменения.
Ежели ранее лаковая миниатюра с  прелестным женским отображением лишь у Раилова
стояла,  то  ныне таковою и  брат его Иван Николаевич обзавелся.  И  не чурался
более разговоров о  семейной жизни,  более того,  об оной жизни говорил с явным
удовольствием и перед Яковом брюхатостью своей Анастасии похвалялся  по срокам
получалось,  что  снова  он  брата  своего  обошел  -  ему  доставалось  первым
потомством обзавестись.
 В  Петербурге Анастасия прожила более месяца,  а когда выпало флоту в море
отправиться,  Иван  Николаевич дражайшую половину свою  от  греха  и  соблазнов
отправил в  отцовскую усадьбу.  Из  дома  отцом  с  матерью отписано было,  что
невестка пришлась всем по нраву, а уж с Варенькой Аксаковой-Мимельбах стали они
закадычными  подружками,   даже   диковинный  тиятр  из   крепостных  принялись
организовывать,  чтобы  поставить пиесу "Бахусовы гости",  написанную столичным
пиитом Петровым.  Анастасия же  корявым,  неустоявшимся еще почерком уведомляла
мужа своего Ивана Николаевича,  как  хорошо ей  в  доме его  родителей.  Она им
полное уважение оказывает и  все  списки по  приданому,  дарованному государем,
передала,   а   в  конце  письма  неловко  сказывала  о  возможном  прибавлении
мягковского семейства,  коего по  подсчетам ее  следовало ожидать было к  концу
февраля 1709 года.  Зимнему месяцу капитан-лейтенант Мягков сильно обрадовался,
холода сулили ему пребывание в отчем доме.
 Возвращение в родную гавань добавило радостей.
 Дома у Мягкова да Раилова, хоть и в сравнение не шли с имением светлейшего
князя да  прочих видных бояр да  дворян,  достроены были и  радость новым своим
владельцам доставили неописуемую.  Раилов утрами похаживал по дому в  халате да
шапочке войлочной с  кисточками и  все прикидывал,  в  коей комнате ему спальню
устроить,  а где детскую поместить. Впрочем, и Иван Николаевич Мягков от него с
домашними прожектами не отставал.  А  вот в  доме Суровикина Григория случилось
событие,  коие и  радостию не назовешь,  и  горем считать стыдно -  было у него
очередное прибавление в семействе. Дети, они, конечно, цветы жизни, как пишут в
вечных скрижалях своих пииты,  да  вот  только когда их  шибко много,  от  этих
цветов,  бывает,  и  голова болит.  А  голова у мичмана Григория Суровикина и в
самом деле побаливала.  И  не  только от  семейных хлопот да  похмелья какого -
сказывалась полученная контузия, порою боли бывали столь жестоки, что на стенку
хотелось лезть,  и  многочисленные доктора и  лекари  из  заполонивших Северную
Аврору немцев не помогали.
 А  капитан Бреннеманн радовался свиданию с женой своей Амалией и с детьми,
по-немецки аккуратно одетыми и вежливыми. Уж как они книксены делали - пожалуй,
никто из дворянских детей состязаться с ними не мог. Ловко у них все выходило и
естественно,  словно в своем Брауншвейге они не к мещанскому сословию приписаны
были, а при дворах с рождения обретались.
 Радовали и  политические события.  Башкирский бунт  усмирили простительной
грамотой,  баталии  сухопутные  со  шведами  оказались  в  достаточной  степени
победными,  а булавинские мятежники отогнаны от Азова.  До окончательной победы
над  мятежником было еще  далеко,  но  жестокость князя Долгорукова,  чьи  суды
шныряли на донских землях,  творили расправу,  давали немалые надежды на скорую
викторию и над врагом внутренним.
 В  Петербурге внимательно следили за событиями на западных границах.  Карл
опять перешел через Днепр,  взятый в  плен  швед подтвердил,  что  государь его
намерен идти на Москву. К тому времени он уже немало потрепал Аникиту Репнина с
полком его.  Петр прибыл к  войску.  По прибытии получил он сообщение о  смерти
атамана Булавина в Курске, сию радостную весть он отпраздновал, наказав письмом
Долгорукому обласкать Черкасск петлями. Сам же продолжил маневры.
 Наконец под Лесным шведы и  русские сошлись в  яростном бою.  Русские были
злы,  они ударили в штыки да палаши, и лишь ночь да случившаяся непогода спасли
остатки  шведского войска.  Славный  шведский полководец Левенгаупт почти  один
явился к королю с известием, что русские его разбили.
 Узнав  о  сей  славной  виктории,  Григорий  Суровикин  досадливо сплюнул:
товарищи его по Дону в  бою добывали звания и  богатство,  а  он отсиживался на
берегу, суровая непогода держала корабли в портах.
 - А што,  господа капитан-лейтенанты,  -  спросил он,  - лестно ли вам без
дела слоняться, когда другие живот за отечество кладут?
 - Ты,  Гришка,  не особливо буянь,  -  остерег его Мягков.  - Ну как все в
Малороссию шведа добивать кинемся,  кому  тогда город защищать,  ежели незадача
какая настанет?
 - Государь  в  Смоленске  торжества над  неприятелем празднует,  -  упрямо
сказал Суровикин,  -  а  мы здесь,  словно солонина в  бочке,  тухнем.  Стыдно,
капитан-лейтенанты!
 - Стыдиться нам нечего,  -  рассудительно сказал Яков Раилов и  отбросил в
сторону "Ведомости".  -  У  каждого своя служба,  мы  тоже в  лето без  дела не
сидели. Сколько ты, Гришка, на борту новых крестов изобразил?
 - Люди отличия получают,  -  пробурчал казак,  -  а  мы здесь ровно монахи
скуфейкой блох по кельям бьем.
 В   память  победы  под   Лесным  выбито  было   две   медали,   сидельцам
петербургским,  увы,  недоступные.  Григорий Суровикин был честолюбив и  жаждал
отличий. Да и с деньгами, по правде сказать, у казака негусто было, а просить в
долги у товарищей он считал делом недостойным и противным чести.  Тем более что
довольно  великая  часть  денежных  сумм  оставлена была  в  картежных играх  в
заведении немецкого купца Августа Тетельбойма.
 Капитан-лейтенант Мягков с казаком в глубине души своей был согласен.  Ему
тоже наскучило стояние в гавани и бесцельное времяпровождение на берегу.  Осень
была уже,  а  отпуском и  не пахло.  Лед на заливе не стал,  а от подлого шведа
всего  можно  было  ожидать:  возьмут да  и  нагрянут одночасно -  из  пушек по
строениям попалить да корабли, на рейде стоящие, при великой удаче пожечь,
 Но  -   хрен  ему,   шведу!  В  крепости  на  Котлин-острове  ставились  и
пристреливались  медные  пушки  "единороги"  да  "медведи".  С  такими  пушками
неприятеля страшиться !  недостойно.  Да, господа, сам Бог на защиту Петербурга
выступил  -  пушки  были  отлиты  из  колоколов валаамовских монастырей.  Такие
промазать никак не  способны,  уж  коли звонить не могли,  так иными громами до
Божьих высот доставали!

3. МЕДАЛЬ ЗА ПРЕДАТЕЛЬСТВО

 Нет,  не  зря Петр Алексеевич имел подозрение на  старого гетмана Мазепу..
Предал,  предал государя,  старая грязная собака!  Ушел к шведу,  бросив войско
свое на бегство и издевательство неприятеля! Двадцать один год верность хранил,
а при гробе, блядьин сын, измену затеял! И это за любовь и уважение государево,
ведь никаким доносам на него Петр не верил. Помилуй Боже сего старого человека,
быть ему в скором времени в кандалах и на плахе!
 В  гарнизоне Петербурга о  дошедшей  измене  гетмана  говорили глухо  и  с
осуждением.  Более обсуждали связанную с  тем затею государя.  Вроде бы повелел
Петр Алексеевич иуде чугунную медаль отковать. Толком никто о сей медали ничего
не знал, но споров было предостаточно. Кто говорил, что медаль сия будет весить
три пуда, чтобы голова изменника в покорности перед государем клони-
 лась,  а  кто  уже говаривал,  что медаль весом будет и  победе _  пудиков
шесть, ей-ей!
 - Да ты что,  -  упорствовали спорщики. - Загнул ты, брат! Шесть пудов! Да
это ж столько купчиха дородная весит!  Представь себе,  стоишь кавалером,  а на
груди у тебя купчиха висит!
 Некоторым сия достойная картина нравилась. А неплохо бы, ха-ха, с купчихой
на шее... Лишь бы купчиха в достатке была, деньге счету не знала. Вон, Митрофан
Простаков в согласии с такой купчихой...  Согласен, Митрофан? С голой? А на кой
она сдалась,  одетая-то?! Поручик Митрофан Простаков смущенно помалкивал, но по
глазам его блестящим видно было,  что шестипудовая медаль ему без надобности, а
вот с купчихой достойной... Эх, где наша не пропадала!
 - Баю я,  - со смешливой раздумчивостью сказал мичман Суровикин, - с такою
наградою топиться сподручно.  Встал на  планшир,  перекрестился для отважности,
булькнул, и кругов опосля тебя не останется!
 Собравшиеся в трактире засмеялись.
 - Так  ему,  иудиному семени,  -  сказал гардемарин Лютиков.  Был  он  юн,
осьмнадцати не исполнилось,  и  оттого выглядел без париков весьма молодо:  две
красные щеки, два оттопыренных уха и любопытствующие голубенькие глазонь-ки, по
причине выпитого собранные в кучу.  - Нам бы только государь приказал, мы б его
и без медалек срамных за борт булькнули со всем удовольствием.
 Суровикин с небрежностью оглядел гардемарина.
 - Таким самим со  строжкостью по палубам ходить следует,  -  сказал он.  -
Неровен час случайной волною смоет!
 Сам гардемарин не  обиделся,  обиделось выпитое им.  Лицо молодое постыдно
покраснело, нос заострился, и гардемарин выпалил:
 - Должно быть,  мичману не единожды доводилось в  сражениях с  неприятелем
биться,  столь он ловок. Токмо не приходилось его на пушечных палубах видеть на
море,   не  иначе  мичман  наш  в  иных  баталиях  отличился,  искусным  языком
рассказчика созданных...
 До  дуэли,  слава  Богу,  не  дошло,  а  зуботычинами  спорщики  изрядными
обменялись. Только гардемарин против мичмана все равно что пищаль или мортирица
супротив осадного орудия! И гадать не след, кто в победителях оказался. Что же,
на  гауптвахте Григорию Суровикину пребывать привычным было,  не  то,  как  его
супротивнику гардемарину Лютикову,  коий не знал даже,  с  какого конца к нарам
подступаться,  а  посему  с  завистью  прислушивался к  женскому  воркованию да
сладостному любовному гомону  в  камере  обидчика.  Привычен  был  лик  мичмана
гауптвахтной команде, потому ему и послабления малые делались.
 - Ишь,  гуляет,  -  небрежно кивнул  Лютиков  в  сторону смеха.  -  Знать,
государевы законы не мичману писаны!
 - Господину  гардемарину  язык  бы  малость  прикусить,  -  сурово  сказал
караульный,  дремавший у  стола,  не  снимая треуголки и  не расстегивая ворота
кафтана. - Вестимо, по незнанию да молодости господин гардемарин вольность себе
в  изъяснениях позволил,  иначе бы  лик свой юный в  сохранности содержал бы да
вместо  гауптвахты  сей  час  перед  девицами  бы  павлинил.   Наукам  господин
гардемарин обучен  достаточно,  а  уважению  к  заслуженным людям  ни  в  каких
Голландиях не научишь, им в службе пропитаться надо...
 Гардемарин вспыхнул.
 - Это сей смуглявый в заслуженных ходит?  - язвительно поинтересовался он.
- Да ему с  цыганским табором кочевать,  а  не государю на море славу добывать.
Никогда не  поверю,  что  сей  мичманок славными делами флоту известен!  Наветы
навьи!
 Караульный покачал головою в треуголке.  -  Да ведомо ли тебе,  что мичман
Суровикин на оной гауптвахте в старожилах обретается?  - сказал он укоризненно.
- Вы  еще  в  куклы с  сестрами единоутробными играли,  когда сам  государь его
званием бомбардира жаловал и в щеки вот в этой камере целовать изволил!
 - Прямо в  камере?  -  не  поверил гардемарин,  однако ж  лицо его при сем
ехидном  вопросе  изрядной  пунцовос-тью  налилось.   -   Клевету  наводишь  на
государевы дела,  только ему по  равелинам расхаживать да  узников бомбардирами
жаловать! За какие ж великие заслуги почет такой мичману выпал?
 Караульный снял  треуголку  вместе  с  париком  и  обнаружил уже  тронутую
плешиной голову.  Видно было,  что караульный в годах,  может быть,  даже еще в
стрельцах службу начинал,  до московского топорения,  в коие немало бунтовщиков
из стрелецких полков на плахе голову сложили.
 - О  том  неведомо,  -  сказал старый воин,  -  вот токмо слышали мы,  что
радовался государь,  говоря,  де,  крепеньким табачком  мичман  Суровикин шведа
угощает, от того табачку голова у неприятеля изрядно кружится... Да что же мне,
соловьем перед господином гардемарином заливаться,  тот сам все увидит,  солнце
еще  на  закат  не  зайдет,  как  за  мичманом  товарищи  придут,  а  господину
гардемарину наказание быть от первого дня до последнего.
 Гардемарин Лютиков недоверчиво усмехнулся.
 - Брешешь ты, старый пес, - сказал он. - Уставы для всех одинаково писаны.
 Может, уставы писаны для всех, но вот читают их по-разному.
 Едва  грация  легкомысленная выпорхнула  из  вынужденной  обители  мичмана
Суровикина,  как за  мичманом и  в  самом деле прибыли.  И  не кто-нибудь,  два
капитан-лейтенанта  с  помощником начальника караула  пожаловать изволили.  При
шпагах и табакерках, табачком из коих они брезгливо занюхивали затхлые тюремные
запахи.
 - Эх,  Гришка,  -  услышал гардемарин Лютиков с  великой досадою и  тайной
завистью.  -  Не малый же ребенок, не Степаша Кирик, тот и то посолиднее будет.
Никак тебе неймется,  господин мичман!  Что  на  сей раз выкинул,  какую комедь
отчудил?
 - А-а,   -  лениво  ответствовал  казак,  -  ваша  правда,  с  молокососом
вздумались разговоры о политике вести, вот и не сдержался, глупости да дерзости
мальчишеские выслушивая.
 Ах! Гардемарин Лютиков единым махом крепко сжал ,
 кулаки  да  скулы,  обидчивые желваки  по  юному  его  лицу  загуляли,  но
услышанное следом было  столь  непонятным,  .  что  юноша оторопел малость и  в
недоумение великое пришел.
 - Будет  тебе  за   то   наказание,   Григорий,   -   сказал  темноволосый
капитан-лейтенант,    который   и   на   простой  погляд   казался  разумнее  и
рассудительнее своих спутников.  -  Ты вроде бы о степных просторах тосковал, о
ратных подвигах размышления выказывал?  Так быть по сему,  государь приказывает
явиться нам с тобою в ставку свою. Видать, на суше нам дело найдется. Сегодня ж
и отбываем!
 И мичман Григорий Суровикин привычно до срока покинул гауптвахту,  оставив
гардемарина Лютикова в  смятении:  да что ж  это в отчизне родимой затеивается,
коли морских офицеров государь в степные просторы истребует?



 * Глава одиннадцатая *

1. СЕМЕЙНЫЕ ХЛОПОТЫ

 Сладки снежные сугробы в тульских лугах, загадочны леса, осыпанные шапками
снега.  Раздолье! И речка Осетр прозрачно замерзла, так что виделись подо льдом
лениво  шевелящие хвостом и  жабрами голавли.  А  борзые у