ке.  Правда, минный отсек до сих
пор не трогали,  да и  незачем пока то было -  все равно без мин,  чего попусту
суетиться да щели лишний раз уширять.  Да и  пловца на должность минерскую пока
не подобрали. Говорят, что поручено сие действо было Тихону Никитичу Стрешневу,
входившему в  Воинский совет,  но  Стрешнев запаздывал,  все  искал  отчаянного
малого  с  Дону.  А  может,  и  нашел  уже,  да  пловец  с  донских  берегов до
Архангельска пока не добрался. Что и говорить, путь-то неблизкий!
 Пока  они  поморскому  говору  учились  да  к  подводке  приноравливались,
государь Петр Алексеевич занимался воинскими приготовлениями.  На  реке Яузе по
собственноручно  начертанному  плану   приказал  выстроить  первую   в   России
гошпиталь,  выписал  для  нее  иностранных  лекарей  и  учредил  при  гошпитале
анатомический театр.  В  лесах  воронежских для  будущих  кораблей строевой лес
валили.  Заводчане пушки  лить  начали,  только вот  с  медью  пока  беднова-то
выходило,  чтобы  бронзу  сготовить  и  "единорогов"  да  "медведей"  отлить  в
потребной достаточности.
 Карл,  нисколько не  озаботившийся приготовлениями русского  царя,  еще  в
начале  года  осадил  Гродно  и  разгромил Шуленберга.  Бывшее совместно с  ним
русское войско стояло более четырех часов,  после чего часть отошла в Саксонию,
а остальные погибли:  Рейншильд, тварь поганая, командовавший шведами, приказал
колоть  русских клали одного на одного и кололи,  не глядя,  штыками и ножами.
Захлебнулись кровушкой, что ж Ты, Господи, удачи русским не дал?!
 В  апреле Петр  Алексеевич прибыл в  Петербург,  где  были уже  поставлены
многие строения, завершено адмиралтейство, заведены трактирные и питейные дома.
До  будущих красот Северной Авроры было пока еще далеко -  все здания брусчатые
или  мазанковые.  Да  ведь лиха беда -  начало,  Рим  великий и  тот  не  разом
строился.  Осмотрев город, Петр провел смотр всем своим кораблям, которые вывел
к Котлину.
 Первого мая случилось солнечное затмение, но суеверий и страха было менее,
чем обычно.  Петр заранее позаботился о том и разослал всем начальникам войск и
воеводам письма для расславления научного явления,  наблюдавшегося в  небе.  Но
находились и  такие,  что  в  затмении видели  знамение недоброе и  вновь  лихо
поминали государя,  шуршали недовольно,  словно  потревоженные уборкой запечные
тараканы.  Царь на сии попреки внимания не обращал:  подневольному люду и в раю
худо!
 То тут,  то там в Малороссии, а то и в самой России появлялись зажигатели,
подосланные шведами.  Нескольких поймали даже в  Азове и  Воронеже,  что крепко
рассердило государя. Зажигателей, правда, повесили, а обида царева осталась.
 Именно  в   те  дни  и  пришло  государево  письмо  на  имя  подполковника
Востроухова.  Государь интересовался -  как? Востроухов показал письмо Куриле и
мичманам и сообщил,  что государю даден ответ о полном благополучии в делах,  а
господам мичманам проставлена самая высокая оценка во  всех их начинаниях.  При
словах этих  Иван  Мягков густо покраснел,  а  Яков неопределенно хмыкнул,  дав
подполковнику понять,  что  прекрасно сознает,  каков отзыв в  действительности
оным подполковником дан государю.
 Никто из  них еще не знал,  что шведский король Карл пошел к  Волыни,  что
Петр,  основав в Петербурге крепость,  первый камень которой положил митрополит
Стефан,  а второй -  сам государь,  отправился на "Штандарте" до Нарвы и оттуда
сухим путем прибыл в Смоленск.
 5  июля Карл со  своим войском появился уже  в  сорока милях от  Киева,  к
которому  отовсюду  подтягивались  русские  войска  под  командованием Огильви,
Алларта и Чам-берса. Репнин уже был в Киеве с государем.
 Однако тревога оказалась ложной.  Карл обратился к саксонским границам,  а
малый отряд его  приняли за  войско вторжения,  что и  послужило основанием для
случившегося заблуждения.  Можно  было  бить  отбой,  но  Петр  сему  не  шибко
радовался и войскам повелевал держаться в готовности. Дурак легкомысленный лишь
станет спиной к  опасному в  холод медведю-шатуну,  к  которому Петр Алексеевич
ровнял царственного братца.

3. УЧИТЬСЯ, УЧИТЬСЯ, И ЕЩЕ РАЗ О ТОМ ЖЕ

 Братья же все более осваивались с подводкой.
 Теперь им  уже  нравились короткие,  но  постепенно становящиеся все более
длительными погружения.
 Как быстро охватывает темнота!
 Подводка с  шумом  погружается в  толщу зеленоватой мути.  Через некоторое
время  вода  начинает светлеть,  в  окна  видны становятся подводные тропинки и
луга.  С  обеих  сторон  колышатся настоящие леса  морской  капусты.  Широкие и
длинные, немного увеличенные водой, ламинарии полощутся на невиданном подводном
течении,  и  края их  золотисты от солнечных лучей,  пронзивших толщу воды.  По
длинным листьям оных водорослей движутся какие-то  розовые существа.  В  желтом
песке торчат большие белые раковины.  Чуть дальше на  глубину -  лес  оранжевых
толстопалых рук.  Это  безмолвно  застыли  сказочным неизведанным садом  губки.
Среди  губок  и  ламинарий тоненькие стрелки  рыбок  полощутся -  малек  сельди
кормится.
 Иной раз Иван приказывал гребцам замереть,  и  все толпились у  стекол,  с
интересом разглядывая подводный мир.  Первоначальный страх  давно  уже  уступил
место жгучему любопытству.
 - Ах,  кабы на  этой подводке не мины таскать да лазутчиков перевозить,  а
наукою заняться,  -  вздыхал Яков.  -  Сколько же  невозможных открытий было бы
сделано во славу государства Российского!
 - Погоди,  -  успокаивал  брата  Иван.  -  Вот  побьем  шведа  да  турков,
разберемся со всеми,  кто государю палки в колеса ставит, вот тогда и займешься
ты,  Яшка,  своею наукою.  А  по мне -  нужное дело делаем,  изобретению Курилы
великое будущее уготовано!
 - Тебе б все стрелять,  Ванечка, - с сожалением глянул мичман Раилов. - Не
грабежами да  войною будет  произрастать в  грядущем государство Российское,  а
просторами вот  этими подводными,  что от  глаз всех живущих на  Земле пока еще
сокрыты!
 Гребцы помалкивали, но на Якова глядели с одобрением, нравились им весомые
слова Раилова.  Причин тому было много,  гребцы люди мирные.  Рыбу ловить,  мир
познавать - на это они согласны, а вот кровь безвинную человеческую проливать -
не желали.
 - А  может,  время такое придет,  когда подводки Курилы по  всем  морям да
океанам плавать будут, - с мечтательностью сказал Яков. - Столько тайн мирового
океана людям откроется! Такие подводки будут! На сто весел!
 - Это ты хватил,  - засмеялся Иван. - Чтоб такую ораву гребцов прокормить,
с этакой подводкой целые амбары с харчами придется нырять заставить!..
 Постепенно  выявлялись  и  прибавлялись к  открытым  достоинствам подводки
различные и многочисленные недостатки.
 В холодные дни внутри судна не могло быть искусственного жара, и одеваться
приходилось тепло всем,  за исключением гребцов,  которых весла грели.  Спертый
влажный запах дерева и пота пронизывал все.  Подводку постоянно качало, глубина
ее погружения была менее той,  при которой волнение на поверхности не оказывало
бы  на  судно  никакого  влияния.   Едва  можно  было  читать  карту,  так  как
единственный канделябр, допускавшийся на столике штурмана, света давал не шибко
много,  но  еще  более мешало,  что от  качки глаза не  могли держать в  фокусе
написанное.
 Однако главным недостатком была сырость. Да, подводка не пропускала внутрь
себя морской воды,  и  вследствие того от  дыхания на  потолке быстро сгущались
капли, которые падали сверху неприятным холодным дождем.
 - Да,  братцы! - удрученно сказал Иван, ежась от капель, попадающих ему за
шиворот.  -  Ежели бы  Курила и  от  этакой пакости нас оберечь сумел,  цены бы
нашему тектону не было! Недодумал корабельщик, в малостях не сообразил!
 Один из гребцов самовольно усмехнулся.
 - Смейся,  смейся! - ухмыльнулся и Иван. - Хорошо тебе, братец, - голым по
пояс сидишь,  потом своим умываешься!  - Он сунулся глазом в подзорную трубу, и
щеголеватые пшеничные усики  его  снова  дрогнули в  озорной улыбке.  -  Глянь!
Маркел по берегу скачет! Чистый гардемарин!
 Яков приподнялся, ласково, но настойчиво подсунул Мягкова в сторону.
 - Дай-кось гляну, - мягко сказал он.
 Коричневыми и белыми зубцами по берегу торчали скалы, выше которых стояли,
украшая зеленою хвоей безжизненность камня, высокие и стройные сосны.
 Море  отошло,  оставив прибрежную полоску дна.  В  мокром иле  копошились,
шевеля  водоросли,   горбатые  бо-коплавы.  Под  валунами  в  лужицах  пыжились
разноцветные асцидии.  Местами распускали свои лучи яркие актинии,  задыхаясь и
виясь  от  воздуха.  Голубые в  темную крапинку яйца  чаек  фарфоровыми цветами
пестрели по  склонам утесов  и  скал.  Среди  бурых  пучков водорослей медленно
изгибали свои лучи морские звезды.  Прибрежная полоса была усеяна разноцветными
валунами -  красными,  белыми,  черными,  сизыми...  Одни  напоминали спящих на
берегу  медведей,  другие  -  согнувшихся человечков,  один  вообще  походил на
диковинную двугорбую животину, задравшую вверх зубастую бугристую морду.
 Меж валунов на  лошади осторожно пробирался Маркел Плисецкий,  не выпуская
из  виду  рожок подзорной трубы,  оставляющий за  собой по  ходу подводки узкие
расходящиеся усы.
 Заметив блестящее стеклышко и сообразив,  что за ним наблюдают с подводки,
Маркел что-то  восторженно завопил,  вскинул победно руку  и  едва  не  упал  с
лошади,  шею которой немедленно охватил,  но уже обеими руками. Видно было, как
негодующе вскинулась и заржала лошадь.
 - Чистый  гардемарин!   -  ухмыльнулся  Яков,  неохотно  уступая  место  у
подзорной трубы своему капитану.
 Мягков долго смотрел в подзорную трубу, потом сказал:
 - Что-то Маркел нам сказать хочет...  Табань! - скомандовал он. - Грузы на
дно! Пустить в пузырь воздух!
 После  затхлого  обездвиженного воздуха  подводки свежий  соленый  морской
ветер  казался  сладким.  Иван  Мягков  выбрался на  палубу,  огороженную почти
игрушечными леерами, встал, чтобы лучше слышать корабельщика.
 ...ааа... ееер! - донеслось с берега.
 - Чего он? - высунулся по пояс Яков.
 - Не пойму, - пожал плечами командир подводки.
 - ...не-е-ер! - снова донесся с берега прерывистый крик.
 - Не пойму, - досадливо двинул плечами Иван.
 - Что тут не понимать,  -  сказал,  выбираясь на палубу догадливый Яков. -
Минер наконец прибыл. Кончились наши игрушки, пора уж и делом заняться!



 * Глава третья *

1. МИНЕР

 Минер был из донских казаков и  плавал как рыба.   Может быть,  даже лучше
рыбы.  Иная рыба жирна да ленива, омута за жизнь не покинет, казак же не таков.
Был  он  невысок,  кряжист,  черноглаз,  волосат и  по-южному  говорлив.  Звали
тридцатилетнего минера Григорием Суровикиным,  и  происхождением он  был из тех
хозяйственных и храбрых поселенцев,  что обосновались в свое время на реке Чир.
Казачьи кровя  Суровикина угадывались и  в  прищуре жгучих  глаз,  и  в  легкой
кавалерийской кри-воногости,  и в том,  как лузгал он тыквенные семечки,  держа
руку на  отлете и  с  ловкостью закидывая те  семена в  рот на довольно большом
расстоянии.
 Был Суровикин природным балагуром и обожал компании, где сыпал прибаутками
и разными забавными историями, не забывая, однако, вовремя опрокинуть чарку и с
охоткою закусить.  Куда в  него лезло,  только Бахус мог сказать,  да  и  то  с
натяжкою.  В  подводку Григорий Суровикин без штофа не  грузился,  объясняя это
тем, что вода холодна и организм требует сугреву. Мягков по сему поводу ворчал,
однако же до времени мирился. Пару раз в Холмогорах Григорий садился за стол со
славными своим умением выпить английскими корабельными мастерами и повергал их,
доблестные победы над собутыльниками одерживая.  Даже Джон Биггз -  и тот после
возлияний с Суровикиным три дня из дому не выходил,  душу причесывал, джином да
виски помаленьку отпаивался.  А Суровикин уже на следующий день как ни в чем не
бывало расхаживал по  поселку,  от  чарочки не отказывался и  зазывно помигивал
вдовушкам,  а увидев Анастасию,  усы распушил, как кот, сапоги с особым скрипом
надел,  и только прямое вмешательство мичмана Мягкова казака малость вразумило.
Как ни ловок был Григорий Суровикин,  а  не,  ему с Мягковым тягаться,  да и не
решился он  поперек указаний прямого начальства идти.  Тем более что начальство
то ему прямо объяснило,  что с  ним,  нахалом,  случится и чем дело закончится.
Видит Григорий -  не в себе человек и в отчаянности от того необычайной, раз по
стенке грозится размазать.  Он и отступился,  ибо приезжим был недавним,  и как
оно  все сладилось у  Анастасии с  графе-нышем большелобеньким,  не  знал и  не
ведал.
 Какое его  дело?  Нырять да  мины учиться закладывать.  Григорий и  нырял.
Правда, пока-то без мин подводных. Учился, стало быть. Тому везет, кто умеет.
 Странно было видеть казака в обтягивающей тело одежде из нерпичьей шкуры с
прослойкой из  гагачьего пуха да  в  кожаной шапке со  стеклянными глазами,  от
которой к  подводке отходил длинный пустотелый трос из провощенных и  смазанных
изнутри гусиным жиром бараньих кишок. Канат этот пустотелый подводился к каморе
с секретным артамо-новским составом,  выделяющим воздух.  Время от времени Яков
доливал в камору тайной жидкости, тому способствующей. Только поначалу никто не
верил,  что  Суровикин под Водою дышать сможет.  Гребцы даже бились об  заклад,
через которое время казак задыхаться начнет. А он - дышал. И не сразу, но скоро
довольно научился до  двадцати минут за  бортом находиться.  Особенно интересно
было из окон подводки наблюдать, как движется казак сквозь воды, листья морской
капусты в стороны раздвигая да надоедливых каракатиц размахивая.
 Выходил  он  из  подводки  следующим  образом:  сначала  в  каморке  своей
скрывался,  а  когда  та  таинственным  образом  водой  забортной  заполнялась,
Григорий открывал люк и,  шевеля руками и ногами,  выбирался наружу.  Далее ему
надо было следить за тем,  чтобы пустотелый канат его не спутался в движении за
бортом,  иначе Сурови-кин  немедля задыхаться начинал и  поначалу даже два раза
шапку с  себя  кожаную сдирал и  на  поверхность спешил,  чтобы воздуха свежего
вдохнуть. Сия неловкость в баталии или при тайной высадке на берег, неприятелем
занятый, весьма неразумной была.
 И  все  же  в  плавании казак великим искусником был.  Вскоре он  в  шлеме
кожаном расхаживал по дну морскому аки посуху, иной раз даже дразнил обитателей
подводки подбирался к круглым оконцам и обломком раковины в оные стучал.  Вид у
него был  странный,  словно бы  нечистая сила судна,  раскорячив руки да  ноги,
кружила.  Гаврилы,  оба  Николая  да  Григорий поперва  даже  весла  бросали  и
принимались истово креститься.  Николаи,  похоже, были из старообрядцев: угрюмо
посматривая вокруг,  они упрямо крестились двуперстием.  Мичмана молодые на  то
внимания не обращали,  важно,  чтобы Николаи гребли с умелостью да усердием,  а
крестятся уж пусть так,  как мать в детстве учила. Главное, чтоб крест на груди
был да Спасителя нашего чтили.
 В  свободное от  подводных плаваний время Григорий Суровикин был  рыбалкою
заядлым.  И ведь как,  подлец,  ловил? Не на уду обычную, не сеткой да неводом,
что всем привычно.  Нет, Григорий из длинной пеньки смастерил снасть, к которой
на  тоненьких канатиках десятка три-четыре  больших крюков  привязал.  Странную
свою уду завозил Суровикин на лодке и  в море ставил,  причем крючки его снасти
безо всякой наживки были.  Опытные поморские рыбалки над  ним  потешались,  де,
Гришка, на твои снасти лишь ракушек да губок поймать можно, но когда Григорий в
один  день  вытащил  белужку  пятипудовую  да  несколько  лососей,   длиною  до
подбородка ему доходивших,  то  почитай все мало-мальские рыбалки архангельские
пришли на это диво смотреть.  Некоторые,  правда,  обвиняли Суровикина,  что он
оных  рыбин  другими способами выловил да  ночью  вплавь на  крюки посадил,  но
Григорий, покуривая трубку пеньковую, что выиграл в орлец у англичан, рассказал
всем желающим,  что у него на Дону да на Волге только так рыбу и ловят. Идет на
уду белужка каспийская,  осетр,  сомы,  а  иной раз и носаря поймать можно,  из
коего любимую уху государя Петра Алексеевича варят. Тут уж и местные рыбалки по
рецепту казацкому снасти ладить стали. Завознями их называли.
 А  Иван Мягков,  поглядев,  как  Суровикин ловко в  воде руками да  ногами
машет, сказал угрюмо:
 - Хватит забавами промышлять!  Товарищи наши уже в большие чины выходят, а
мы все еще куклы ладим да играемся в них!  Давай,  Григорий, пора тебе уже мины
маркеловские осваивать.
 - Раз надо...  -  откликнулся казак,  от  которого пахло хлебной водкой да
свежей корюшкой. - За государя нашего любому супротивнику пасть порву!
 По наглому глазу его видно было - такой порвет!
 Маркеловская подводная мина  представляла собой ядро,  у  которого фитиль,
что у обычной бомбы в полете тлел,  был надежно упрятан в разъемном корпусе.  В
центре ядра находился пороховой заряд, который взрывался, чуть истлевал фитиль,
и  подрывал  пистон.  Зажигался  фитиль,  едва  дергалась  специальная терочка,
выступающая из  корпуса.  Мина  казалась безотказною.  Не  один десяток их  был
подорван Григорием - сначала на суше, а потом и под водой близ острова Кий, что
в Онежской губе.
 Когда-то  на  берег  этого  дикого  острова  выбросило  безвестного  тогда
иеромонаха  Никиту  Минова,  сына  нижегородского крестьянина,  постригшегося в
Соловецкий монастырь под именем Никона.  В  знак своего спасения Никон водрузил
на острове святой животворящий крест.  Мало того,  основал Никон здесь Крестный
монастырь,  в котором сейчас жили монахи. Давно уже не было в живых Никона, что
когда-то стал ближайшим другом царя Алексея Михайловича и патриархом всея Руси.
Но  каменная трапезная монастыря,  сооруженная после  Никона близ  Надкладезной
церкви, под которой монахи брали пресную воду, выглядела настоящей неприступной
крепостью.  К  трапезной примыкал с востока храм Рождества Богородицы с высокой
цилиндрической апсидой.  К  оной  же  пристроены  были  настоятельские кельи  и
погреба с  ледниками.  Прямо  на  берегу  зеленела обитая  тесом  кладбищенская
церковь.
 На  окружающих  монастырь  голых  скалах  непонятно  как  гнездились цветы
камнеломок -  желтые и  коричневые.  В  расселинах рос  ягель,  а  выше  стояли
молоденькие ели.  Изредка меж камней встречалось гнездо гаги:  на гагачьем пуху
несколько зеленоватых яиц,  величиной с гусиное.  У берега на камнях да валунах
белели морские желуди.  А над всем этим высились сосны, прямые, как корабельные
мачты.
 Взрывы и  высоко вздымающиеся фонтаны воды тревожили монахов.  Видно было,
как  бродят они  в  черных своих  скуфьях,  давя  выброшенных приливом мидий  и
морских  ежей.  Монахи  складывали руки  козырьком и  вглядывались в  море,  но
подводку надежно скрывала рыболовецкая шкуна, покачивающаяся на якоре.
 - Ишь тараканы,  -  весело говорил Григорий Суровикин, свесив ноги с борта
шкуны и поглядывая на монахов.  - Ишь засуетились, бездельники! Боятся бомб-то,
боятся!
 На   поросшей  черным  курчавым  волосом  груди  его   беззащитно  светлел
серебряный крестик на шелковом черном шнурке.
 - Бездельники!  -  убежденно повторил Суровикин. - Царю-батюшке служить не
хотят,  вот и отговорки придумывают,  де, не наше дело служить царю земному, мы
царю небесному служим. Небось в ледниках у них от харча полки ломятся! Курей да
свиней держат,  рыбку ловят -  вон, глядите, сетки сушатся! У-у, жлобы, Стеньки
на них нет!
 Он  плюнул в  воду,  вобрал в  грудь воздуху и  хрипловатым,  не  лишенным
приятности голосом пропел:
 Пики наточены, сабелька востра, мы купчишку встренули около моста...
 С шаткого горба подводки на шкуну взобрался Иван Мягков.
 - Ну, как? - спросил он.
 Григорий Суровикин подумал и снова плюнул в воду.
 - Витка три фитилю добавить надо. Отплыть не успеваю. Шибает сильно!

2. ИВАН И АНАСТАСИЯ

 Листва берез  была  прозрачна и  лучиста.  Водяника усыпала землю.  Черные