е  было   получено  строжайшее  предписание  о
производстве немедленного дознания,  -  Ивана  Захаровича  не  оказалось,  и
розыски его в городе не увенчались успехом.
     Он  уже  был  в  Москве и  намеревался там заняться другой профессией -
открыть питейное заведение.
     Супруга его  осталась в  Петербурге,  чтобы  распродать вещи,  а  затем
приехать к мужу...
     Но  Иван Захарович напрасно писал своей Машеньке умоляющие письма.  Она
не ехала к нему.


XX

     В  этот  вечер  "граф",  несмотря  на  дьявольский холод,  не  очень-то
располагающий людей к благотворительности, "работал" довольно недурно.
     Какой-то студент,  к  которому "граф" обратился с просьбой "ссудить его
гривенником",  взглянув при свете фонаря на страшно изможденное лицо "графа"
с  лихорадочно блестевшими глазами,  как-то торопливо опустил руку в  карман
своего теплого пальто и,  кладя в руку "графа" несколько серебряных монеток,
участливо проговорил:
     - Вы в больницу бы пошли...
     - Вы полагаете, молодой человек? Очень благодарен за помощь и за совет.
Очень!..
     И, приложившись к цилиндру, "граф" побрел далее.
     "В самом деле,  этот студент, пожалуй, и прав!" - горько усмехнулся он,
чувствуя, как холод прохватывает его всего, как ноет грудь и ломит все тело.
     "Неужто  машина  окончательно испорчена?!"  -  с  тоскою  думал  он  и,
пересиливая боль, продолжал свой путь, озирая зорким взглядом проходящих.
     - Madame!  Quelques sous,  s'll  vous plait?*  -  произнес он,  нагоняя
какую-то даму.
     ______________
     * Сударыня! Будьте милостивы, несколько грошей? (франц.)

     И та,  взглянув на "графа", торопливо вынула из портмоне двугривенный и
подала ему.
     "Положительно,  вид  мой внушает сегодня сочувствие...  Должно быть,  я
похож  на  умирающего...  Если  б  умирающие могли  ходить по  улицам -  они
собирали бы  себе  на  приличные похороны!"  -  размышлял "граф" в  каком-то
угрюмом озлоблении.
     Через два  часа прогулки на  морозе в  костюме,  который согревал очень
мало, "граф" имел полтора рубля и поспешил домой.
     Продрогший и  посиневший от  холода,  чувствуя себя  очень скверно,  он
вошел в свою комнатку и,  кивнув Антошке, снял с себя пальто, разделся и лег
на постель.
     - Вы нездоровы, граф? - тревожно спрашивал Антошка.
     - Нет,  ничего...  Прозяб немного...  За ночь все пройдет...  Накрой-ка
меня, Антошка, моим пальто... Вот так, хорошо...
     - Сейчас я самовар подам... Чаем согреетесь...
     Ни  чай,  ни  несколько стаканов горячей  малины,  предложенной Анисьей
Ивановной,  ни  полушубок,  которым  Антошка  заботливо накрыл  "графа",  не
согревали иззябшего тела. "Графа" жестоко трясло в ознобе.
     Озабоченный Антошка выбежал к Анисье Ивановне и сказал:
     - Страх как  трясет графа,  Анисья Ивановна...  Нет ли  у  вас,  чем бы
накрыть его.
     Анисья Ивановна предложила свою шубейку и промолвила:
     - Простудился наш Александр Иваныч... Теперь его лихорадка и бьет...
     - А она пройдет, эта самая лихорадка? - испуганно спрашивал Антошка.
     - Как бог даст... Больной он... Ишь ведь вышел в какую погоду.
     - А я, Анисья Ивановна, еще печку стоплю... Можно?
     - Топи, Антошка.
     - А ежели завтра графу не станет лучше,  надо бы за доктором...  как вы
думаете?
     - То-то, лучше бы за доктором...
     - Дорого поди стоит?
     - Ничего  не  стоит...   Тут  недалеко  барышня-докторша  квартирует...
казенная,  значит... от города... Завтра сбегаешь за ней, Антошка... Она раз
лечила меня... Славная такая, даром что из жидовок, - прибавила она.
     Антошка вернулся в комнату "графа" несколько успокоенный. Он еще накрыл
"графа" и не пожалел дров, накладывая печку.
     К ночи озноб прошел, и все тело "графа" пылало.
     - Согрелись,  граф?  -  обрадовался  Антошка,  заметивший,  что  "граф"
сбрасывает с себя все, чем был накрыт.
     - Согрелся, Антошка... Слишком даже согрелся! - промолвил, тяжело дыша,
"граф" и улыбнулся.  - А ты чего не спишь?.. Ложись спать, Антошка... Только
принеси холодной воды... Пить хочется...
     Антошка сбегал за водой и присел на табуретке около "графа".
     "Граф" с трудом приподнялся и жадно отпил воды.
     Только теперь,  при слабом свете свечки,  Антошка разглядел осунувшееся
лицо "графа" и его страдальческое выражение.
     - Граф!  Где же у вас болит?  - спросил он испуганным голосом. - Верно,
очень болит?
     - Порядочно...  Грудь болит, и спина болит... А ты спи, Антошка. Завтра
мне  лучше  будет...   Меня,  брат,  не  скоро  проберешь...  Мы,  Опольевы,
живучие... Спи, добрый мой мальчик... И я засну...
     Антошка  лег  на  свою  кровать,  но  заснуть не  мог,  прислушиваясь к
прерывистому дыханию "графа". Сухой резкий кашель заставлял его вскакивать с
постели и подходить к больному.
     "Граф",  казалось, не узнавал Антошки, хотя и глядел на него блестящими
глазами. Он по временам стонал, схватываясь за грудь, и просил пить.
     Антошка подавал "графу" пить и испуганно глядел на него.  Он никогда не
видал близко больных,  и  ему  казалось,  что "граф" непременно помрет...  И
слезы текли по его щекам...
     - Ты  что ж  не спишь,  Антошка?  И  чего плачешь,  мой голубчик?..  Не
беспокойся... Спи... спи... Еще как мы с тобой заживем... Отлично заживем...
Уж я  больше не буду ходить на работу!  -  возбужденно,  в полубреду говорил
"граф".  -  Не  буду.  Совершенно достаточно...  Quelques  sous,  s'il  vous
plait...  И  так всю жизнь...  И  умирать не желаю с тех пор,  как ты...  со
мной...  А  ты не плачь...  Я  тебя в приют не отдам...  Княгиня останется с
носом... Ох, как болит грудь... Ах, как жарко... Пить, пить...
     Антошка не отходил весь остаток ночи от графа,  и когда в окно заглянул
серенький свет петербургского утра,  "граф" увидал Антошку, спавшего на полу
у его кровати.
     Вошедшая вскоре Анисья Ивановна разбудила Антошку.
     - Ночью ухаживал за мной! - проговорил растроганный "граф".
     - Ему что -  отоспится днем! - промолвила Анисья Ивановна. - Ну, а ваше
здоровье как, Александр Иваныч?..
     - Отлежусь, Анисья Ивановна!..
     - Малинки не дать ли?
     - Ничего не хочется...  Вот деньги,  -  проговорил "граф",  указывая на
стол, - мальчика накормите...
     - И так накормлю...  Бог с вами,  Александр Иваныч...  Теперь вам самим
понадобится, а после сочтемся...
     - Ну, спасибо... Добрая вы...
     "Граф" снова погрузился в дремоту. От него так и пышало жаром.
     Анисья Ивановна вызвала Антошку и приказала ему идти к докторше.
     Через  четверть часа  Антошка уже  вбегал  в  третий  этаж  и  вошел  в
отворенную дверь  квартиры думского врача.  В  прихожей дожидалось несколько
человек бедного люда. Это был час приема больных...
     Прошло несколько минут. Из кабинета вышла какая-то баба, а вслед за нею
на  пороге показалась небольшого роста  брюнетка с  умным  и  выразительным,
несколько возбужденным лицом  еврейского типа  и  живыми  блестящими черными
глазами.  Вся ее маленькая фигурка в  белом балахоне,  одетом поверх черного
платья, дышала какою-то вызывающею энергией.
     - Смотрите же...  Не забудьте, что я вам сказала, - говорила она быстро
и точно,  решительным,  несколько авторитетным голосом. - Три раза в день по
чайной ложке и мазь... Чья очередь?.. Пожалуйте...
     В эту минуту Антошка подбежал к ней и проговорил взволнованным голосом:
     - Госпожа докторша,  будьте добреньки,  зайдите поскорей к графу...  Он
опасно заболел...
     - К какому графу?  -  изумилась докторша,  взглядывая на взволнованного
Антошку. - Граф может позвать другого врача...
     Антошка  поспешил объяснить,  что  заболевший не  граф,  а  только  так
прозывается. Он Александр Иванович Опольев, и бедный, совсем бедный... Вчера
выходил в одном пальтеце и вернулся весь заколевши...  А всю ночь горел... И
сейчас горит... Грудь болит, и ломит спину.
     - Помогите,  госпожа докторша,  а то неравно помрет! - прибавил Антошка
упавшим голосом.
     Докторша записала адрес и  обещала прийти тотчас же,  как окончит прием
больных.
     - В десять часов буду! - прибавила она.
     - Спаси вас бог!  -  воскликнул полный благодарности Антошка и  побежал
домой.
     В  десять часов явилась докторша.  Ее встретила Анисья Ивановна и сочла
почему-то нужным сообщить ей,  кто такой ее жилец,  как он оставлен богатыми
своими родственниками и  принужден побираться.  Не преминула Анисья Ивановна
рассказать и о том, как Александр Иванович пригрел такого же нищенку-сиротку
Антошку...
     Только после этого предисловия Анисья Ивановна ввела докторшу в комнату
жильца и, подойдя к его кровати, сказала:
     - А я вам, Александр Иванович... докторшу привела...
     "Граф"  недовольно повел  глазами на  вошедшую.  Его  несколько смущало
появление женщины-врача, и он надвинул на себя одеяло.
     - Напрасно вы беспокоили,  Анисья Ивановна, госпожу докторшу... У меня,
собственно говоря, ничего серьезного...
     "Граф" храбрился нарочно,  несколько стесняясь осмотром женщины,  а сам
хорошо сознавал серьезность болезни и жаждал помощи.
     - Я и не сомневаюсь в этом. А все-таки не позволите ли вас выслушать?
     Докторша сказала это так просто, так участливо, и живые, умные ее глаза
глядели с такою ласковою серьезностью, что "граф" проговорил:
     - Что ж... Если вы находите нужным...
     И он расстегнул ворот сорочки.
     Докторша  долго  и   внимательно  выслушивала  и  выстукивала  все  еще
богатырскую грудь "графа" и, предложив ему поставить термометр, проговорила:
     - Болезнь ваша серьезнее,  чем вы думаете... Конечно, опасности нет, но
вам придется несколько времени пролежать в постели.
     "Граф" пристально посмотрел на докторшу.
     Его  ввалившиеся большие черные  глаза,  горевшие лихорадочным блеском,
глядели с выражением какой-то грустной насмешливости.
     - Вы полагаете... опасности нет? - прошептал он и, заметив, что Антошка
жадно и испуганно прислушивается, прибавил: - Вы говорите по-немецки?
     - Говорю!  -  ответила  докторша,  несколько смущенная этим  взглядом и
ироническим тоном его слов.
     И "граф" продолжал по-немецки:
     - Не скрывайте от меня правды.  Я знаю, что я опасен... Я бывал в руках
докторов... Воспаление легких в мои годы и при такой обстановке... Finita la
comedia?* Не правда ли?..  Если так,  то не лучше ли меня свезти в больницу,
чтоб не стеснять эту добрую хозяйку...  И кроме того, мне надо распорядиться
насчет этого мальчика... Это - единственное существо на свете, ради которого
я хотел бы еще жить...
     ______________
     * Представление окончено? (итал.)

     Докторша заметила,  что в настоящее время было бы опасно перевозить его
в больницу, и снова повторила, что не отчаивается в его выздоровлении...
     - Ну,  спасибо вам...  спасибо!  -  проронил по-русски  усталым голосом
"граф". - Я жить все-таки хочу! - прибавил он...
     Докторша прописала рецепт, велела поставить мушки и оставила термометр,
чтобы три раза в день измерять температуру.
     - А вы будете записывать ее! Сумеете? - обратилась она к Антошке.
     - Он сумеет! - не без горделивого чувства вставил "граф".
     - Ну, до свидания... Вечером я опять зайду.
     - Благодарю вас...
     Она  протянула ему  руку и,  ласково кивнув головой,  вышла из  комнаты
больного и, сделав Анисье Ивановне соответствующие наставления, проговорила,
вынимая из портмоне деньги:
     - Вот возьмите десять рублей...  Понадобятся... Купите больному вина...
мадеры... давайте понемногу...
     Но Анисья Ивановна горячо протестовала... У нее есть деньги... Она сама
купит,  что нужно... И, наконец, можно дать знать родственникам графа... Они
помогут...
     Взволнованная,  вышла докторша из  этой  квартиры.  Этот нищий больной,
заботившийся о таком же нищем приемыше... Эта добрая женщина, отказывающаяся
от  денег...  все  это  произвело  на  чуткую,  отзывчивую докторшу  сильное
впечатление...
     Она спускалась по лестнице, когда ее нагнал Антошка и спросил:
     - Госпожа докторша... Как граф?.. Не помрет?..
     - С чего вы взяли?.. Надеюсь, что он поправится...
     - О, вылечите его... вылечите его, добренькая барыня!.. Если б вы знали
только, какой он добрый... Мне вот справил полушубок, а сам...
     И  с  этими словами Антошка бегом побежал в  аптеку за лекарствами и  в
лавку за вином.


XXI

     Сила живучести оказалась действительно большой у  "графа".  Несмотря на
его  расшатанный организм и  долгие годы  пьянства,  он  выдержал воспаление
легких.  Через  несколько дней  острый период болезни миновал,  и  докторша,
навещавшая его  ежедневно по  два  раза  и  привозившая ему  сама лекарства,
радостная и веселая, объявила ему, что теперь он вне опасности.
     Растроганный "граф"  благодарил Елизавету Марковну и  называл ее  своей
спасительницей. Антошка, все эти дни ухаживавший за "графом", чуть не прыгал
от радости и глядел на докторшу с каким-то особенным почтением.
     Когда  она  ушла,  "граф"  в  первый раз  с  аппетитом поел  бульона и,
присаживаясь на кровати, сказал:
     - Ну,  теперь,  Антошка,  надо и  о  делах подумать...  Небось много мы
задолжали Анисье Ивановне?..  Дайка мне  сюда  перо  и  бумаги...  Напишу-ка
племяннице...  Она добрая,  не откажет...  А ты снесешь ей письмо...  Только
смотри,  по черному ходу неси... А то на парадной швейцар - большая бестия и
не пустит тебя. Постарайся самой барышне в руки отдать письмо...
     - Будьте спокойны,  граф!  Все как следует обделаю!  -  не без гордости
отвечал Антошка.
     "Граф"  принялся за  письмо,  как  в  комнату вошла  Анисья  Ивановна и
смущенно проговорила:
     - Александр Иванович...  Околоточный зачем-то хочет вас видеть... Уж он
два раза приходил...  Тогда я  упросила его подождать...  Говорю:  совсем вы
больны... Ну а теперь... настоятельно требует...
     - Околоточный?!. Что ему нужно?.. Попросите его сюда, Анисья Ивановна.
     При имени "околоточного" Антошка струхнул.
     Через  минуту  в  комнату  вошел  молодой,  довольно представительный и
чистенький околоточный и,  бросая  взгляд  на  Антошку,  вежливо  поклонился
"графу" и проговорил:
     - Насчет вас бумага из участка... Не угодно ли прочесть...
     - Удивляюсь,  что нужно от меня полиции? - промолвил "граф", растягивая
для важности слова и щуря глаза. - Дайте, пожалуйста, эту бумагу.
     Околоточный вынул ее из портфеля и подал "графу".
     Тот пробежал ее и изменился в лице.
     В  этом  предписании частному приставу предлагалось объявить отставному
гвардии  штабс-ротмистру Александру Опольеву  о  том,  чтобы  он  немедленно
отправил проживающего у  него незаконного крестьянского сына Антона Щигрова,
четырнадцати лет, в приют общества "Помогай ближнему!". В случае же оказания
названным Опольевым какого-либо препятствия отобрать от него Антона Щигрова,
объявив  Опольеву,  что  за  уклонение от  распоряжений начальства он  будет
подвергнут строжайшему взысканию.
     - Но  по какому же это праву?!  -  воскликнул "граф",  бросая тоскливый
взгляд на Антошку. - Если он не желает в приют...
     Антошка  понял,  что  околоточный  пришел  из-за  него,  и  стал  белее
рубашки...
     - Извините-с...  Я ничего не знаю...  Я подчиненный чин...  Потрудитесь
расписаться...
     Но вместо того "граф" снова воскликнул:
     - Эта  дура  княгиня...  моя  двоюродная сестра хочет насильно тащить в
приют мальчика,  о  котором я  просил...  Это  она затеяла всю эту подлую...
историю...  Но я... я не позволю... Слышишь, Антошка?.. Мы не позволим... Ты
не  будешь  в  приюте!..  Экие  мерзавцы  эти  благотворители!  -  кипятился
возмущенный "граф".
     И, обращаясь к околоточному, проговорил:
     - Послушайте... Прошу вас повременить день-другой... Даю вам слово, что
мальчик  не  убежит,  а  я  сейчас  же  напишу  этой  княгине  и  еще  одной
родственнице...  попрошу их,  чтобы они  немедленно просили об  отмене этого
нелепого распоряжения...  Если на то пошло,  я  усыновлю этого мальчика,  и,
надеюсь,  тогда  никто  не  посмеет взять его  у  меня...  О,  какие же  они
мерзавцы!..  Отвернулись все  от  меня  и  теперь хотят  отнять единственное
близкое мне создание...  Послушайте, господин околоточный, вы молоды, у вас,
вероятно, еще не заглохли чувства... Умоляю вас, повремените день-другой...
     - Повремените! - просила и Анисья Ивановна.
     - Что ж...  я...  пожалуй...  доложу,  что вы еще больны и находитесь в
бессознательном состоянии.
     - Благодарю  вас...  Вы  -  человек!  -  промолвил  "граф",  протягивая
околоточному руку.
     Через несколько минут Антошка бежал в  дом Опольева с  письмом к  Нине,
передав другое письмо к княгине Моравской посыльному.
     Ах, какие красноречивые были эти письма горемычного "графа"!


XXII

     Появившись  в   большой  кухне  Опольевых,   Антошка  на  этот  раз  не
интересовался наблюдениями.  Он не обратил своего внимания ни на обстановку,
ни на количество медной посуды,  ни на низенькую, приземистую фигуру повара,
стоявшего  у  плиты  и  мешавшего  что-то  в  кастрюле  большой  ложкой,   а
поглощенный одною мыслью -  передать как можно скорее письмо по назначению -
обратился к молодому кухонному мужику,  который недалеко от дверей перемывал
в жестяной лохани тарелки.
     Голос Антошки дрожал тревожным нетерпением,  когда он  спросил молодого
парня:
     - Скажите, пожалуйста, барышня дома?
     - Барышня? А тебе зачем барышня?
     - Письмо им есть... Передать бы.
     - Обожди.  Кто-нибудь из комнат придет и возьмет...  И дома ли,  нет ли
барышня - скажет...
     - Должно быть,  дома:  еще не завтракали,  -  заметил, отворачиваясь от
плиты,  повар,  довольно благообразный старик с седыми кудреватыми волосами,
выбивавшимися из-под белого колпака.
     И,  оглядевши Антошку своими добродушными и  в  то же время любопытными
небольшими глазками, спросил:
     - А ты от кого с письмом, мальчик?
     - От одного бедного их сродственника... Оне знают...
     - На бедность, значит, просит?
     - Очень даже нуждаются...
     Повар подумал и сказал:
     - Верно,  это  тот  самый  сродственник,  которого генерал  приказал не
пускать и писем от него не принимать...
     - То-то от него письмо к барышне.
     - А  он  как  же  доводится  генералу...  Ты  не  знаешь?  -  любопытно
допрашивал старик.
     - Родной брат...
     - Родной брат?  -  воскликнул старик повар, необыкновенно изумленный. -
Ты это верно знаешь?
     - Очень даже верно...
     - А мы полагали,  что так,  какой-нибудь дальний... Однако! Родной брат
такого важного генерала,  а швейцар говорил,  что ходит вроде нищего в самом
последнем костюме...
     - И  вовсе даже нищие...  Из-за  своей легкой одежи чуть не  умерли!  -
пояснил  Антошка,   заметив,   что  повар,  видимо,  не  сочувствует  такому
бессовестному отрицанию кровных уз.
     - Нищий...  брат генерала Опольева!..  Нечего сказать... прокламация!..
Видно, на братца не надеется, что к племяннице пишет?
     - Уж какая надежда, - с сердцем проговорил Антошка, - ежели ваш генерал
вовсе  отказался от  родного брата...  Пропадай,  мол,  как  собака,  а  мне
наплевать... И сколько горя принял Александр Иваныч, генеральский-то брат...
Такого,  можно сказать,  важного звания господин, офицером в уланах служил и
по  улицам милостыню собирал...  И  все  сродственники от  него отреклись за
родным братом...  Допустили,  чтобы человек терпел...  А  еще  все  графы да
князья! - возмущенно закончил Антошка.
     - Ддда...  времена!..  Родного брата и...  в шею!  Очень даже просто! -
протянул, ни к кому не обращаясь, старик и вздохнул, покачав головой.
     Он  снова стал мешать в  кастрюле,  черпнул ложкой и,  попробовав соус,
спросил:
     - А ты как же знаешь генеральского брата?
     Антошка в коротких словах рассказал свою историю.
     Повар, видимо удивленный и тронутый, промолвил раздумчиво: