он внимательно стал теперь относиться к своему здоровью, чтоб
быть полезным Антошке.
     И как он был благодарен Нине, которая явилась доброй феей под конец его
горемычной жизни!
     Когда она навещала его, он был несказанно рад и словно бы гордился тем,
что вера молодой девушки в  него не  только не поколебалась,  но,  напротив,
крепла.  Она могла окончательно убедиться,  что он не пропавший человек и не
пропивает ее  денег.  И  Нина действительно привязалась к  дяде,  случалось,
просиживала у  него более часа,  и  мнения дяди находили более отклика в  ее
сердце, чем мнения ее отца.
     Нина уезжала от  дяди еще  более душевно смятенная под впечатлением его
озлобленных и  страстных  речей,  в  которых  она  скорее  чувствовала,  чем
понимала, долю истины. И жизнь дома казалась ей еще более бессодержательною.
Даже и усердная деятельность в обществе "Помогай ближнему!" не удовлетворяла
ее,  особенно после рассказов дяди о  том,  как обманывают благотворительных
дам и какие люди в большинстве случаев пользуются их помощью.
     А  "граф",  провожая свою гостью,  горячо целовал ее и благодарил ее за
то, что она навестила, и за деньги.
     С  тех пор как "граф" зажил в  благополучии,  он с особенною ретивостью
предался  педагогической деятельности,  имея  в  Антошке  весьма  способного
ученика.  Ему  непременно хотелось,  чтобы  Антошка поступил в  какую-нибудь
ремесленную школу и  имел бы в  будущем верный кусок хлеба.  О  выборе такой
школы уж он советовался с студентом-технологом,  сыном квартирной хозяйки, и
решено было,  что к  осени Антошка поступит в  школу при одном из заводов на
Васильевском Острове.  Нужно  было  только  подготовить мальчика  надлежащим
образом.
     Каждое утро после чая и  после внимательного прочтения вчерашней газеты
"граф" занимался с  Антошкой два часа,  после которых учитель,  по-видимому,
утомлялся гораздо более,  чем ученик. Антошка читал вслух, писал с прописи и
под  диктовку.  "Граф"  поправлял  чтение  и  -  чтобы  показать,  как  надо
выразительно читать,  -  сам прочитывал иногда страничку-другую хрестоматии,
приобретенной для  Антошки в  числе  других  учебных пособий.  Читал  "граф"
недурно,  и Антошка заслушивался,  как складно выходили у "графа" басни.  Но
зато при  исправлениях диктовки учитель,  по-видимому,  не  особенно доверял
себе  и  постоянно  справлялся  с  книгой,   причем  не  умел  удовлетворять
любознательности ученика,  когда тот  задавал вопросы:  почему надо  писать,
например, "того", а не "тово".
     - Так,   братец,   следует  писать,  а  я  и  сам  не  знаю  почему!  -
добросовестно признавался "граф".
     - Разве вас этому не обучали? - удивился Антошка, полагавший что "граф"
должен все знать.
     - Наверно,  обучали,  да я забыл.  После тебе объяснят в школе,  а пока
запоминай, как в книге написано. Так и пиши.
     "Граф", впрочем, купил грамматику и проштудировал ее, после чего уж мог
давать некоторые объяснения,  хотя далеко не  на все вопросы любознательного
Антошки.
     Тем  не  менее он  делал большие успехи:  читал весьма недурно и  писал
довольно красиво,  и  ошибки его не  особенно резали глаз.  И  "граф" не раз
выражал одобрение,  чем доставлял Антошке большое удовольствие. Вне классных
занятий  Антошка  просто-таки  пожирал  книги,  которые ему  покупал "граф",
руководствуясь в  выборе указаниями студента и  его  сестры.  Таким образом,
Антошкой  были  прочитаны  многие  издания  "Посредника"{377}  и   "Комитета
грамотности"{377},  и  затем он  читал все,  что попадалось ему под руку:  и
газеты и книжки, которые одолживались "графу" с хозяйской половины.
     Хотя и  далеко не  систематическое,  но  чтение это  вместе с  беседами
"графа"  быстро  развивали смышленого Антошку,  уже  хорошо  подготовленного
ранним знакомством с  жизнью и  с  людьми благодаря прежним его профессиям -
нищенки и торговца спичками, и он хотел как можно скорее "всему научиться".
     Увы!  В  арифметике Александр Иванович  был  еще  менее  силен,  чем  в
грамматике,  и  напрасно он  усердно прочитывал учебник.  Он  сознавал,  что
понимает в нем очень мало,  и это весьма огорчало его, тем более что Антошка
обладал блестящими математическими способностями и  умел  делать все  четыре
правила куда лучше своего учителя.
     Но  в  этих  затруднениях "графу"  совершенно неожиданно помог  молодой
студент-технолог.
     Его комната была рядом с комнатою жильцов,  и до него иногда долетали и
философские  беседы   и   арифметические  объяснения  учителя.   Он   сильно
заинтересовался и  этим оригинальным "барином-демократом",  и его сожителем,
вопросы которого во время уроков ставили нередко в  тупик учителя,  и вообще
их отшельнической жизнью и взаимной привязанностью.
     Кто они?  Что их связало?  -  об этом никто из семьи не знал.  И старый
барин и его мальчик редко показывались, держали себя необыкновенно скромно и
тихо  и  выходили со  двора  почти  всегда вместе.  Молодая горничная Агаша,
прислуживавшая жильцам и  носившая им обед в  комнату,  не могла нахвалиться
ими, особенно старым барином.
     Такой ласковый, никогда без нужды не побеспокоит, никуда не пошлет - не
то что прежние жильцы.
     - А  этот  мальчик,  должно быть  сын  его!  -  докладывала Агаша  свои
предположения барыне,  пожилой,  когда-то  красивой женщине с  сбитым  набок
чепцом, вечно занятой то на кухне, то чинившей белье, то убиравшей комнаты.
     - Совсем он не похож на него, Агаша. Верно, приемыш! - отвечала госпожа
Никифорова и  прибавила:  -  А  впрочем,  бог  их  знает!  Жильцы они тихие,
спокойные, и слава богу! А до остального нам дела нет.
     Прошел  месяц  после  переезда жильцов,  и  молодой студент,  сухощавый
блондин с  серьезным лицом и вихрастой головой,  встретив однажды Опольева в
коридоре, подошел к нему и, поклонившись, проговорил молодым баском:
     - Студент Никифоров.
     - Опольев!   Очень  приятно!  -  любезно  отвечал  Александр  Иванович,
протягивая руку.
     - Вам, кажется, несколько затруднительно заниматься математикой с вашим
сожителем? - продолжал студент несколько резким, умышленно грубоватым тоном.
     - И  даже очень,  молодой человек,  -  несколько сконфуженно проговорил
"граф". - А вы почему это догадались? - прибавил он.
     - За стеной слышно...
     - Быть может, мы вам мешаем?
     - Я  не к  тому...  Я,  видите ли,  готов избавить вас от этих уроков и
позаняться с мальчиком... Он очень способный...
     Видимо обрадованный и несколько удивленный таким предложением,  "граф",
однако, поспешил ответить:
     - Премного вам благодарен, господин Никифоров, но я должен предупредить
вас,  что,  к  сожалению,  я не в состоянии заплатить вам настоящей платы за
уроки... Так, если небольшую плату...
     - Да  мне никакой платы не  нужно...  С  чего это вы взяли?  -  перебил
студент и сконфуженно покраснел.
     - То есть почему же не нужно?
     - А  так,  не  нужно,  вот и  все.  В  противном случае разве стал бы я
навязываться...
     - Но позвольте,  молодой человек; у вас время дорого, я знаю. За что же
вы будете терять его даром?
     - Это уж мое дело.
     - И,  позволю себе заметить,  вы  ведь,  кажется,  и  сами не  очень-то
богаты?
     - И  вовсе даже не богат!  -  рассмеялся студент,  и лицо его при смехе
сделалось необыкновенно добродушным.
     - Потому-то вы,  вероятно, и предлагаете учить моего Антошку gratis?* -
усмехнулся, в свою очередь, и Опольев.
     ______________
     * Бесплатно? (лат.)

     - Потому ли,  или не  потому,  не  все ли вам равно?  Следовательно,  и
говорить об этом нечего. Не так ли Александр Иваныч?
     - Пожалуй,  что и так!  -  протянул,  улыбаясь "граф".  -  А ваше имя и
отчество? - осведомился он.
     - Николай Алексеич.
     - И  я,  Николай Алексеич,  могу  только  поблагодарить вас!  -  горячо
проговорил Опольев,  пожимая руку студента. - Вы это очень деликатно делаете
доброе дело... Спасибо вам за Антошку...
     - Не  за  что  благодарить!  -  ответил  студент,  несколько удивленный
порывистостью  и  сердечностью  тона  этого  "барина-демократа".   -   Самое
обыкновенное дело!  Так  с  завтрашнего дня  мы  начнем  заниматься с  вашим
Антошкой...  Ежедневно один час после обеда у меня свободен... Посылайте его
ко мне... А затем до свиданья... Спешу на урок...
     И  с  этими  словами  студент  крепко  пожал  руку  Опольева и,  кивнув
вихрастой головой, хотел было уходить, как внезапно спросил:
     - Надеюсь, вам не родственник этот известный Опольев?
     - Этот прохвост мой родной братец.
     Студент издал восклицание не то удивления, не то сожаления.
     - Но только я с ним вовсе не знаком...  Я,  видите ли...  А впрочем, не
смею вас  задерживать...  Когда-нибудь я  сообщу вам биографические данные о
своей особе,  чтобы вы знали,  с кем имеете дело!  -  прибавил "граф", делая
студенту прощальный жест рукой.
     Вернувшись в  свою  комнату,  Опольев  весело  воскликнул,  обращаясь к
Антошке:
     - Ну, брат, тебе решительно везет!.. У тебя будет настоящий учитель. Он
тебя обучит арифметике по-настоящему, не то что я...
     - Кто это?
     - А  сын хозяйки...  студент.  Даром предложил учить;  говорит,  что ты
способный мальчик...  Слышал за стеной, как мы с тобой занимались... Смотри,
Антоша, старайся!
     - Еще как буду стараться, Александр Иваныч!
     - А  добрый этот технолог,  хотя и  смотрит букой и  напускает на  себя
серьезность.  Не  то  что  эти  нынешние университетские студенты,  особенно
франты...  Никто из них никогда не одалживал мне ни одной монетки...  Я  это
хорошо помню.  Еще издеваются. "Мы, мол, сами у вас бы заняли!", или, бывало
говорят:  "Если есть сдачи со  сторублевой,  то  получите пятачок взаймы!.."
Одним словом, совсем готовые молодые мерзавцы...
     - И у меня,  Александр Иваныч, редко-редко когда студент покупал бумаги
или конвертов... Разве какой-нибудь бедно одетый студент...
     - А  вот  этот,  сейчас видно,  человек...  И  вся  семья их,  кажется,
добрая...
     - То-то и  мне сдается,  что они добрые...  И хозяйка сама и барышня...
Третьего дня я встретил хозяйку в колидоре...
     - В коридоре, Антоша! - поправил "граф".
     - Встретил,  говорю, в коридоре, а она так ласково посмотрела на меня и
спрашивает: "Что, мол, доволен, мальчик, моей стряпней?.." Небось злая какая
так бы не смотрела и не спросила бы...
     - Умозаключение вполне правильное!  - протянул, улыбаясь, "граф". - Что
ж ты ответил?
     - Ответил,  что  очень даже  довольный пищей и  вообще всем...  "Ну  я,
говорит,  очень рада!"  А  барышня так раз даже спрашивала,  отчего я  такой
маленький и здоров ли я...  Тоже ласковая... Куда только это она каждое утро
с книжками из дому уходит...
     - На Высшие курсы...  Такое, братец, заведение есть для барышень, вроде
университета. Окончат они ученье в гимназии и потом, если пожелают, могут на
курсы... Там еще больше научатся...
     - Ишь ты!  И  зачем им столько учиться,  барышням?  -  полюбопытствовал
Антошка.
     - Тоже и  барышне иной раз нужно себе достать кусок хлеба...  Не  вышла
замуж,  смотришь,  и не пропала:  пошла в учительницы или в гувернантки. Ту,
которая больше знает, скорее возьмут на место.
     - Значит, из небогатых... Наши хозяева тоже небогатые?..
     - Небогатые.  Все они в  трудах живут...  И брат и сестра учатся да еще
уроки  дают...  да  мать,  верно,  получает какой-нибудь  пенсион за  службу
мужа... Так и живут, один другому помогают.
     Вскоре  и  "граф"  и  Антошка  благодаря посредству студента,  которому
"граф" счел нужным сообщить некоторые биографические подробности о себе и об
Антошке,  познакомились с семьей Никифоровых.  Вся семья отнеслась к жильцам
очень тепло и участливо.  Под конец третьего месяца жильцы уж обедали вместе
с  хозяевами и,  случалось,  по приглашению заходили пить чай.  Эта семейная
обстановка необыкновенно приятно действовала на  прежних бродяг,  тем  более
что семья Никифоровых была дружная, хорошая семья, все члены которой бодро и
стойко несли тяготу жизни, стараясь помочь друг другу.
     И сама хозяйка,  эта милая хлопотунья Анна Васильевна,  обожавшая своих
детей,  всегда  за  какой-нибудь  работой,  всегда  добродушная  и  веселая,
несмотря  на  заботы,  как-то  сумевшая после  смерти  мужа  поднять  детей,
испытывая лишения и  урезывая себя до последней крайности,  и  ее дочь Вера,
кончавшая курс и в то же время бравшая,  ради заработка, работу, - красивая,
стройная  брюнетка  лет  двадцати  шести,   с   строгими  чертами  несколько
трагического лица,  необыкновенно добрая,  несмотря  на  свой,  по-видимому,
строгий и холодный вид, и студент Николай, вихрастый и не особенно красивый,
близорукий блондин в  очках,  признающий одну науку и больше ничего,  -  все
они,  ближе ознакомившись с  жильцами и  узнавши от Антошки,  что сделал для
него этот "граф",  отнеслись к  ним с сердечностью добрых людей,  понимающих
нужду,  и считали их как бы своими.  А студент просто-таки был в восторге от
своего ученика - до того Антошка поразил его своею понятливостью и быстротой
математического соображения.
     И  как  был  доволен старый бродяга "граф",  проводя вечера среди  этой
честной,  работящей семьи, в которой - он это чувствовал - никто не ставил в
вину  его  прошлого.  В  этой  маленькой  комнате,  служившей и  гостиной  и
столовой,  за круглым столом,  на котором тихо напевал свою песенку самовар,
он,  случалось,  вел споры со студентом и философствовал,  вызывая удивление
своими необыкновенно меткими суждениями, выработанными тяжелой жизнью.
     И, возвращаясь с Антошкой от хозяев, "граф" нередко говорил:
     - Ты мне счастье принес, Антошка... Не будь тебя, не видать бы мне, мой
друг, таких хороших дней... Молчи... Я верно говорю! - смеясь, прибавлял он,
видя, что Антошка хочет протестовать против такого утверждения.
     И,  с удовольствием потягиваясь на мягкой постели,  иногда произносил в
виде сентенции:
     - Да, есть-таки хорошие люди на свете!
     И  как  бы  для  большего убеждения старого озлобленного скептика,  что
действительно есть  добрые  люди,  однажды  Вера  Алексеевна  предложила ему
работу.
     Он не верил своим ушам.
     - Мне?  Работу?  Что ж  я сумею сделать?  -  как-то беспомощно произнес
Опольев с грустной усмешкой.
     - Отлично сумеете, я уверена. Работа не трудная, но только кропотливая.
Надо  переписывать  статистические таблицы.  Хотите  попробовать,  Александр
Иваныч?
     - Еще бы не хотеть!
     О,  эта девушка отлично понимала психологию человеческой души и  знала,
как  приободрить и  поднять  бывшего пропойцу и  нищего  в  его  собственных
глазах.
     - Но как же вы сами,  Вера Алексеевна?  Хотите лишить себя работы, чтоб
дать  мне?  -  спрашивал "граф",  стараясь под  шутливым тоном  скрыть  свое
волнение.
     - И не думаю. Мне дают этой работы сколько угодно.
     - В таком случае, я попробую на старости лет что-нибудь заработать...
     И "граф" на другой же день засел за работу, кажется в первый раз во все
время своей жизни.
     И  как  же  он  работал.  С  каким благоговейным усердием.  Эта была не
работа, а какое-то священнодействие.
     Через  несколько  дней  он  переписал несколько листов,  и  когда  Вера
Алексеевна,  проверив его работу,  нашла ее превосходной,  "граф" радовался,
как малый ребенок.
     Десять или пятнадцать рублей заработка у него были обеспечены, пока ему
служили глаза и не очень дрожали руки.
     Мог ли "граф" когда-нибудь думать, что и он на что-нибудь годен?!
     И  это сознание,  что он  не совсем беспомощен,  значительно подбодрило
его, и он говорил Антошке:
     - Вот, брат, у нас и непредвиденный доход будет. Ведь это недурно, а?
     - Очень даже хорошо, Александр Иваныч, но только...
     - Что только?
     - Очень уж  вы  утомляете себя за этими таблицами...  Вы бы поменьше их
переписывали, Александр Иваныч. А то недолго и заболеть!
     - Вот вздор!  Вовсе не утомляюсь...  Напротив,  теперь я  чувствую себя
куда здоровее, чем прежде! - храбрился "граф".


XXXI

     Май стоял замечательно теплый.
     В  одно из воскресений,  в  конце месяца,  граф и  Антошка,  оба одетые
по-праздничному,  в довольно приличных костюмах, после вкусного пирога шли в
приют общества "Помогай ближнему!" навестить Анютку.  В корзине, которую нес
Антошка, были большой кусок пирога, полфунта колбасы и коробка леденцов.
     Они поднялись в хорошо знакомую им небольшую приемную со скамьями около
стен.  Там уж  сидели по  кучкам посетители -  преимущественно женщины плохо
одетые - вместе с девочками, которых они навешали.
     И  от этой приемной,  чистой,  аккуратно выметенной,  и  от этой словно
проглотившей аршин надзирательницы,  и от этих приютских девочек,  словно бы
похожих одна  на  другую  благодаря казенным темным платьицам и  чепчикам на
головах, веяло чем-то мертвящим... Все здесь напоминало не то казарму, не то
хорошо   устроенное  тюремное   заключение,   а   эти   девочки   -   хорошо
выдрессированных куколок с  лицами,  по большей части бледными,  в выражении
которых  было  что-то  приниженно-лицемерное  и  в  то  же  время  несколько
торжественно-праздничное.  Не слышно было ни громкого разговора, ни веселого
смеха,  точно это сидели не дети,  полные жизни,  а какие-то крошки-монашки,
приговоренные обществом "Помогай ближнему!" к неустанному покаянию, вероятно
за  то,  что они имели счастье пользоваться милостями благотворительниц,  во
главе  которых  стояла  непреклонная  княгиня  Мария  Николаевна  Моравская,
обладавшая  замечательными  способностями  накладывать  печать  казенщины  и
формализма на подведомственные ей благотворительные учреждения,  которые она
считала, конечно, образцовыми.
     После добрых пяти  минут ожидания к  "графу" и  Антошке подошла тихими,
равномерными шажками маленькая девочка,  чинная,  тихая,  с  опущенными вниз
глазами, совсем не похожая на ту востроглазую шуструю Анютку, которая прежде
с  особенной назойливостью приставала на  улицах  к  "миленьким барынькам" и
"добрым баринам",  выпрашивая копеечку для  "голодной маменьки",  и  строила
недобрым прохожим, гонявшим ее прочь, самые оскорбительные гримасы, а подчас
и запускала ругательные словечки, попрыгивая от холода на одной ножке.
     Княгиня Моравская могла гордиться: разница между прежней Анюткой и этой
степенной девочкой была такая же  разительная,  как  между живым существом и
мертвецом.
     - Здравствуй, Анюта, - промолвил "граф".
     - Здорово,  Анютка!  -  приветствовал Антошка свою старую приятельницу,
которой он всегда покровительствовал во время пребывания у "дяденьки".
     - Здравствуйте,   Александр  Иваныч.  Здравствуй,  Антоша!  -  отвечала
Анютка, делая перед Опольевым книксен.
     - Ишь как тебя выучили! - засмеялся Антошка.
     - Нас всему учат! - степенно заметила Анютка.
     - То-то и  видно...  Совсем ты вроде ученой обезьяны стала,  Анютка!  -
сочувственно заметил Антошка.
     - Такие слова нехорошо говорить,  Антоша. Это только мужики такие слова
говорят!  -  нарочно громко  проговорила девочка,  оглядываясь на  "аршин" в
темном платье, сидевший неподалеку.
     - Не приставай к ней,  Антошка...  У них тут этого нельзя!  - вступился
"граф".  -  Ну, садись около нас, Анюта... Рассказывай, как живешь... Хорошо
тебе тут?.. Да вот возьми гостинца.
     - Очень хорошо... Благодарю за гостинец, Александр Иваныч.
     - Ой,  врешь,  Анютка!  -  проговорил Антошка.  -  Ничего тут у вас нет
хорошего...
     - Зачем  я  буду  лгать?  Лгать  грешно!..  -  выговорила Анютка словно
затверженный урок и снова посмотрела на надзирательницу.
     - Да  ты  не  бойся этой  рыжемордой,  Анютка...  Чего ты  все  на  нее
смотришь?.. Она не услышит...
     - Она все слышит, - почти шепотом произнесла девочка.
     - И бьет? - так же тихо спрашивал Антошка.
     - У нас не бьют! - с обиженным видо