и   зевнуть,  дернулся   и   застыл,
выпрямившись, будто нож всадили ему в зад и проткнули до самого темечка. Рот
так и остался распахнутым, показывающим  кривые клыки, а руки  опали на пол,
ладонями кверху, словно просили милостыню.
     -- Сиди и вспоминай,  кто порчу наслал и как от нее быстрее избавить, а
я по твоему  совету к другим  колдунам наведаюсь,  попытаю, не они  ли  воду
мутят,--  насмешливо сказал ярыга  и  добавил, будто  отвечал  на безмолвный
вопрос: -- Может, и скоро  вернусь, а может, помереть успеешь до того, как я
вражину найду. Меня за это и по головке погладят, и наградят щедро!
     Сбросив на пол  недошитые шубы  и  шапки,  ярыга  завесил окно  связкой
собольих  шкур, чтобы с улицы никто не увидел скорняка и не пришел на помощь
и,  выйдя из избы, запер ее на большой ржавый замок, обнаруженный в сенях на
полу, а ключ сунул в карман ферязи.




     Во дворе
     Во дворе вдовы хамовника росли три тополя, толстостволых и раскидистых,
с которых уже облетела листва, и вместо нее на ветках сидело видимо-невидимо
воронья. Птицы устроились и на крыше,  один  скат  которой  недавно был крыт
заново,  солома еще  не  успела  потемнеть.  Они  негромко  перекаркивались,
изредка  то  одна,  то другая  взлетали,  делали  несколько кругов, разминая
крылья и  роняя бело-зелено-черные комки помета, которыми  был испятнан весь
двор  и улица рядом с домом, и опускались на дерево, если до этого сидели на
крыше, и на крышу, если сидели на дереве. Увидев приближающегося  к  воротам
человека, вороны раскричались так, что подняли бы и мертвого.
     Ярыга махнул рукой в  сторону тополей,  словно  отбивался  от  птичьего
гомона,  и торопливо юркнул под навес крыльца.  Громко постучав в дверь и не
дождавшись  приглашения,  шибанул  ее  ногой. Дверь,  казавшаяся  тяжелой  и
прочной,  распахнулась легко и,  стукнувшись  о  стену, выпустила  из  щелей
облако светло-коричневой пыли и  сильно перекосилась. Ярыга  вошел в  сени и
толкнул дверь пяткой, закрывая за собой.
     -- Кого там нелегкая несет? -- послышался  из избы  недовольный  голос,
слишком твердый для женского и слишком высокий для мужского.
     -- Судьбу хочу узнать,-- ответил ярыга, не уточняя, чью именно.
     Первое, что он увидел в избе, были  зеленые,  сверкающие глаза, которые
уставились на него из красного угла:  там на полочке, где истинные христиане
ставят  иконы,  сидела  черная  кошка.  Она издала  звук, больше похожий  на
карканье, и закрыла глаза.
     У  печи,  вытирая  красные, будто  с мороза, руки о  повязанный  поверх
поневы грязный передник, стояла маленькая горбатая женщина с  опухшим, сырым
лицом,  будто  водой опилась, длинным  крючковатым  носом и птичьей  грудью.
Голова была склонена  к  правому плечу,  но оба глаза,  черные,  с красными,
припухшими веками,  находились на одной  высоте  от пола.  Они пробежали  по
гостю снизу вверх, задержавшись на зашитой прорехе. Горбунья сунула руки под
передник, сложила их на животе.
     -- Принес бы  черного петуха,  рассказала  бы тебе всю твою жизнь, а на
бобах могу только кинуть, будет ли  удача в деле, -- молвила она через силу,
точно намеревалась сказать другое, но не осмелилась.
     -- Мне  больше и  не  надо.-- Он оглядел избу ,  выискивая,  на  что бы
сесть, ничего не  обнаружил, даже лавки не было,  а если убрать  стол  --  и
вообще  пусто будет.-- Сесть  бы. Говорят, в ногах правды нет.  Или  без нее
обойдемся?
     -- Зачем пожаловал? -- грубым, мужским голосом спросила горбунья.
     --  Сама  же сказала:  узнать, будет ли  удача в деле.  Оно у  меня вот
какое: княжича от порчи избавить. Бобы кинешь или так сообщишь?
     Горбунья  молчала,  смотрела  в красный  угол,  во  вновь загоревшиеся,
зеленые глаза, точно спрашивала у кошки, как поступигь с непрошеным гостем.
     -- А лучше ответь, кто на него эту пакость наслал,-- продолжил ярыга.
     -- Не знаю. Я ворожу, а не колдую.
     -- Разве это ни один черт?!
     -- Кому -- один, кому -- нет.
     --  Ладно, некогда  мне  тут с  тобой  тары-бары разводить.  Кто  порчу
наслал?
     -- Не знаю,-- повторила она, продолжая глядеть в кошачьи глаза.
     Ярыга  подошел к ней,  схватил за грудки и, оторвав  от пола,  придавил
спиной  к  печи. Горбунья  двумя  руками вцепилась  в  ворот  своей  рубахи,
передавивший  шею,  задрыгала ногами, захлопала тонкими губами, над которыми
росли несколько длинных черных волосин.
     -- Скажешь?
     -- Не зна-а...-- прохрипела она.
     Ярыга оторвал ее от печи и швырнул на пол:
     --  Неохота руки  о тебя  марать, ведьма горбатая.  Будешь сидеть дома,
пока не вспомнишь или пока я виновника не найду.
     Он взял стоявшую у  печи кочергу, пошел к  двери.  Горбунья вскочила на
четвереньки и поползла за непрошеным гостем, пытаясь забрать у него кочергу.
Ярыга ногой отбил ее  руку, а  потом ударил носаком сапога в висок, отбросив
ведьму  к  печи. Переступив  через  порог, он поставил  кочергу  так,  чтобы
перегораживала наискось  дверной  проем,  загнутым  железным  концом  вверх.
Горбунья  задергалась,  зашевелила  губами, намериваясь  что-то  сказать, но
вдруг застыла  в неудобной позе, с вывернутой за  спину рукой.  Глаза ведьмы
налились кровью, набрякли, стали похожи на переспелые вишни.
     --  Лежи  и  вспоминай.  Если  одумаешься, дай знать  -- ворон за  мной
пришли.
     Выйдя на крыльцо, ярыга с удивлением посмотрел на тополя,  голые  и как
бы  другие.  Птицы исчезли, даже  в  небе  не видно  было  ни  одной.  Ярыга
высморкался, вытер пальцы о полу ферязи и пошел на княжеский двор.


     Утро  выдалось  морозным.   Желтовато-зеленая  трава,  покрытая  инеем,
хрустела  под  ногами. Ярыга спустился с  сенника,  расположенного в чердаке
конюшни, вычесал былинки из головы и бороденки, как гребенками, двумя руками
с растопыренными пальцами посмотрел по сторонам с таким видом,  будто не мог
понять,  проспал  ли  он целые сутки  или  только  самую малость и  все  еще
продолжается вчерашнее  утро. Он подошел к  поилке, выдолбленной из толстого
бревна, которая  лежала  у колодезного  сруба. Верхние  кромки  корыта  были
погрызены лошадиными  зубами,  а земля  вокруг  изрыта  копытами  и  покрыта
черно-желтыми лепешками раздавленных конских "яблок".
     Ярыга наклонился к серо-коричневой  воде, в которой как бы  полоскались
комковатые облака, а поверху плавало несколько льдинок, тонких и прозрачных.
Ярыга  развел  льдинки руками,  а  заодно  как бы и облака,  зябко поежился,
зачерпнув полные пригоршни студеной воды, плеснул себе в лицо несколько раз,
тихо поскуливая и  отфыркиваясь при этом. Вытирался рукавом ферязи. Лицу как
бы передалось красной краски из материи, оно порозовело и посвежело.
     Из  поварни  вышли стрельцы,  те  самые,  светло-русый  и  темно-русый.
Похожими жестами они вытерли губы и повели плечами, приноравливаясь к холоду
после  тепла избы. Следом  за ними вышла  девка, мясистая  и  румянощекая, с
блудливой  улыбкой  на полных  губах. Стрельцы раступились,  пропуская ее, и
вдвоем  шлепнули  девицу по  ягодицам. Ляскнуло так,  будто  двумя оглоблями
огрели  кобылу по крупу. Девка взвизгнула  и, хихикая, побежала через двор в
мыльню, а стрельцы  громко заржали,  приглаживая одинаковыми жестами  усы  и
бороды.  Заметив  ярыгу,   приосанились,  напустили  на   лица  строгость  и
придвинулись плечом к плечу, точно готовились биться стенка на стенку.
     -- Воевода тебя ищет,-- сказал светло-русый.
     -- Срочно,-- добавил темно-русый.
     Они  приблизились  к  ярыге, намереваясь  оттеснить  его  к воеводиному
терему, если не пойдет по-хорошему.
     Ярыга  с тоской  глянул на дверь поварни, сглотнул слюну, развернулся и
пошел  к красному крыльцу  княжеского  терема, на  котором как  раз появился
воевода, хмурый и грозный, даже рыжая борода топорщилась воинственно.
     Воевода  спустился с крыльца,  стал посреди желтовато-зеленого островка
травы, посеребренного инеем. Широко раставленные, кривые ноги его, казалось,
примерзли к траве -- не стронешь. Левая  рука,  веснушчатая и со вздувшимися
венами,  мяла  рукоять сабли,  точно  хотела затолкать  ее в  ножны вслед за
клинком. Когда  ярыга с  понурой  головой остановился в двух  шагах от него,
воевода еще сильнее  нахмурил брови и произнес не то, чтобы обвиняя, но и не
без укора:
     -- Медлишь... Княжич  уже еле дышит.  И  не ест  ничего.-- Воевода сыто
отрыгнул.-- Все никак не решат, постригать его  монахи или подождать, может,
выздоровеет.
     -- Пусть подождут,-- тихо сказал ярыга.
     -- И  я  так думаю. Что мертвый,  что монах --  все  нам плохо будет.--
Воевода сдвинул на затылок соболью шапку и потер шрам на лбу.
     -- Ошибся я, в другом месте поищу,-- повинился ярыга.
     -- Поищи да побыстрее,-- приказал воевода и собрался вернуться в терем,
когда мимо него прокатился кожаный мячик, набитый сеном.
     Воевода остановил мячик ногой, поднял и протянул подбегающему мальчику,
сыну  поварихи. На  лице  воеводы появилось заискивающее  выражение. Мальчик
взял мячик  и, не  поблагодарив, побежал к  житнице,  где его поджидали  два
ровесника, одетые побогаче, наверное, боярские дети.
     Воевода,  глядя  ему  вслед, недовольно  гмыкнул,  сердясь  на себя  за
раболепство, и произнес шутливо, но не без горечи:
     -- Глядишь, попомнит, когда его время придет!
     И тут ярыга догадался, кого напоминал ему мальчик.
     --  А поговаривают,  что купец заезжий наведывается  к ней  по ночам,--
сообщил светло-русый стрелец и презрительно сплюнул.
     --  Он снимает  лавку в  красном  ряду,  заморским  товаром  торгует,--
добавил темно-русый и тоже презрительно сплюнул, но в другую сторону.
     -- Не мужское это дело -- сплетни собирать,-- бросил воевода и  пошел в
княжеский терем.
     Ярыга  посмотрел  на мальчика, тузившего одного  из своих приятелей, на
стрельцов,  будто  ждал, что  и они  сейчас  подерутся.  Зажав нос пальцами,
высморкался и вытер их о ферязь.
     -- Давно купец объявился? -- спросил он у стрельцов.
     -- В конце лета,-- ответил светло-русый.
     -- На Евдокию-малинуху,-- уточнил другой.
     -- И хороший товар у него?
     -- У-у!.. -- в один голос ответили стрельцы.
     -- Вот мы  и сходим к нему  втроем, посмотрим, как торгует, -- приказал
ярыга и пошел, не оборачиваясь, уверенный, что стрельцы на ослушаются.


     В лавке  купца не  оказалось. Холоп  его  --  бойкий малый с языком без
костей -- сообщил, не забывая нахваливать товар:
     -- Дома он. Заутреню отстоял, теперь  завтракает... Покупай, красавица!
Алтабас -- из  за семи морей  привезен! ..  Вон в том  доме стоим, в  крытом
дранкой... Сердоликовые, матушка,  из самой  Византии  привезены!  Бери,  не
пожалеешь...
     Стрельцы  слушали  его,  покачивая  головами:  ну  и  ботало! Ярыга  же
внимательно осмотрел товар, особенно благовония,  которые  перешибали смрад,
идущий  от рыбного  и  мясного рядов. Увидев все, что ему нужно было, ярыга,
жестом позвав за собой стрельцов, пошел к дому, крытому дранкой.
     Купец сидел за столом, доедал черную уху, сваренную с гвоздикой. Был он
высок  и толст, черные  густые волосы старательно причесаны,  как и  борода,
окладистая, длинная, в которой застряли хлебные крошки. Глаза, темно-карие и
большие, со страхом смотрели на вошедших, а зубы, словно их это не касалось,
продолжали старательно пережевывать пищу.
     -- Бог в помощь! -- пожелал ярыга, махнув  стрельцам, чтобы подождали в
сенях.  Он сел за  стол, взял  пирог, разломил. Пирог был  с заячьим  мясом,
смешанным с  гречневой кашей. Ярыга брезгливо поморщился, потому  что считал
заячье мясо нечистым, отложил пирог.-- Жуй быстрее, разговор есть.
     Купец поперхнулся и зашелся в кашле. Изо рта полетели крошки, несколько
угодило в ярыгу. Прокашлявшись, купец перекрестился и молвил:
     --  Господи, прости! --  вытерев полотенцем губы и нос, спросил  тихим,
настороженным голосом: -- Кто такой и зачем пожаловал?
     --  Разве не догадываешься?! А  ведь в Писании сказано: " По  делам  их
воздастся им". Или надеялся, что твои черные дела останутся безнаказанными?!
     --  Не  ведаю,  о  чем ты говоришь, человече. Да  и кто ты такой, чтобы
брать на себя божий суд? -- сказал купец, поглаживая бороду.
     -- Красивая  у  тебя борода, --  усмехнулся  ярыга.--  Ну, как  отрубят
голову --  на чем ее носить будешь?! -- и став вдруг  суровым, отчеканил: --
Хватит придуриваться! Ты княжича извел -- тебе и ответ держать!
     -- Не губил я княжича, ей-богу! -- перекрестился купец.
     -- Ты отраву поварихе дал, а она княжичу подсунула -- так?
     --  Все она!  -- торопливо заговорил  перепуганный насмерть купец. -- Я
сперва не знал зачем, попросила, дал.  А когда  княжич захворал, спросил ее:
не ему ли дала?  Она в ответ: "Молчи, а то  скажу,  что  с  тобой  в сговоре
была".
     -- Значит, сговора не было?
     -- Не было, вот-те крест! -- перекрестился купец.
     -- Врешь, однако, -- равнодушно молвил ярыга. -- Ну, да черт с тобой, в
аду доплатишь. Лекарство от яда есть?
     -- Есть! -- купец с трудом выбрался из-за стола и  метнулся  в  красный
угол,  достал  из-за складня ларчик темно-красного дерева, украшенный сканым
серебром.
     Ноги  у купца  оказались слишком короткие,  будто  достались от другого
человека, поэтому стоя  он выглядел не  таким представительным, как сидя. Он
на  цыпочках, словно боялся, чтобы кто-нибудь не услышал его шаги, подошел к
ярыге,  отдал ларчик,  предварительно  вытерев  с него пыль  рукавом красной
атласной   рубахи.   Внутри   ларчика   на   черной   материи   лежали   два
золотисто-зеленых  ядрышка,  напоминающие  овечьи катышки.  Дух от  них  шел
горьковато-соленый и  такой,  резкий, что у ярыги  засвербило  в  носу и  он
громко чихнул, захлопнув непроизвольно ларчик.
     --  Растворить одно ядрышко в вине и выпить маленькими глотками.  Потом
ничего  ни  пить, ни  есть, пока невмоготу станет.  Тогда растворить в  вине
второе ядрышко и выпить залпом. Хворь как рукой снимет,-- пояснил купец.
     -- Или голову твою снимут с плеч,-- предупредил ярыга.
     -- Али я себе враг?!
     -- Кто тебя знаете?! --  Ярыга  спрятал ларчик за пазуху,  встал  из-за
стола.--  Пойду проверю, а  ты  сиди  ешь, если сможешь, и жди меня. Чтоб не
было скучно, стрельцы  повеселят  тебя.--  Он  открыл  дверь в  сени, позвал
стрельцов.-- Глаз с него не спускать! Сбежит -- не сносить вам голов!


     Молодой князь лежал на широком ложе под грудой пуховых одеял, атласных,
шитых золотом,  из-за тяжести которых, казалось, и не мог вдохнуть на полную
грудь, а потому  и  вовсе  не хотел  дышать,  лишь изредка приоткрывал губы,
тонкие и покрытые коростой, а ноздри белого, заострившегося носа и вовсе как
бы слиплись  за ненадобностью.  Только  красно-коричневые  тени вокруг  глаз
выглядели живыми, но  существующими  наособицу от бледного с желтизной лица,
сливавшегося по цвету с золотистой подушкой. В ногах княжича сидела его мать
--  полная женщина  с  двойным  подбородком,  когда-то,  наверное, красивая:
васильковые глаза,  хоть  и  заплаканные  и покрасневшие, впору  бы  были  и
пятнадцатилетней  девице,  столько в  них  сохранилось  очарования.  Пухлыми
руками  она держала худую, высохшую руку сына. Рядом на стольце сидела мамка
-- такая же полная, как княгиня, с такими же красными от слез глазами. Слезы
у  нее текли  без  перерыва,  непонятно было,  откуда столько  берется.  Обе
женщины как  бы  не заметили  приход ярыги и воеводы,  неотрывно следили  за
умирающим, боясь пропустить его последнее дыхание.
     Ярыга  подошел  к  столику,  что  у  изголовья,  налил  в  кубок  вина,
светло-красного и пахучего, кинул  ядрышко. Оно закружилось  на поверхности,
шипя  и  оставляя  за собой  зеленоватый  пенный  след.  Когда  растворилось
полностью, ярыга помешал  пальцем вино  в кубке,  пока не  осела пена.  Вино
потемнело, приобрело зеленоватый оттенок.
     Обе  женщины  боковым  зрением неотрывно следили  за  каждым  движением
ярыги, и когда он поднес кубок к покрытым коростой губам, встрепенулись обе,
дернулись, чтобы помешать  -- и  тут  же поникли,  поняв,  что  хуже сделать
больному  уже  невозможно,  всхлипнули  одновременно  и  захлюпали  привычно
носами.
     Ярыга  надавил  пальцем  на  подбородок  юноши, заставив  открыть  рот.
Приложив  край кубка к  потресканной нижней губе, наклонил  его, чтобы  вино
потекло в рот. Зеленовато-красная струйка разбилась о язык, покрытый толстым
слоем  творожистого  налета,  потекла  дальше.  На  шее  под  дряблой  кожей
судорожно   дернулся   острый  кадык.  Губы  попытались  сжаться,  чтобы  не
пропускать в рот жидкости, но ярыга сильнее надавил на подбородок и наклонил
кубок. Ноздри  княжича  вдруг затрепетали и  разлепились,  порозовев. От них
краснота  перетекла к  щекам, лбу, шее, и когда княжич допил последнюю каплю
из  кубка, бледным оставался  лишь кончик  заострившегося носа. Юноша открыл
глаза, мутные, с  белесой пеленой, как у  вареной рыбы,  и  вздохнул  шумно,
полной грудью. Из глаз потекли слезы, которые унесли с собой пелену, очистив
васильковые  радужные  оболочки  и  черные  зрачки,  в   которых  засверкали
золотисто-красные искорки.
     --  Матерь  божья, царица небесная, заступница  наша...--  закрестилась
мамка, но не закончила, заплакала от радости в навзрыд.
     Следом за ней заревела княгиня.
     --  Ну,  завелись, теперь не остановишь!  -- пробурчал воевода,  однако
улыбка у него была до ушей. Он похлопал ярыгу по  плечу: -- Говорил же,  что
справишься!  Чуяло мое  сердце!  ..--  Он хотел похлопать и княжича, но лишь
неловко поправил одеяло.-- Теперь  выздоровеешь!  Мы с тобой еще ого-го!..--
Не договорив, воевода потряс в воздухе огромным рыжим кулаком.
     --  Ни  есть, ни пить ему не давать, пока я не вернусь, --  предупредил
ярыга.
     -- Я прослежу,--  пообещал воевода.--  А куда это  ты собрался?  Сейчас
князя пойдем порадуем.
     -- За снадобье заплатить надо.
     -- Князь заплатит, сколько скажешь!


     -- Плата особая нужна, -- сказал ярыга и еще раз напомнил: -- Ни капли,
ни крошки!
     -- Не бойся, не  получит! --  положив руку  на рукоять сабли,  произнес
воевода  и сверкнул  глазами на мамку,  словно она  пыталась втихаря  сунуть
что-нибудь княжичу.



     В  поварне  стоял  такой  густой  запах  жареного мяса,  что, казалось,
вдохнешь несколько раз -- и насытишься на целый день. Около печи сновали две
девки, толстозадые  и  с  блудливыми улыбками  на губах.  Повариха стояла  у
стола,  нюхала  какую-то сушеную  заморскую траву, собираясь  приправить  ее
стряпню.  Почувствовав  спиной  взгляд  ярыги,  плавно оглянулась,  зазвенев
сережками сканого серебра, и выронила траву на пол.
     Серая в черную полоску кошка кинулась к пучку, понюхала, неодобрительно
фыркнула  и, задрав  хвост,  потерлась  о ногу женщины. Повариха  оттолкнула
кошку.
     -- Ну-ка, девки,-- ярыга шлепнул обеих по заду,-- пойдите погуляйте!
     Они, хихикая, отскочили от мужчины и вопрошающе посмотрели на повариху,
Та проникла головой, давая понять,  что власть сейчас не у  нее. Когда девки
вышли во  двор,  ярыга  поднял  с пола  сушеную  траву,  понюхал.  Запах был
горьковато-соленый, как у ядрышек.


     -- Не  из  нее  ли отраву готовила? -- не дожидаясь ответа, поразмышлял
вслух: -- На костре  тебя  сожгут  или в  землю живой закопают?  Или  как  в
прошлом году ведьму  закопали, а  земля  на  этом месте два  дня ворочалась,
тогда  ее разрыли, закидали  дровами  и подожгли, чтоб не  мучилась.  Славно
горела! -- Он посмотрела на пламя в печи, буйное, жаркое.
     И повариха посмотрела.
     -- Князь, может, и пожалел бы  тебя по  старой памяти,  но  княгиня  --
у-у-у! -- не успокоится, пока не плюнет на твою  могилу.  А воевода --  этот
собственноручно  с  живой шкуру сдерет, медленно, со  смаком! Нет, сперва  с
твоего сына, на твоих глазах.
     Повариха пол