ожила руку на  нож с длинным  широким лезвием,  к  которому
прилипли зеленовато-белые капустные ошметки.
     -- Поздно! -- усмехнувшись, молвил ярыга. -- Вчера надо было.
     -- Да,-- согласилась повариха,-- чуяло мое сердце, что накличешь беду.
     -- Ты сама накликала.--  Он еще раз понюхал траву и швырнул в печь, где
она занялась синеватым пламенем.-- Ну, что, на костер пойдешь или замуж?
     -- 3а тебя, что  ли? -- повариха  удивленно вскинула  голову и  вытерла
губы, словно готовилась целоваться
     -- Мне что -- жить надоело?! На кого укажу, за того и пойдешь.
     -- Нет.


     -- Куда ты  денешься!  -- уверенно произнес он. --  Воевода  тебя и под
землей  найдет, а увидишь, как с сына шкуру  сдирают, на все согласишься, да
поздно будет!
     -- Нет, -- упрямо повторила повариха.
     -- Думаешь, князь за него заступится? Может, и пожалеет, но в монахи уж
точно пострижет и монастырь найдет подальше и построже. Да и без тебя ничего
сынок не добьется, слишком балованный.
     Повариха зашевелила  полными красными губами,  словно хотела  плюнуть в
лицо обидчику, но никак не могла набрать слюны.
     -- К князю пойдем или в церковь?
     Она одернула поневу и засунула под подвязь выбившуюся прядь.
     -- Значит, в церковь, -- догадался ярыга.
     -- Мне переодеться надо,  -- произнесла  повариха с вызовом и  тряхнула
головой, позвенев серебряными серьгами. -- Венчаться ведь иду.
     -- Переоденься. И приданое прихвати вместе с отравой --  вдруг на новом
месте пригодится?!
     Они вышли из поварни,  повариха направилась  к  избушке, которую  ярыга
считал казначеевой. Он остался во дворе, сказав:
     -- За сыном твоим присмотрю, чтоб не напроказил: норовом, ведь, в  мать
пошел?
     Повариха метнула в него злой взгляд, но ничего не сказала и сына в избу
не позвала, поняв, что сбежать вдвоем не дадут.


     Купец все еще сидел за столом, успев здорово опьянеть. Лицо побурело, а
глаза потемнели, слились  со зрачками и как бы занырнули под набрякшие веки,
выглядывая оттуда  затравленными  зверьками.  В  бороде  впридачу  к хлебным
крошкам  появились  комочки  яичного  желтка. В  центре стола  стояли четыре
пустые бутылки желтоватого, толстого, заморского стекла, а пятую, наполовину
пустую, держал в руке купец, намереваясь налить из нее стрельцам. Они сидели
по боками  от него,  обнимали с пьяным  дружелюбием,  а может,  держались за
него, чтобы не свалиться под стол. Темно-вишневые носы стрельцов нависли над
чашами, серебряными и  с рукоятками по  бокам, и ждали,  когда  туда  нальют
вина. Увидев новых гостей купец поставил бутылку на стол, расплескав немного
на скатерть.
     Ярыга сглотнул слюну и запел хриплым, пропитым голосом:
     Вьюн над водой
     увивается,
     Жених за столом
     дожидается.
     Просит он свое,
     свое сужено,
     Просит он свое,
     свое ряжено:
     -- Вы подайте мне
     мою сужену!
     Вы подайте мне
     мою ряжену!
     Вывели ему
     красну девицу,
     Вывели ему
     лебедь белую:
     -- Это вот
     твое сужено,
     Это вот
     твое ряжено!
     Ярыга засмеялся  натужно и вытолкнул вперед повариху,  нарумяненную,  в
венце  из  золотой  проволоки  в  несколько  рядов  с  поднизью,  украшенной
жемчугом,  в белой  рубахе до пят с вышитым  золотом подолом, поверх которой
был надет летник до щиколоток из  червчатой камки с  серебряными и  золотыми
узорами,  поочередно  представляющими листья,  вошвами  из  черного бархата,
расшитого  канителью  и  трунцалом,  подолом  из лазоревого  атласа и шейным
ожерельем из черной  тесьмы, унизанными жемчугом и пристегнутыми к воротнику
пятью золотыми пуговицами.
     -- Что морщишься? -- подначил ярыга купца.-- Смотри, какая тебе невеста
досталась --  кровь с молоком! И приданое  богатое, -- он  вытолкнул  вперед
мальчика, который  в  чем играл  на дворе, в том и был приведен,  и теперь с
приоткрытым ртом разглядывал мужчин за  столом, соображая, наверное, за кого
из них собралась его  мать замуж. -- Князь не поскупился! -- ярыга засмеялся
было, но и сразу смолк под гневным взглядом поварихи.
     Купец, догадавшийся, что ему  предстоит,  мигом  протрезвел и  потемнел
лицом.  И стрельцы  сразу стали трезвыми  и  в глазах их  появились  лукавые
искорки: ловко  мы  притворялись,  а?!  Стоило купцу пошевелиться,  как оба,
положив руки ему на плечи, придавили к лавке: сидеть!
     --  Не нравится невеста?!  -- ерничал ярыга.-- Зря! Если бы не  служба,
сам бы на ней женился. А что с приданым -- так тебе меньше работы.
     Стрельцы хохотнули и толкнули купца локтями.
     -- Деваться  тебе все  равно  некуда: три головы  лучше, чем ни  одной.
Собирайся быстро, а то невесте, вишь, замуж невтерпеж. Деньги не забудь: наш
батюшка богатых в долг не  венчает. Стрельцы помогут тебе нарядиться, а я за
невестой пригляжу, чтоб не сиганула в окно, не осрамила тебя!
     Повариха,  стоявшая  с  понурой головой,  прижала  сына лицом к  своему
животу, чтобы ничего не видел  и не  слышал.  Ярыга отпустил руку мальчика и
перестал улыбаться, с грустью посмотрел на икону Богородицы в красном углу.



     В церкви отслужили обедню, почти все уже разошлись, только самые истово
верующие,  с  трудом  переставляя  затекшие  ноги,  выбирались  на  паперть,
торопливо спускались по ступенькам, отворачиваясь обиженно от слепого, точно
это  он должен  был  подать им,  но пожадничал.  Нищий тоже  виновато клонил
голову и,  чем больше проходило  народа, не кинув монетку, тем  ниже. Обеими
руками он крепко  сжимал шапку, подаренную ярыгой, на дне которой лежало две
полушки, и  часто шевелил ноздрями и сглатывал слюну, почуяв ароматы  обеда,
готовившегося в доме попа.
     --  Подай  нищему,  --  посоветовал  ярыга  купцу,  -- не  каждый  день
женишься.
     Пока купец рылся, отыскивая  мелкую монету, в прямоугольном кошельке из
мягкой  дубленой яловки,  сложенной вдвое  и  прошитой двумя  рядами  медной
проволоки, оба стрельца, ярыга, повариха и, после того, как мать столкнула с
его головы шапку, мальчик перекрестились на икону над входом.
     Мальчик надул  губы и собрался покапризничать, но мать потянула его  за
собой внутрь церкви, старясь не отстать от купца, зажатого между стрельцами.
     Воздух в церкви  был тепл, пропитан запахом ладана и казался желтоватым
из-за света догорающих свечей. Священник  около ризницы разговаривал,  мелко
тряся  седой  бородой,  с  церковным  старостой  --  благообразным стариком,
настолько  похожим на святого Петра, каким изобразили его  на висевшей рядом
иконе, что создавалось впечатление, будто с  нее и сошел  и, видимо,  за это
сходство и был выбран в старосты.
     Ярыга подождал, пока они закончат разговор, и обратился к попу:
     -- Батюшка, обвенчай молодых.
     Священник , прищурив подслеповатые глаза, удивленно посмотрел на ярыгу,
решив, что именно он  надумал жениться, тряхнул головой, отгоняя наваждение,
и  лишь заметив  стоявших поодаль  купца и  повариху,  улыбнулся виновато  и
пригладил бороду:
     -- Что это они так поздно спохватились? С утра надо было.
     -- Совесть замучила: в скверне живут,-- ответил ярыга,--  а жених узнал
только  сейчас, что надо  срочно  и надолго ехать по  делам торговым. Уважь,
батюшка, а он тебе вдвое заплатит.
     -- Церкви, не мне, -- поправил священник, --  мне уже ничего не надо. А
что ж он сам молчит?
     --  Язык  от счастья  проглотил, -- без тени насмешки  ответил ярыга.--
Невеста долго раздумывала, все никак решиться не могла.
     -- Бывает, -- согласился священник.
     Он послал  служку  за вином и  когда тот  вернулся,  приступил к обряду
венчания.
     --  ...Часто  ходите в  церковь, слушайте духовников, храните  посты  и
праздники,  подавайте милостыню, муж бей жену палкою, как подобает главе. --
Он взял повариху  за руку, вручил ее мужу  и приказал -- Целуйтесь! -- Когда
они исполнили приказ, дал купцу деревянную чашу с вином.
     Отпив,  муж передал чашу жене, та  отпила  и  вернула  ему -- и так три
раза, потом купец допил остатки разломал чашу и бросил под ноги. Жена первой
наступила на обломки чаши и высокомерно глянула на мужа: не тебе верховодить
в семье! Пока они топтали обломки, священник произнес:
     --  Пусть  так  под ногами вашими будут  потоптаны те,  которые  станут
посевать между вами раздор и нелюбовь. Аминь!
     --  Ну  вот, --  пригладил ярыга  вихры  на  голове  мальчика,  --  был
княжеский байстрюк, стал купеческий сын.
     Молодая,  шагнувшая к выходу, споткнулась и посмотрела на мужа так, что
от него должна была бы остаться лишь кучка пепла. И молодой зыркнул на жену,
как на беглого должника.
     --  Мир вам да любовь!  --  пожелал ярыга и добавил тихо: -- Посмотрим,
кто кого первым отравит.
     Подобная мысль, видимо,  приходила в  головы обоим  молодым, потому что
вздрогнули и отпрянули друг от друга.
     На паперти ярыа отчеканил:
     --  Времени у вас -- всего-ничего. Я  до вечера молчать буду, но мир не
без добрых людей.


     Тополя  во дворе ворожеи стояли голые, без листьев и без  ворон. Вообще
никаких  птиц не было видно  поблизости  и  даже  пятен помета стало заметно
меньше,  наверное,  всосались в  раскисшую  за  день  землю.  В доме  стояла
гробовая тишина  и  воняло кошками и кислыми щами. Горбунья лежала  у печи в
той же позе, в какой оставил ее ярыга, только лицо стало шире, будто впитало
влагу из земляного пола. На полке в красном  углу  сидела кошка с  закрытыми
глазами и  гладкой,  будто  обплавившейся шерстью, и  казалась  игрушкой  из
обоженной глины, выкрашенной в черный цвет.
     --  Отдохнула -- пора и  честь знать! -- шутливо  произнес ярыга  через
порог и сбил ногой кочергу.
     Она упала на пол с таким грохотом, будто бревно с крыши рухнуло.
     В  красном углу  вспыхнули два зеленые огонька, кошка вздыбила шерсть и
выгнула спину, словно приготовилась отбиваться от стаи собак. Зашевелилась и
ворожея. С трудом оторвав от пола увеличившуюся  голову, казавшуюся чужой на
маленьком, худом  теле, она  села, поправила паневу, прикрыв ею кривые ноги,
покрытые серой шерстью, отчего напоминали козьи. Движения ее были медленны и
неуверенны, словно с трудом вспоминала, что и как делать.
     -- Так-то, коза драная, -- произнес ярыга,  --  в следующий  раз будешь
знать, что со мной шутки плохи!
     Когда  он вышел  из избы,  то увидел на тополях  тучи воронья,  которое
каркало громко и радостно и роняло на землю комки помета.  Увидев ярыгу, они
затихли,  завертели  головами, наверное,  рассматривали  внимательно,  чтобы
запомнить его на всю жизнь.
     -- И вы у меня смотрите,  -- пальцем погрозил им ярыга, -- а  то быстро
управу на вас найду!
     У  церкви  он встретил  слепого нищего, который, сильно шатаясь и часто
спотыкаясь,  нес  полные руки  добра:  штуку ярко-красной материи, заморское
седло с высокой лукой, кусок копченого свинного окорока  и недопитую бутылку
вина,  к которой постоянно  прикладывался. Когда  он  спотыкался,  то  ронял
что-нибудь, наклонялся подобрать и ронял еще что-нибудь и подолгу  возился в
грязи, разыскивая. Вокруг него бегали  мальчишки, дразнили, хватая за одежду
и показывая язык, как будто слепой мог увидеть.
     -- Вот я вас сейчас! -- беззлобно грозился нищий.
     --  Седло  зачем  тебе?  --  спросил ярыга.--  Решил  на себе  покатать
кого-нибудь?!
     -- Все берут и я взял! Что под руку подвернулось, то и взял! -- показав
в улыбке гнилые зубы, ответил слепой.
     -- Лучше бы из одежды что или сапоги, а то ведь морозы скоро ударят.
     -- Мне хорошая одежда ни к чему, никто  подавать не будет. А седло,  --
нищий понюхал его, -- новое, на него всегда покупатель найдется.
     -- Тебе,  конечно,  виднее, --  мрачно  пошутил ярыга  и пошел  к  дому
скорняка.
     Когда  он  добрался туда,  солнце  уже зашло,  и все  вокруг  посерело,
растеряло радостные, дневные цвета. В избе по-прежнему было тихо,  но не так
резко  воняло,  как  раньше,  будто  разлагавшиеся  трупы недавно  унесли  и
закопали, правда, еще  не успели проветрить помещение. В горнице  не было ни
единой   связки   шкур,   зато   на  полу   лежали   горки   пыли:   черной,
темно-коричневой,  рыжей, а у печи  --  огромная  серой, из которой  торчали
голова и руки и ноги скорняка с длиннющими, в пядь, несточенными, медвежьими
когтями.
     -- Эк,  тебя  завалило! -- насмешливо посочувствовал  ярыга,  подходя к
столу. -- Ну что,  образумился, понял, как  впредь  надо встречать меня? Или
еще поваляешься?
     Из кучи серой пыли послышался тихий, сдавленный стон.
     -- Ага, значит, образумился, -- понял ярыга. -- Тогда я тебя прощаю. --
Он выдернул нож  из крышки стола. -- Только  смотри  мне, без глупостей!  --
отступая спиной к двери, предупредил он.
     Закрывая  за  собой  дверь, ярыга  увидел,  что  горница опять  увешена
связками  выделанных звериных  шкур, а у печи на сером волчьем  одеяле лежит
скорняк  и робкими, болезненными движениями  царапает пол, оставляя глубокие
борозды, гладенькие, словно  раскаленным железом в коровьем масле.  На столе
появились две недошитые шубы,  лисья и соболья, и несколько  беличьих шапок,
над  которыми  зависли  иголки  с  нитками.  Ярыга перекрестился  --  иголки
попадали на стол, а скорняк взревел и задергался, словно  они воткнулись ему
в спину или чуть ниже.

     В  натопленной  гриднице  стоял терпкий запах  дыма  березовых  дров  и
сладковатый -- восковых свечей, стаявших на  две трети. Князь кутался в шубу
из чернобурки и злыми глазами буравил из-под  седых бровей воеводу и  ярыгу.
Они  стояли  посреди  комнаты,  воевода  чуть  впереди и  полубоком,  словно
готовился  защитить  ярыгу  от   князя  и  от  стрельцов,  светло-русого   и
темно-русого, которые замерли у стены по обе стороны от входной двери,  и от
казначея, стоявшего, как обычно, одесную и поглаживавшего  редкие усы, чтобы
скрыть ехидную улыбку.
     -- Княжич здоров! -- доложил воевода и перекрестился.
     Перекрестились и все остальные, а казначей еще и пожелал:
     -- Многих лет ему и да хранит его господь!
     -- Приказ твой выполнен, -- закончил воевода.
     -- А злодеи  не наказаны! -- язвительно произнес  казначей, прихромал к
ярыге и, заглядывая снизу ему в лицо, спросил: -- Врагов покрываешь?!
     --  Не шуми, -- тихо, но грозно остановил его воевода.--  Он сделал как
лучше.
     Князь  вскинул  седые брови,  погладил  черную  бороду и  вопросительно
посмотрел на ярыгу.
     -- Отрубил бы ты  им головы  -- разве это наказание?! -- начал ярыга.--
Грех на  душу  взял  бы  -- и зачем? Не  чужие  ведь... Пусть  уж  сами себя
покарают:  хорек и гадюка в одной  норе не  уживутся. Они теперь боятся друг
друга сильнее, чем твоего гнева, а нет жутче казни, чем вечный страх.
     Князь коротко гмыкнул,  то  ли одобряя действия ярыги, то ли  поражаясь
его  нахальству, и посмотрел на казначея,  предлагая возразить. Тот не сразу
нашелся, поэтому князь пригладил морщинистой рукой черные усы, положил ее на
нагрудный восьмиконечный  крест, золотой и украшенный драгоценными камнями и
молвил:
     -- Рано или поздно приходится платить  за грехи свои.-- Повернувшись  к
казначею, приказал: -- Дай кошелек.
     Кошелек  был сафьяновый, прошитый  золотой  проволокой и  туго  набитый
монетами.  Даже не заглянув в него, ярыга  спрятал за  пазуху и отбил  князю
земной  поклон, а  потом  вытер рукавом ферязи  зеленоватую  каплю с кончика
носа.
     -- Дай ему шубу и шапку, -- приказал князь.
     -- Пусть сюда принесет, -- произнес ярыга хриплым, пропитым голосом.
     -- Что? -- не понял князь.
     -- Сюда пусть принесет, а то вдруг слишком хорошие даст.
     Князь присмотрелся к его ферязи, заметил прореху и приказал казначею.
     -- Горностаевую шубу и шапку, лучшие.
     -- Сделаю, как велишь, -- елейным голосом молвил  казначей  и торопливо
захромал из гридницы.
     -- Проследи,  -- приказал князь воеводе  и махнул рукой, чтобы оставили
его одного.

     Моросил дождь,  холодный и нудный. Капли с тихим шорохом разбивались  о
соломенную  крышу  стояльной избы, собирались в тонкие ручейки  и стекали на
землю или в бочку со ржавыми обручами, наполненную до краев. Ярыга взошел на
крыльцо, высморкался, зажав нос пальцами, и  вытер  их  о  полу горностаевой
шубы,  крытой красным бархатом. Сбив набекрень горлатую горностаевую шапку с
прорехой спереди,  на  одной  стороне которой были  петли,  густо обложенные
жемчугом,  на другой --  золотые  пуговки, ярыга  распахнул  входную  дверь,
отсыревшую,  тяжелую.  Она  звизгнула  простуженно,  словно  сорвала  голос,
открываясь и закрываясь целыми день. Из  избы шибануло бражным духом.  Ярыга
жадно втянул его носом,  затрепетав  ноздрями, улыбнулся, но сразу же придал
лицу строгости и степенности, подобающих шубе и шапке.
     У левой стены за стойкой сидел целовальник и сонными глазами смотрел на
пятерых пьяниц,  добивших братчину и болтавших ни  о чем,  потому что  денег
больше не было, а уходить не хотелось или некуда. Они сидели  у правой стены
за столом, длинным и узким, а у дальней на  соломе копошились два странника,
старик  и  подросток,  укладывались  спать.  Они первыми  заметили  ярыгу  и
уставились на него с испугом: приход сюда  знатного боярина не обещал ничего
хорошего.  Из  соседней комнаты выглянул холоп, блымнул осоловелыми, рачьими
глазами на вошедшего, сразу опознал и заорал радостно:
     -- Хозяин, к нам гость знатный!
     Целовальник провел рукой по лоснящемуся лицу, охнул, узнав, кто пришел,
заулыбался льстиво, пошел навстречу, говоря:
     --  Здрав будь, боярин!  Давненько  не  заходил к нам, я  уж думал,  не
случилось  ли  что?!  А  шуба  какая  знатная!  --  Он  отвернул полу, помял
горностаевый мех.
     -- Не лапай, -- ударил его по руке ярыга, -- не на тебя шита!
     --  Али я не понимаю?! -- подобострастно произнес целовальник. -- Такую
только боярину носить!
     -- Бери выше,-- сказал ярыга.
     -- Неужто княжеская?! -- не поверил целовальник.
     -- А то! -- ярыга  остановился у стола, повел плечами, скидывая шубу на
лавку. -- С его плеча, наградил за исправную службу!


     --  И  шапка  не по Сеньке, -- подтолкнул  целовальник  ярыгу  хвастать
дальше.
     -- Тоже его, -- подтвердил ярыга, садясь за стол. -- Неси все, что есть
съестного и выпивку! -- приказал он целовальнику.
     -- Тебе, поди, двойного вина принести? -- закинул целовальник.
     -- Тройного!
     -- А не угоришь?
     -- Не  твое дело! Неси четвертину, нет, ендову ведерную и побыстрее! --
он повернулся к  пьяницам: -- Придвигайтесь, други, пить-гулять будем! И вы,
странники, подсаживайтесь -- всех угощаю!
     -- Денег-то хватится расплатиться? -- раззадоривал его целовальник.
     Ярыга хмыкнул презрительно, достал из-за пазухи  и швырнул на стол туго
набитый сафьяновый кошелек.
     -- Да тут их...  на целый год хватит!  -- восторженно произнес  один из
пьяниц, заглянув в кошелек.
     --  Пейте-ешьте,  сколько влезет! Чтоб на всю  жизнь  запомнили  и всем
рассказали, как умеет гулять ярыга!
     a_cherno@chat.ru
     Новую книгу Александра Чернобровкина "Чижик-пыжик" можно  приобрести  в
издательстве "ЭВАНГО". Тел/факс: (095) 921-06-73






     Б Е Л Б О Г


     Туман  был густ и бел,  как сметана, и толстенным слоем покрывал озеро,
которое схоронилось  во впадине,  окруженной темными  обрывистыми скалистыми
берегами,  поросшими  соснами,  высокими  и  стройными, напоминающими  копья
многочисленной  невидимой  рати,  охранявшей два  белесых острова,  округлые
вершины  которых,  светлая и темная,  виднелись одна ближе  к южному берегу,
вторая -- к  северному, причем первая  казалась клоком  тумана, осмелившимся
подняться  повыше. На восточном берегу, там, где  из  леса как  бы  вытекала
тропинка,  широкая  и  утоптанная,  немного  петляла  по  крутому  склону  и
пряталась в тумане, чуть в  стороне от нее и пример