половице,  превращаясь  в
дорожку  желтого речного песка. Этим же пальцем нехристь начертил  в воздухе
круг, давая понять, что ему нужно  все. Толмач не  долго думая свернул кукиш
и, присев, ткнул его в  приплюснутый басурманский нос. Раскосые глаза-щелки,
казалось, не заметили кукиша,  разбежались в  дальние от  носа уголки, будто
хотели увидеть, что творится на затылке посла. Толмач встал и отошел шага на
три от нехристя, как бы давая место гневу, который сейчас должен изрыгнуться
в ответ на кукиш.
     Степняк ничем  не показал,  что обижен, протянул вперед  правую руку  и
тряхнул ею. Из широкого рукава выпал маленький черный комок, который состоял
из бесчисленного множества малюсеньких  червячков, стремительно расползшихся
в разные стороны, причем, чем больше их отделялось от комка, тем объемнее он
становился.  Толмач  брезгливо  передернул плечами,  шваркнул об пол  шапку,
накрыв и  комок и расползшихся черных червячков, и затоптался на ней. Из-под
шапки послышались стоны, детские и женские,  да такие жалобные, что у князя,
попа и некоторых дружинников жалостливо скривились лица,  но толмача они  не
остановили. Успокоился он лишь тогда, когда шапка  рассыпалась  на маленькие
кусочки, разъеденная черной жижей, в которую превратились червячки.
     Посол продолжал  сидеть истуканом, однако  правая  бровь  непроизвольно
дернулась, выдавая огорчение  и  удивление.  Басурман  поднял  левую руку  и
тряхнул ею. Из рукава вылетел плоский кружок огня,  разбрызгивающий искры, и
повис  в  воздухе  под потолком  --  даже подпрыгнув,  не достанешь.  Кружок
стремительно   разрастался,   обещая   перегородить   гридницу,    а   затем
располовинить  и весь  княжеский терем. Толмач плюнул в  кружок, не  пожалев
слюны,  и пропал  в  самую  середку. Плевок  зашкварчал, как  на раскаленной
сковородке, и вместе с огненным кружком превратился в облачко розового пара,
которое  со звоном  ударилось  в потолок и  лопнуло, осев  на  пол сиреневой
пылью.
     У  посла дернулась  левая бровь и  сильнее, чем ранее правая, а с  глаз
словно бы спала пелена, и  они с настороженным  интересом ощупали толмача  с
ног  до головы, проверили по  одним только им  ведомым  признакам, насколько
стоявший  перед ними силен, умен  и хитер, решили, видимо, что  имеют дело с
достойным противником и закрылись. После  долгого  раздумья  нехристь открыл
их, встретился взглядом с толмачом и еле заметно  кивнул головой. Он опустил
руки к полу, и из широких рукавов выкатились  два шара  одинакового размера,
красный  и  черный.  Не  прикасаясь  к  ним,  заставил  шары  несколько  раз
поменяться местами, а затем жестом предложил толмачу  выбрать понравившийся.
Толмач  носком сапога  показал на красный. Степняк  провел над шарами рукой,
заставив раскатиться в разные стороны и завертеться вокруг своей оси, отчего
стали похожи на волчки, красный и черный. Посол  хлопнул резко в ладони -- и
шары с невероятной скоростью покатились навстречу друг другу, столкнулись  с
таким  грохотом,  будто   гром  прогремел  посреди  гридницы.  Красный  шар,
целый-целехонький, откатился малость назад, а две неравные половинки черного
остались покачиваться на  месте.  Басурман долго смотрел на них бесстрастным
взглядом -- не поймешь, огорчился или обрадовался, -- затем взял половинки в
левую руку, а  красный в правую,  сжал -- и на пол посыпалась пыль, черная и
красная, которой посол очертил себя. Закрыв ладонями лицо, он протяжно взвыл
-- и пыль загорелась ослепительно ярко и задымила так, что степняка не стало
видно.   Толмач   попятился   к  возвышению,  на  котором  сидел  князь,   и
перекрестился, как и все  христиане, находившиеся в  гриднице,  а  поп еще и
"Отче наш" забормотал.
     Дым  потихоньку рассеялся, оставив  после себя неприятный запах  серы и
конского навоза. На полу, на том месте, где сидел посол, было  темное пятно,
будто половицы прижгли раскаленным железом. Первым к пятну отважился подойти
толмач. Он смачно плюнул, попав прямо в центр, и когда слюна коснулась пола,
на  колокольне  ударил  колокол, а  с крепостных стен послышались  радостные
крики. В гридницу ввалился запыхавшийся дружинник и прямо с порога заорал:
     -- Сгинули! Все, как один! Словно нечистая слизала!
     -- Божья помощь прогнала  неверных! -- поправил  поп, но  никто  его не
услышал, потому все бросились обнимать вестника, будто это он прогнал орду.
     И толмач не был обделен дружескими тумаками, довольно  крепкими, другой
бы не  встал после  таких.  Когда радостные  крики поутихли,  князь произнес
торжественно, обращаясь к толмачу:
     -- Большую беду отвел ты от города. В награду проси, что хочешь.
     Толмач без  ложной  скромности  выпятил грудь,  пригладил  усы согнутым
указательным пальцем и, придав побольше простоватости лицу, сказал:
     -- Мне много  не надо: золотой верни да шапку, что поганый извел, -- он
лукаво  прищурил  плутоватые глаза, -- А к ним  добавь  самую малость:  коня
справного, оружие надежное, наряд богатый и огромную бочку медовухи, чтоб на
всех, -- он обвел рукой собравшихся в гриднице, -- хватило!
     Князь улыбнулся, подмигнул недовольно скривившемуся ключнику, изрек:
     -- Вдвое, нет, втрое получишь. А медовуху, -- он повернулся к ключнику,
-- всю, что есть в погребе, выкатывай на площадь, пусть весь город гуляет да
князя и толмача добрым словом поминает!
     --  Быть по  сему!  --  хлопнув себя  по  ляжке,  согласился  толмач  и
направился к выходу, чтобы первым отведать дармовую выпивку.
     В дверях  его перехватил  дружинник, тот самый  детина, что прибегал на
птичий двор.
     -- Слышь, толмач, как ты угадал, какой шар тверже?
     -- Как говорят мудрые люди, тайна  сия велика есть,  -- бросил на  ходу
толмач.
     -- Ну, скажи, а? -- не отставал дружинник. -- Век не забуду, отслужу!
     --  Так и  быть, -- остановившись, произнес  толмач  и поманил пальцем,
чтобы дружинник подставил ухо, в которое прошептал очень серьезно:  -- После
долгих лет  учебы  и странствий,  я  пришел к  одному  удивительному выводу.
Знаешь какому?
     -- Не-а, --  ответил дружинник и еще ниже наклонил голову, чтобы ничего
не упустить.
     --  А  вот  к какому,  --  четко  произнося  слова,  будто  втолковывал
глуховатому, изрек  толмач наставническим тоном, --  красные  петухи  всегда
бьют черных.
     --  А почему?  --  допытывался дружинник,  не  поняв  скрытой  мудрости
услышанного.
     -- А черт его знает!  -- весело  крикнул ему в  ухо толмач и, хохотнув,
заспешил на  площадь, облизывая губы, словно  уже осушил не  меньше  бочонка
медовухи.



     a_cherno@chat.ru

     Новую книгу  Александра Чернобровкина "Чижик-пыжик"  можно приобрести в
издательстве "ЭВАНГО". Тел/факс: (095) 921-06-73


































     З Н А Х А Р Ь


     В  просторной  избе стоял сильный, густой  запах  сушеных  трав,  пучки
которых висели на стенах и под потолком да в таком количестве, что казалось,
не  повернешься,  не задев  какой-нибудь, но  узкоплечий сутулый  старичок с
птичьим  носом, длинным  и  острым, с поджатым ртом, словно  беззубым,  и  с
козлиной бородкой, как-то  умудрялся, двигаясь быстро и малость подпрыгивая,
отчего напоминал кулика на болоте, проскальзывать между ними, не зацепив. Он
то подлетал к печи, отодвигал полукруглую деревянную заслонку и совал птичий
нос  в топку, к трем чугунам, в которых  булькала темно-коричневая жидкость,
то отбегал к столу, освещенному лучиной,  на котором стояли большое глиняное
блюдо с густой  темно-вишневой жижей, подернутой пленкой,  ступа с пестиком,
два  туеска  с  сушеной  малиной и  черникой и  лежали несколько мешочков  с
семенами  трав.  Старичок брал  по  щепотке из мешочков и туесков,  бросал в
ступу, толок быстрыми, резкими движениями, затем совал обслюнявленный  палец
в смесь и в рот, пробуя на вкус. Если вкус не нравился, добавлял щепотку-две
из  какого-нибудь мешочка  или туеска и толок дальше,  а если  нравился,  то
убегал со  ступой к  печке,  где опорожнял ее в  один  из чугунов, помешивал
варево деревянной ложкой с длинным черенком, и все время бормотал что-то: то
ли заклинания, то ли проклятия.
     В  избу ввалился,  втянув  за  собой волну  сырого,  холодного воздуха,
безбородый  мужчина,  толстый  и  бледный, похожий  на квашню,  втиснутую  в
одежду. Он тяжело  вздохнул, пошлепав  вывороченными губами, сморщил  пухлый
нос,  сердито посмотрел выпуклыми глазами на пучки трав, недовольно гмыкнул.
Неуверенно  переставляя  толстые  короткие  ноги,  подошел к  столу,  сцепил
бледные и словно студенистые руки на огромном животе  и, не поздоровавшись и
не перекрестив лба, впился в хозяина тусклым желтоватым взглядом.
     Хозяин  прыгающей походкой продолжал бегать от стола к печи и  обратно,
что-то толок, размешивал, обнюхивал -- и делал это шустро и молча.
     -- Бесиво варишь? -- заговорил первым гость.
     -- Варю, -- неопределенно ответил знахарь.
     -- Приворотное или отворотное?
     -- Отворотное. Чтоб смерть отвадило.
     -- А-а,  ну,  вари,  коль  делать  больше нечего, --  с  презрительными
нотками произнес гость и тяжело опустился на лавку у стола.
     Прямо  перед   ним   стояло  глиняное  блюдо  с  темно-вишневой  жижей.
Внимательно присмотревшись к ней и принюхавшись, гость спросил:
     -- Кровь некрещеных младенцев?
     Знахарь буркнул что-то нечленораздельное.
     -- Отведаю? -- попросил гость.
     -- На здоровье, -- разрешил хозяин.
     С  трудом  согнув  короткую  шею,  толстяк  припал  к  жиже  вытянутыми
трубочкой  губами,  шумно втянул  в  себя  сразу всю. Сыто отрыгнув, облизал
губы, а потом недовольно скривился.
     -- Кровь-то нечеловечья! -- пожаловался он.
     Знахарь  обмакнул  указательный  палец в  остатки  жижи на  дне  блюда,
попробовал на вкус.
     -- И вправду, нечеловечья, -- произнес он  удивленно. Что-то припомнив,
добавил: -- Да и откуда взяться человечьей, я ведь ягненка резал.
     -- А ты сказал! ..
     -- Это ты сказал, -- перебил хозяин.
     -- А ты подтвердил, что некрещеных!
     -- Ну, правильно! Где же ты видел крещеных ягнят?!
     Гость шумно втянул  воздух покрасневшим  носом и так же шумно выдохнул,
вдобавок  пришлепывая вывороченными  губами,  смоченными  кровью некрещеного
ягненка. И  сразу  негодование  сменилось смирением,  покорным  отношением к
своей невезучей доле,  и  оплывшее  лицо стало еще  бледнее  и размытее.  Он
уставился тусклым желтоватым взглядом в земляной  пол  и  замер  неподвижно,
однако казалось,  что  жар  от печи растапливает  его, и гость  расплывается
вширь, становясь ниже.
     -- А меня опять побили, -- после долгой паузы произнес  он безразличным
тоном.
     -- Кто на этот раз? -- не отрываясь от работы, поинтересовался хозяин.
     -- Дьячиха --  короста сухоребрая.  Ухват вчера об меня сломала. До сих
пор болит..
     -- Ухват?
     -- Поясница,  -- точно не заметив издевки, ответил гость. -- Кабаном  я
оборотился, хотел поесть у нее: наготовила прорву, сегодня  у дьяка именины,
полсела  пирует.  Ну,  залез  я в  подклеть,  пока  нашел  в  темноте,  пока
распробовал  что  где, пару  горшков,  видать,  и  перевернул. Ее на  шум  и
принесли...
     -- Черти? -- подсказал знахарь.
     --  Черти меня  носят, а ее... неведомо какая сила, но  ни  добрая,  ни
злая. И все за волосы ее таскает -- совсем лысая уже.
     -- Как ты в темноте рассмотреть умудрился?
     --  Не смотрел  я. Хотел  ее за  патлы  оттаскать, а не  нашел,  за что
ухватить.
     --  Ай-я-яй! -- посочувствовал хозяин то  ли колдуну, то ли дьячихе. --
Ухват хоть короткий был?
     --  Толстый он был. И крепкий -- дубовый, что ли, --  ответил гость. --
Почему мне все время не везет?! За какую  пакость ни возьмусь, ничего толком
не  сделаю. Пошел  к старостихе  корову  доить -- нарвался на быка. Подсыпал
кузнецу отравы в медовуху -- жена выдула. Кузнец уже месяц на радостях пьет.
И ведь не угорит, сволочь. А  жена у него была -- ну, ты сам знаешь. Сколько
я с  чертями вожусь, попривык к их образинам, а  ее как увижу, так неделю на
улицу боюсь выйти. Не баба, а лихо двуглазое.
     -- Вроде ты по молодости сватался к ней, -- припомнил знахарь.
     -- Нечистый путал, хотел, чтобы я побыстрей ему душу продал. Теперь  не
нарадуется, -- с усмешкой произнес колдун, и лицо его маленько оживилось.
     Он надолго замолчал, вспоминая что-то веселое,  и  незаметно  для  себя
заснул.  Нижняя губа  обвисла, легла  на  подбородок.  Колдун  с  присвистом
втягивал воздух, становясь ниже и  уже, чем был до вдоха. Когда он сравнялся
по сложению с хозяином, тот как бы случайно стукнул пестиком по ступе.

     -- Погоди, сделаю!  -- сквозь  сон  буркнул  колдун, глубоко  вздохнул,
увеличившись  до  первоначального  своего  размера,  и, еле  продрав  глаза,
налившиеся краснотой, тупо уставился на знахаря. -- А-а, это ты...
     -- Да вроде я. А ты думал кто?
     -- Черт -- кто ж еще?! Житья от него не стало. Только прилягу, начинает
бодаться: иди, мол, пакости делай. А что делать, если ничего не получается?!
И не могу  ничего путного придумать, чтобы он надолго отстал, -- пожаловался
колдун и с надеждой посмотрел на знахаря. -- Может, ты что подскажешь? Чтобы
я чертям за целый год отработал, а? Ну, хотя бы за месяц.
     Хозяин,  казалось,  не  слышал   его,  продолжал  помешивать  варево  в
чугунках.
     -- Если до полуночи не возьму грех на душу,  -- не договорив, гость еще
больше  выпятил нижнюю губу,  отчего  она сползла с  подбородка и  легла  на
грудь.
     -- Что тогда? -- поинтересовался знахарь.
     Сербнув воздуха, гость подобрал губу и ответил:
     --  Проветривать будут. Это на первый раз. А если не поможет, тогда, --
он собирался  отчаянно махнуть рукой,  но  поленился  и  махнул указательным
пальцем, отчего жест получился пренебрежительный: подохну -- и черт со мной!
     Знахарь  вынул  ухватом ближний  чугунок  из  печи,  поставил на  стол.
Темно-коричневое  варево  еще булькало  и почти  по-собачьи  урчало. Знахарь
провел над ним рукой и, видимо,  бросил незаметно в чугун щепотку  какого-то
зелья, потому что варево перестало урчать, посветлело и загустело, напоминая
подошедшее тесто.
     -- Здорово! -- оценил колдун. -- И зачем тебе  это  бесиво, кого морить
думаешь?
     -- Какая разница. Лишь бы человек хороший попался. Могу тебя угостить.
     --  Меня  не возьмет. В худшем случае прохватит. Из-за той гадости, что
ты мне в прошлый раз скормил, меня так раздуло, что всю ночь до ветра бегал.
Шуточки у тебя!
     -- Что ты! Знал бы ты, что  я по молодости выкидывал! -- скромно молвил
знахарь,  доставая из  печи  второй  чугунок.  -- Ты  же просил  чего-нибудь
такого, чтоб до утра есть не хотелось. Разве тебе хотелось есть?
     -- Не до того было.
     -- Чем же ты недоволен?! Что просил, то и получил!
     Знахарь  провел над вторым чугунком  сначала левой рукой, затем правой.
Темно-коричневое варево сперва покраснело,  потом  постепенно выжелтилось  и
как  бы усохло,  на  дне осталась  тягучая  кашица. Знахарь набил ею баранью
кишку, которую завязал с двух концов, соединил  их вместе и повесил сушиться
кольцо-колбасу на стену у печки.
     -- Кому это? -- спросил гость.
     -- Старосте.  Захворал. Болезнь неизлечимая,  но  попробую,  -- ответил
хозяин. -- Вот если бы  ты помог, справились бы с ней. Хотя, вылечишь его --
беду на него накличешь.
     -- Что так?
     -- Разве не слышал про его сына?
     -- Откуда?!  Дома  безвылазно сижу, а ко мне  никто  в гости не  ходит,
боятся.
     -- Знаю, -- сочувственно произнес хозяин. -- Так вот, сын его  жениться
хочет. Девка не из нашего села, красавица писаная,  но бедная. Староста-жила
ни  в  какую не хочет  ее  в невестки.  Грозился убить  сына  за  ослушание.
Получается, вылечу его -- две души эагублю.
     -- Хитер ты!  -- позавидовал колдун. -- Может, уступишь его мне? Голова
у тебя светлая, найдешь еще кого-нибудь.
     -- Что мне за это будет?
     --  Ну-у...  --  задумался гость. --  Ивана Купала  скоро,  покажу, где
папоротник цветет, клад выроешь.
     -- Клад я и сам найду!
     --  А  хочешь,  разрыв-траву  дам?  --  предложил  колдун. -- К  железу
прикоснешься  --  на кусочки  мелкие  разлетится.  И рану от  любого  железа
вылечит: хоть от сабли, хоть от пули.
     -- Это подойдет. Принесешь ее, получишь снадобье для старосты.
     -- У меня все с собой.
     Колдун засунул  руку в  складки  одежды  на животе, пробурчал  невнятно
заклинание  и  вытащил  маленький  пучок травы,  похожей на  петрушку,  но с
цветочками, у которых было по три  разноцветных лепестка -- красный, синий и
желтый.
     Знахарь взял пучок, обнюхал, осмотрел, помял губами цветок.
     --  Давно  ищу ее. Думал, врут люди, не растет на земле такая. Ан  нет,
растет! -- Он спрятал разрыв-траву за пазуху. -- Где нарвал?
     -- На Лысой горе в Воробьиную ночь. Есть там одно  местечко, неподалеку
от ведьминых лежбищ.
     -- Покажешь?
     -- Может, и покажу. Будешь мне помогать -- я  в  долгу не останусь,  --
сказал колдун. -- Снадобье давай.
     Знахарь  снял  с  колышка на  стене у  печи только  что  приготовленную
колбасу со снадобьем, отдал гостю.
     -- Пусть сохнет ночь и день.
     --  А сегодня  нельзя?  --  перебил колдун.  --  Мне  до полуночи  надо
что-нибудь сотворить, иначе беда!
     --  Сегодня  нельзя,  -- отрезал  знахарь.  --  Завтра ровно в  полночь
разведешь в колодезной воде, подождешь, пока  отбурлит и остынет, и прочтешь
заговор. Какой -- не мне тебя  учить, твои сильнее. Пусть староста  пьет три
дня на утренней и вечерней заре и ничего  не ест. Соблюдет все --  хворь как
рукой снимет. А что дальше будет -- на то воля божья.
     -- Наша, а не божья, -- поправил гость. --  Весело будет:  сыновья душа
без  покаяния в ад  отправится за ослушание родителя, а отцова помыкается по
острогам и на встречу с сыновней полетит.
     -- Что будет, то и будет, --  сказал хозяин и опять засновал от стола к
печи и будто позабыл о госте.
     -- Пойду я, -- произнес колдун, тяжело подымаясь с лавки.
     Знахарь  словно  бы  не  слышал,  продолжал,  засунув  голову  в  печь,
обнюхивать птичьим носом  третий чугунок, но едва за гостем закрылась дверь,
выхватил  посудину из топки и перелил  варево в глиняную  миску.  Выбрав  из
выменянного  пучка  самый  маленький  цветочек  с  красным, синим  и  желтым
лепестками, ударил  им по чугунку. Послышался  еле различимый треск --  и на
столе оказалась груда мелких осколков  вместо посудины. От осколков шел пар.
Казалось, не  капли варева испаряются  с  них, а чугун  дымит от  внутренней
огненной мощи, разорвавшей его.
     Знахарь удивленно покачал головой, повертел перед носом хилую травинку,
слабенькую и  безобидную на вид. Он перелил варево из миски в кувшин с узким
горлышком,  кинул туда  цветок,  заткнул деревянным  чопом  и  перебултыхал.
Кувшин  он поставил в  углу избы, подальше  от печи.  Остальную разрыв-траву
замотал  в лоскут от старой рубахи и  подвесил под  потолком. Грязную посуду
знахарь долго тер золой, потом обрызгивал розоватой водицей из толстостенной
бутылки темно-красного стекла и полоскал в кадке. Осколки лопнувшего чугунка
смел рукой в подол рубахи и пошел выбрасывать.
     На  дворе  распогодилось,  ветер стих, небо вызвездилось. Яркие  звезды
словно бы подмигивали  светлой и чистой луне, круглой  и как бы  набухшей от
дождя.  На фоне ее, казалось, совсем близко  и в то же время  очень  далеко,
пролетел колченогий черт с длинным хвостом,  закрученным  спиралью.  В руках
черт держал  за  неестественно  вывернутые стопы  колдуна. Тот  летел  вверх
тормашками и повернутый лицом  назад, видимо, чтобы не запомнил дорогу, и то
правой, то левой рукой проверял, не слетела ли с головы шапка, надвинутая на
уши. На лице колдуна застыла радостная улыбка: то ли полет  ему нравился, то
ли доволен  был,  что с