альцы  нежно  погладили  нос,   точно  надеялись
охладиться   о  него,  и  опали.  Волк  вдруг  дернул   корноухой   головой,
прислушался.
     К хижине приближался частый перестук копыт.
     -- Встречай, -- прошептал ведун.
     Зверь приоткрыл мордой дверь  и замер на пороге,  настороженно глядя на
всадника, под которым испуганно шарахнулся каурый жеребец.
     -- Ну, черт! -- купец огрел жеребца плеткой, спрыгнул с него и привязал
к суку дуба.
     Вразвалку  и  похлестывая  плеткой по  голенищу  сапога, он  подошел  к
хижине,  подождал,  пока волк,  зайдя  внутрь, уступит  дорогу, и решительно
переступил  порог.  Внутри  он остановился, громко  поздоровался  и  зашарил
взглядом по стенам,  отыскивая  икону.  Не нашел  и  перекрестился на правый
дальний угол.
     -- Прихворнул? -- спросил он
     -- Да, -- еле слышно ответил ведун.
     -- Мои люди на заре волка видели на околице -- ты присылал?
     -- Я.
     -- Что... разузнал? -- с надеждой спросил купец.
     -- Да.
     -- Купцы? --  Гость  подошел  к лавке, склонился над ведуном,  чтобы не
упустить ни слова. -- Говори! .. Ничего не пожалею! ..
     -- Нет.
     -- А кто? -- разочарованно спросил купец.
     --  Он  уже наказан, --  еле  выдавил  ведун  и  глухо  закашлялся.  На
морщинистом лице выступили крупные капли пота.
     --  Уже?!  -- Купец  схватился  за  плеть  двумя  руками,  словно хотел
разорвать ее.  -- У-ух!  .. -- Он отошел от лавки к столу, хлестнул  по нему
плетью. -- Жаль! Я бы все отдал, чтобы отомстить!
     -- Ему не меньше досталось, -- промолвил ведун.
     -- Что ж, и на том спасибо!
     Купец достал из украшенного янтарем кошеля три золотые монеты, кинул на
стол. Две  пали плашмя, а третья -- на обрез и, описав полукруг, налетела на
серебряную  пулю  со  сплющенной  головкой,  легла рядом. Купец  взял  пулю,
повертел, осматривая.
     -- И я такими стреляю по ночам: тать или нечисть -- в темноте разобрать
трудно, а серебряная всех берет... Ну ладно, наказан, так наказан, -- сказал
купец,  поклонился  ведуну  и  поблагодарил:  --  Спасибо  тебе,  и дай  бог
здоровья!  Я  вечером  пришлю  холопа со съестным, -- может,  снадобья какие
нужны?
     -- Нет, -- ответил ведун и отвернулся лицом к стене.
     Купец кивнул  головой, будто соглашался с ним, и вышел из хижины, сунув
по рассеянности в карман темно-серую серебряную пулю со сплющенной головкой.


     a_cherno@chat.ru

     Новую книгу  Александра Чернобровкина "Чижик-пыжик" можно  приобрести в
издательстве "ЭВАНГО". Тел/факс: (095) 921-06-73























     В О Л К О Д Л А К



     Полная  луна была бледна, словно  припорошена снегом, и неяркий свет ее
чуть прибелял деревья, кусты  и траву, а так же лошадей, пасшихся на длинном
пологом  склоне,  который  спускался  от  деревенской  околицы к  реке и  по
которому, чудилось, стекает жиденький лунный  свет, чтобы сбиться над руслом
в  клубы  тумана,  густого  и  будто упругого,  аршинный  слой  которого уже
отвоевал у берега песчаную  отмель и продолжал карабкаться выше по склону, и
казалось, что белый в серых яблоках жеребец не от табуна отбился, а является
передовым  клоком тумана.  Стреноженный  жеребец осторожно переставлял ноги,
все дальше уходя от табуна, иногда замирал на месте, помахивая длинным белым
хвостом  и  кося  большой  черный  левый  глаз на  костер,  вокруг  которого
расположились мальчишки, присматривающие за  лошадьми, убеждался, что они не
обращают на него внимания, и снова тянулся к сочной, не вытоптанной траве, а
здесь, возле  оврага,  ее много. Мальчишек у костра  было семеро, но дежурил
один, самый старший,  а остальные спали  головами к  огню на расстеленных на
земле тулупах. Неподалеку от костра, на границе света и  темноты, лежали две
собаки, крупные  и лохматые, и сонно наблюдали за бодрствующим человеком. Он
сидел, поджав под себя ноги по-татарски, и прилаживал трехгранный наконечник
к ясеневой  стреле  с  гусиным оперением. Пяток готовых  стрел уже лежали  в
колчане слева от мальчика, а справа --  ясеневые прутья, гусиные  перья и --
на тряпице -- железные наконечники.  Сделав стрелу,  мальчик приложил  ее  к
луку, большому,  боевому,  наверное,  отцовскому,  натянул  тетиву, целясь в
кого-то невидимого, потом плавно ослабил тетиву, положил стрелу  в колчан, а
лук  -- рядом с колчаном.  Затем дежурный подкинул в костер хвороста, подняв
стайку золотисто-красных искр, и встал и посмотрел, все  ли лошади на месте.
Белого в серых яблоках жеребца  он разглядел  не  сразу,  собрался завернугь
его, но поленился, сел и принялся за следующую стрелу. Жеребец, догадавшись,
что проверять теперь будут не скоро, быстрее заперебирал спутанными ногами в
сторону куста терновника, росшего над оврагом.
     Под кустом лежал матерый волк с серой  в  рыжих подпалинах шерстью и со
шрамом,  пересекающим  лоб  прямо  посередине,  от  темени  до межбровья,  и
казалось, что глаза красны не от свирепости, горевшей  в них, а от крови, до
сих пор стекающей в глаза из старой раны. Они неотрывно смотрели на жеребца,
и  чем  ближе  тот подходил, тем ярче они горели  и тем сильнее  напрягались
мышцы  подобравшегося тела хищника. Когда расстояние между  жертвой и волком
сократилось до трех прыжков, он медленно и беззвучно оторвал брюхо от земли,
подался  корпусом чуть  назад,  перенося  вес  на задние  лапы,  и, покрепче
вцепившись когтями в податливый дерн, оттолкнулся и полетел к  жеребцу. Конь
вскинул голову, почувствовав  опасность, но  еще  не  заметив ее,  и как  бы
нарочно подставил  хищнику  шею.  Волчьи  зубы впились  в  серое яблоко, под
которым  билась  толстая  жила,  прорвали  тугую шкуру  --  и  мягко вошли в
трепещущее,   сочное,   теплое  мясо  и   перерезали  яремную  жилу.  Глотая
солоноватую  кровь, волк вгрызался все  глубже, и запах и вкус ее одурманили
его,   напрочь  отшибли  слух,  как   бы  не  существовали  для  хищника  ни
предсмертное  ржание   жеребца,   бьющегося  в  судорогах,  ни   лай  собак,
захлебистый и  надрывный,  в котором ненависть боролась со страхом, ни крики
людей,  тоже  надрывные, но  визгливые и прерывистые, в  которых было больше
удивления и возмущения, чем боязни.
     Вдруг что-то  ударило в левую волчью лопатку,  и  острая  боль  как  бы
ввертелась  в  тело.  Боль была  настолько сильной, что  хищник  поперхнулся
кровью и оторвался от шеи жеребца, который лежал на боку и все еще перебирал
задними ногами, выбив в  земле  длинные  продолговатые лунки.  Волк  вскинул
голову, оскалил зубы и блымнул красными  глазами, отыскивая обидчика. К нему
бежали две  крупные лохматые  собаки и шестеро мальчишек, а седьмой стоял на
месте, натягивал тетиву лука. И еще волк увидел краем глаза гусиное оперение
на стержне стрелы, которая торчала в его теле и из которой словно бы втекала
жгучая боль  в левое плечо. Не  заметив, а  почувствовав,  что в  него летит
вторая стрела, волк отпрыгнул в сторону и сразу  метнулся вперед,  навстречу
собаке,  которая  попыталась  остановиться,  чуть  не перекувырнулась  через
голову  и оказалась боком к хищнику Он  хватанул ее чуть ниже поджатых ушей,
за холку,  мотнул  головой, ломая  шейные  позвонки,  и разжал зубы.  Собака
завозилась на земле, кропя ее кровью и жалобно скуля. Вторая было кинулась к
ней на  помощь,  а потом развернулась  и,  поджав  хвост, полетела под  ноги
подбегающим людям.  Волк грозно рыкнул ей  вслед и метнулся к оврагу. Стрела
зацепилась за ветки терновника, волк взвыл от боли, которая парализовала его
тело,  и покатился по склону оврага. Достигнув  дна  и остановившись, хищник
какое-то время лежал неподвижно, ждал, когда утихнет боль,  потом  осторожно
перекусил стержень  стрелы  как можно ближе  к  лопатке  и поковылял на трех
лапах к реке. Людей и собак он не  боялся: туман уже забрался в овраг  и был
такой густой, что  дальше носа ничего  не разглядишь. Вода  в реке оказалась
теплой  и в то же время приятно  освежающей  рану. Волк старался плыть  так,
чтобы течение  било в правый бок,  но все равно  достиг берега намного  ниже
того места, чем ему хотелось  бы. Он побрел  по мелководью вверх по течению.
Человеческие голоса и собачий лай зазвучали ближе, потом постепенно затихли.
Тогда  волк опять  переплыл  реку. На этот раз плыть было труднее, и течение
снесло  почти  к  тому  месту,  где  пасся  табун.  Люди  там  разговаривали
поспокойнее,  лишь  собака  брехала с  прежними ненавистью и  страхом.  Волк
затаился в прибережных кустах, набираясь сил для последнего рывка.
     Звезды на небе постепенно меркли, сливаясь со светлеющим  небом, а луна
наливалась краснотой,  словно кто-то,  соскребая  с  нее  снег,  растирал до
крови. Волк смотрел на нее, сдерживая желание взвыть и жалел, что сегодня не
затмение, а то бы  мог  сожрать ее. В деревне запел петух, и его кукареканье
словно кнутом стегнула  зверя, заставила  подняться и зашкандыбать к  своему
жилищу. Боль и  торопливость подвели его: выбравшись из кустов на  тропинку,
протоптанную по-за огородами,  чуть  не  налетел  на девушку. Она шла босая,
маленькие розовые ступни и белые точеные  икры покрывали подтеки размоченной
росой пыли, подол  сарафана был  приподнят левой рукой, а правая  лежала  на
шее, будто девушка передавливала горло пальцами, чтобы сдержать крик радости
или  горя,  наверное,  все-таки  радости,  потому что  между  двумя  волнами
распущенных  на  грудь и закрывающих лицо,  светло-русых  волос проглядывали
припухшие, зацелованные  губы. Волк отпрянул назад, в  кусты, зацепившись за
ветки обломком стрелы и еле сдержав скуление, и затаился.  Девушка, отпустив
подол, тоже замерла, потом убрала волосы с глаз, больших и черных, испуганно
посмотрела на кусты и стремительно побежала,  обогнув их по высокой росистой
траве, отчего подол ее сарафана потемнел. Частое и  глухое шлепанье ее пяток
вскоре затихло у большой новой избы, во дворе которой взбрехнула собака.
     Волк выбрался на тропинку, посмотрел в сторону новой избы и поковылял в
противоположную.  На другом краю  деревни он  свернул  с  тропинки в огород,
прилегающий к маленькой кособокой избушке в одно окно, стоявшей особняком от
остальных домов. Собаки во дворе не  было, как не было и никакой  живности в
полуразвалившемся  хлеву и  даже  воробьи  не  гнездились в  почерневшей  от
времени  и  непогод  стрехе,  покрытой,  словно  коростой, темно-коричневыми
пятнами мха.  Волк толкнул мордой  незапертую дверь избы, вошел внутрь и лег
на  земляной  пол посередине.  В избе были  лишь стол да лавка,  выстеленная
сеном.
     Вот  пропели третьи  петухи --  и волка  вдруг  закорежило,  точно  его
спутанным  поджаривали  на  сковородке.  Тихо  поскуливая,  сворачивался  он
клубком,  а  потом резко, как пружина, разгибался и начинал  сворачиваться в
обратную сторону,  чуть  ли  не  доставая  носом  до  крестца,  опять  резко
разгибался  и  начинал  сворачиваться  вперед,  постепенно   увеличиваясь  в
размерах и теряя шерсть. Когда первый луч солнца проник  в окошко, выходящее
на восток, посреди избы лежал  голый и  мокрый от  пота и крови  мужчина лет
сорока, в спине которого торчала обгрызенная стрела. Мужчина повернул голову
влево,  посмотрел на стрелу,  попробовал  выдернуть ее рукой.  Она вспять не
шла. Тогда он поднялся, подошел к сложенной из бревен стене,  нашел трещину,
расположенную примерно на уровне его пупа. Присев  у стены  спиной к ней, он
вставил конец стрелы в трещину и налег на стрелу так,  чтобы она двигалась в
его теле вперед и  вверх. От боли он закрыл глаза  и  закусил тонкую  нижнюю
губу острыми  желтоватыми  зубами.  Из  обоих  уголков  рта  потекли струйки
темно-вишневой  густой  крови,  а  со  лба  --  крупные капли пота,  которые
перебирались на вздувшиеся шейные жилы, а затем на бугры напряженных грудных
мышц, покрытых короткой рыжеватой шерстью. Чуть ниже левой ключицы под кожей
вспух маленький  бугорок.  Постепенно  он  становился все острее  и выше, из
вершины, прорвав белую, незагорелую кожу, показалось  черное влажное жало  и
полилась темно-вишневая, тяжелая кровь. Рана словно сама по себе расширялась
и выталкивала  наконечник стрелы,  а заодно  и кровь,  которая залила  левую
часть туловища и  пах. Когда наконечник вышел весь,  мужчина тяжело выдохнул
и, набрав  полные  легкие воздуха,  схватил стрелу  правой  рукой и, яростно
зарычав, выдернул ее.  Он  сел, прислонившись спиной  к  стене и  опираясь о
земляной  пол  правой  рукой,  в которой  была зажата окровавленная  стрела,
переломленная  у  наконечника, и,  казалось,  заснул,  потому  что вовсе  не
обращал внимания на мух, облепивших подтеки крови на его груди.

     Избу  освещала  лучина, пламя которой колебалоеь с запаздыванием, но  в
такт порывам воющей за стенами метели.  Хозяин в надвинутой на  брови лисьей
шапке, холщовой  рубахе  навыпуск  и портах сидел на  лавке за столом и плел
силок из  конского  волоса,  длинного и белого. Короткие и широкие  пальцы с
серыми потресканными  ногтями двигались неловко, часто  упускали волосины, и
тогда  мужчина  недовольно шевелил мясистыми, вывороченными ноздрями. Работа
настолько увлекла его, что не услышал стук в  дверь, а  когда она заскрипела
петлями,  открываясь, испуганно  вздрогнул и прикрыл силок телом, будто  был
застукан за кражей этого ловчего орудия.
     В избу вошла женщина в белых валенках, длинном овчинном  тулупе и сером
пуховом платке, повязанном так, что открытыми оставались лишь глаза, большие
и черные, с длинными ресницами, на которых быстро таяли снежинки. Снег лежал
и  на платке, и  на тулупе, и  на валенках --  казалось, что женщина нарочно
вывалялась в сугробе перед тем, как войти в жилище.
     -- Вечер добрый!  --  поздоровалась она  голосом, немного  приглушенным
платком. --  Ну и метель!  К утру по самые  крыши снега навалит,  из дому не
выберешься! --  Стоя у порога, она отряхнула снег с тулупа и, поднеся ко рту
розовые ладошки, подышала на них через платок.
     Хозяин не ответил на приветствие и даже не глянул на гостью,  продолжая
горбиться за столом.
     -- Что ж  сесть не предлагаешь?! -- насмешливо спросила она. --  Али не
рад гостю?!
     Она прошла к столу, встала напротив хозяина и, наклонив голову к левому
плечу, заглянула ему в лицо. Пламя лучины, горевшей над столом, заколебалось
сильнее, будто изображало  борьбу двух характеров, которая велась взглядами.
Мужской оказался слабее: хозяин потупился и сгорбился еще сильнее.
     Женщина медленно закрыла  глаза, стряхнув с ресниц маленькие,  играющие
оранжевым светом капельки, и медленно открыла их.
     -- Зачем пришла -- знаешь? -- спросила она.
     -- Нет, -- буркнул хозяин.
     -- Ну да, откуда тебе, бирюку, знать: ни в церковь, ни в  лавку, даже к
колодцу  не  ходишь!  --  с  издевкой произнесла  она  и,  переменив тон  на
серьезный, рассказала:  --  Сестру мою  старшую  замуж выдают.  За  моего...
Старшая ведь должна  первой  замуж выходить, приданого за ней больше дают --
вот он, сокол ненаглядный, и променял меня...
     -- Я-то тут причем?
     -- А при том, что не бывать ей его женой! Что хочешь сделай, а помешай!
Хоть зельем отворотным опои, хоть отравой, а разладь свадьбу!
     -- Нету у меня никаких зелий, к знахарке иди.
     -- Померла она  осенью --  али запамятовал?! -- со  злостью  произнесла
гостья.
     -- У меня нету, -- угрюмо повторил хозяин.
     --  Найдешь!  --  сверкнув  черными  глазами,   приказала  женщина.  --
Расшибешься в лепешку, но  найдешь. Хоть под землей... Или вся деревня будет
знать, что ты волкодлак.
     Хозяин дернулся, будто его стегнули кнутом.
     -- Ты думаешь,  я  забыла, как  летом столкнулась с тобой на тропинке?!
Или  надеялся,  что   не  признала?!  ..  Признала.  Не  сразу,  правда.  На
Спаса-яблочного --  помнишь? -- ехали мы  с  тятей в телеге,  а ты навстречу
шел, лошадь  еще  от тебя шарахнулась. Зыркнул  ты  на нее -- сердце  мне  и
подсказало: он! А потом увидела, как ты в речке умывался, шрам на лбу тер...
Да, должен ведь быть шрам и от стрелы! Ну-ка, заголи левое плечо!
     Хозяин не пошевелился.
     -- Хватит  и шапку  с  тебя  снять, --  продолжала она. -- На загривке,
поди, шерсть волчья?
     Хозяин не ответил, но силок выпал из его рук.
     Гостья заглянула под стол, чтобы узнать, что упало.
     -- Не из хвоста ли кузнецова жеребца, того -- белого в серых яблоках?..
Как кузнец за ним убивался, обещал всех  волков в округе собственными руками
передавить! А ходить-то ему за обидчиком далеко не надо -- до околицы всего.
Ох и обрадуется он! ..
     -- Чего хочешь? -- оборвал хозяин.
     -- Я же сказала: зелье, чтоб свадьбу расстроить.
     -- Нету у меня зелий.
     -- Найди.
     -- Не знаю, где.
     --  Ну,  тогда  обижайся на себя!  --  произнесла  она и  сделала шаг в
сторону двери.
     --  Если  б мог,  разве б  не достал! -- взмолился  он и впервые поднял
голову и посмотрел тусклым взглядом узких глаз в черные глаза женщины.
     Взгляд был пристальный, обычно ни зверь, ни человек не выдерживали его,
но  только не  гостья.  Переглядев  волкодлака и,  видимо, поверив  ему, она
спросила:
     -- А порчу наслать можешь?
     -- Нет, я же не колдун.
     Гостья презрительно хмыкнула и задумалась о чем-то, прищурив глаза.
     --  Зато  ты  -- волкодлак, --  тихо и нараспев,  будто  думала  вслух,
произнесла  она  после затянувшейся паузы.  -- Из церкви будут  возвращаться
мимо твоего дома -- вот и встретишь, оборотишь свадебный поезд.
     Хозяин удивленно посмотрел на нее.
     --  Это уже не твоя забота! -- ответила гостья на его немой вопрос.  --
Все, что угодно, лишь бы она не разула его!
     Гостья развернулась на пятках и широким, мужским шагом вышла из избы.
     Проводив  ее  взглядом,  хозяин  встал,  подошел  к висевшему на  стене
колчану,  достал  из  него новую стрелу, единственную  из всех с трехгранным
наконечником, попробовал, остро ли жало, и ощерился в улыбке.

     Снег слепил так, будто не только отражал солнечные лучи, но и делал  их
ярче.  Стоило задержать на нем взгляд, как начинали  болеть глаза,  а  потом
переведешь  его на  что-нибудь  другое --  на  спину возницы, допустим, -- и
долго  видишь темное  пятно,  а  не  белый кожух. Возницы стегнул кнутом  по
широкому крупу гнедого коренника, и снег  под полозьями  заскрипел звонче, а
потом завизжал  на повороте. Стала видна  передняя тройка,  в которой сидели
жених  и невеста. Невеста  оглянулась,  почувствовав недобрый взгляд младшей
сестры, счастливая улыбка  пожухла  на ее лице,  будто прихваченная морозом.
Старшая сестра отвернулась и крепко прижалась к жениху.
     Вскоре впереди  показались избы родной деревни. Мальчишки, застревая  в
глубоком  снегу и часто падая, побежали по улице вглубь  деревни,  закричали
"Едут!". Из домов выходили  люди,  кто останавливался на крыльце, а кто и за
ворота  выбирался.  Стоял у своих ворот и волкодлак. Узкие  желтоватые глаза
его  пристально  посмотрели на свадебный поезд,  потом на людей,  стоявших у
соседних домов. В руках он держал лук  и колчан со  стрелами, будто собрался
на  охоту.  Он  подождал,  пока мимо  пронесется первая  тройка,  встретился
взглядом с ночной гостьей, сидевшей во второй тройке, и еле  заметно  кивнул
головой. Заметив улыбку на ее лице, оскалился и сам.
     Безмолвно поговорив с волкодлаком, младшая сестра почувствовала сладкую
истому, точно все уже произошло, а не предстоит еще. Она захохотала задорно.
     Засмеялись и  люди, стоявшие  по обе  стороны дороги, замахали руками и
что-то  закричали, наверное,  пожелания счастья  молодым,  но  из-за  скрипа
полозьев слова трудно было разобрать.
     Радостные  крики  оборвались  разом, люди  отпрянули  от дороги, кто-то
истошно  завопил.  Послышалось предсмертное  хрипение  лошади  и  испуганное
ржание другой. Младшая сестра вдруг осознала, что в одежде ей тесно и жарко,
задергалась, чтобы высвободиться. И  еще