Гость пытался было развлечь мирошника пустой болтовней,
но  заметив,  что  его не  слушают, ушел на двор, где, гремя цепью и  гулко,
неумело,  хлопая  пустым ведром о воду, набирал  ее из  колодца и поил коня.
Поил долго -- ведер двадцать извел. Заслышав первых петухов, гость подхватил
мешки с мукой, бегом отнес их в телегу, позабыв поблагодарить и попрощаться,
вскочил в нее, стеганул  жеребца длинным  кнутом. Жеребец  вылетел со двора,
чуть не утянув за собой вместе с телегой ворота -- и сгинул в ночи.
     Мирошник закрыл за ними ворота и пошел останавливать мельничное колесо.
Белесая скатерть вылиняла от долгого  лежания на воде, узоры  были  почти не
видны.  Неподалеку  от  плотины  косматая  старуха  в белой  рубашке кормила
творогом  змей,  ужей, лягушек. Гадов наползло  столько, что шуршание их тел
друг о друга заглушало шум падающей воды и скрипение мельничного колеса.
     -- Кушайте, мои деточки, кушайте, -- приговаривала старуха, кормя гадов
с рук -- Тебе уже  хватит,  отползай, --  оттолкнула  она  ужа,  и его место
заняла толстая гадюка, обвившая черной спиралью белый рукав рубашки. Старуха
сунула  змее в пасть  комочек творога,  приговаривая: -- Ешь, моя красавица,
ешь, моя подколодная...
     Когда мирошник опустил ворота, из воды вынырнула зеленоволосая русалка.
Изобразив на лице умиление, она громко чмокнула, посылая воздушный  поцелуй,
весело хохотнула и пропала под водой.
     -- Прельщают тут  всякие, понимаешь!  У-у, чертово отродье! -- ругнулся
мирошник и пошел спать.
     Проснулся он около  полудня, долго лежал с закрытыми  глазам, вспоминая
происшедшее ночью: приснилось или нет? Решил, что спьяну привиделось.
     --  Все, больше ни капли в рот не возьму! -- дал он  себе зарок и вылез
из постели.
     Прошлепав  босиком  к  бадейке  с  водой,  стоявшей на  лавке у  двери,
зачерпнул  из нее деревянным ковшиком  в форме утки.  Выпив  чуть, остальное
выплеснул себе  под  рубашку  на  спину.  Зачерпнув еще раз, плеснул в лицо,
размазал капли  свободной рукой и утерся рукавом. Потом  обул сапоги,  надел
серый армяк и суконную шапку.
     Под  печью  кто-то негромко  заскребся -- то  ли домовой,  то ли  мышь.
Мирошник топнул ногой и грозно сказал:
     -- Тихо мне! Сейчас корову подою, сварю болтушку и покормлю.
     День  стоял  погожий,  легкий   ветерок  ласково  перебирал  листья  на
деревьях,  отовсюду доносилось веселое чириканье  воробьев. Дверь хлева была
нараспашку, а корова на  огороде с хрустом жевала молодую капустную поросль.
Прихватив ведро, мирошник подошел  к корове,  потрогал пустое вымя и пинками
выгнал скотину с огорода.
     -- Чтоб без молока не возвращалась! -- наказал он и пошел на мельницу.
     В мельнице  стоял  полумрак.  Несколько узких полосок солнечного света,
протиснувшись в  щели  в  крыше и стенах, пронизывали  помещение наискось  к
полу. из-под которого слышался мышиный писк. Мирошник зачерпнул горсть муки,
оставленной ночным гостем, удивился ее  твердости и колючести, попробовал на
вкус.  Мука  была костяная.  Мирошник  долго не мог  сообразить,  откуда она
взялась, ведь  вроде бы молол  ночью (или почудилось?!)  рожь, затем швырнул
муку  на  пол, брезгливо  вытер руку  о порты.  Новая  догадка заставила его
побежать в горницу к красному углу. Вместо ефимка за иконой Николая-угодника
лежала круглая ракушка.
     --  Ну, водяной, ну, мразь речная!.. -- захлебнувшись  от обиды слюной,
мирошник не закончил ругань угрозой, побежал на плотину.
     По воде в затоне пробегала легкая  рябь,  образованная ветерком, лениво
шелестел  камыш. Около  камыша плавала серая дикая утка в сопровождении двух
десятков  желтых  утят. То  тут, то там  вплескивала  рыба, а  на мелководье
выпрыгивали стайки  мальков,  вспугнутых  окунем  или  щуренком.  На лопасти
мельничного колеса висел венок,  цветы  увяли и поблекли. Мирошник  взмахнул
рукой, в которой была  зажата  ракушка, но бросил не сразу, сначала крикнул,
глядя в темную речную воду:
     -- Подавись своей обманкой, харя мокрая!
     Ракушка  не  долетела  до воды,  упала  со  звоном  на  склон  плотины,
превратилась в серебряный ефимок  и,  сияя в солнечных  лучах, покатилась  к
воде. Мирошник рухнул, пытаясь накрыть монету телом, промахнулся и пополз за
ней на брюхе. Ефимок  катился  все медленнее, дразнил человека, а когда  его
чуть не накрыли ладонью, подпрыгнул  на полсажени и канул в воду. Неподалеку
от  того  места из  воды  вылетел огромный черный сом с фиолетовыми глазами,
раззявил в  улыбке огромную  пасть,  затем  упал  брюхом  на  воду,  шлепнув
широченным хвостом и обдав мирошника брызгами.
     Мирошник  скривил  лицо и затряс  бородой  в безмолвном  плаче. Горевал
долго -- брызги  на лице успели высохнуть. Тяжело  вздохнув,  он пошарил  по
карманам, проверяя, нет ли там денег, -- и вздохнул еще тяжелее.
     Какое-то  воспоминание  просветлило  его  лицо.  Мирошник  подскочил  и
побежал  к тому месту,  где ночью  видел цветущий папоротник. Попадались ему
лишь  иван-да-марья  и  крапива,  папоротник  здесь  отродясь не  рос. Опять
помрачнев, мирошник снял шапку  и шваркнул  ее  об землю. Из  шапки выбилось
белое облачко муки, которое подхватил и  утащил  за собой ветерок.  Мирошник
сел на землю, стянул сапоги, внимательно осмотрел их,  оценивая, поплевал на
голенища и протер их рукавом, встал, сунул их под мышку и решительно зашагал
в корчму.



     a_cherno@chat.ru

     Новую книгу Александра  Чернобровкина  "Чижик-пыжик" можно приобрести в
издательстве "ЭВАНГО". Тел/факс: (095) 921-06-73








     В О Л Х В


     Пещера была вырыта в склоне пологого холма, поросшего соснами, высокими
и  стройными,  и смотрела входом, завешенным  медвежьей  шкурой,  на  ручей,
широкий, в пару саженей, в котором зеленоватая вода текла так  медленно, что
казалась  стоячей.  Неподалеку  от  пещеры  горел  костер,  еле  заметное  в
солнечных лучах  пламя  облизывало  крутые  бока  чугунка,  на дне  которого
булькало густое фиолетовое  варево. Около костра прогуливался крупный ворон,
прихрамывающий на левую лапу, часто останавливался  и наклонял и выворачивал
голову,  будто прислушивался к идущим из земли  звукам, потом встряхивался и
ковылял  дальше.  С ближней  к входу в  пещеру  сосны  серо-оранжевой лентой
соскользнула на землю  белка, села на задние лапки и требовательно зацокала,
настороженно косясь на ворона. Тот дважды поклонился,  словно  приветствовал
зверька, и неспешно направился к нему.
     Из  пещеры вышел высокий,  худой и  жилистый старик  с длинными  седыми
волосами, спадающими  на плечи и спину из-под  островерхой волчьей  шапки, и
бородой, раздвоенной внизу,  одетый в серую  холщовую  рубаху,  почти сплошь
покрытую латками, и  черные холщовые штаны. Присев на корточки,  он  угостил
белку  орехами,  а ворона -- салом.  Бледно-голубые  глаза его  смотрели  на
зверька  и птицу  и, казалось,  не  видели  их, потому что переполнены  были
грустью и тревожным ожиданием.
     Вдалеке, ниже по течению ручья, застрекотала сорока. Старик  вздрогнул,
прислушался. Стрекотание повторилось, теперь  уже ближе к пещере: кто-то шел
сюда. На  губах старика появилась  слабая улыбка, он чуть  слышно  произнес:
"Ищите  себе  другого  хозяина..."  и  погладил указательным пальцем  белку,
которая сразу же убежала с  недогрызанным орехом в  зубах на  сосну, а затем
ворона,  который дважды поклонился,  точно  благодарил  за угощение и ласку,
встряхнулся и поковылял к костру. Старик переоделся в пещере в белую рубаху,
новую и чистую,  сходил к  ручью, где,  собрав  в пучок, спрятал  под  шапку
длинные  седые  волосы  и  тщательно вымыл  руки,  лицо  и  шею, жилистую  и
морщинистую, покрытую  густым белесым  пушком. Подойдя к  костру,  он сел на
лежавшее там бревно, наполовину  вдавившееся в землю, снял с  огня чугунок и
аккуратно перелил фиолетовое густое варево в приготовленный загодя туесочек.
Плотно закрыв  крышку,  поставил  туесочек  на край бревна  и погладил,  как
живого, прося не подвести.
     Сорока стрекотала все ближе и ближе, и вот из-за деревьев вышел к ручью
отряд  из четырех человек и  направился  вверх  по течению. Первым шел худой
низкорослый  монах  с  рыжей  козлиной  бородой  и  торчащими из-под  черной
скуфейки длинными патлами, одетый  в черную рясу, подпоясанную  бечевой.  За
ним шагали три стрельца: пожилой дородный мужчина в зеленой шапке и кафтане,
подпоясанном серебряным ремнем, на котором слева висела сабля,  а  справа --
кинжал; юноша  лет  двадцати,  одетый  в малиновую  шапку  и серый кафтан  и
вооруженный  саблей и  коротким копьем; и замыкал шествие кривоногий мужчина
неопределенного  возраста  со  скуластым  плоским лицом,  на  котором  росли
жиденькие черные усики, а вместо  бороды торчало несколько длинных  волосин,
одетый  в  испятнанный  ржавчиной шишак  и длинный, не  по  росту,  армяк  и
вооруженный луком со  стрелами и  саблей. Заметив старика,  маленький  отряд
ускорил шаг и сбился плотнее.
     К костру они подошли цепью и остановились полукругом, переводя дыхание.
На старика глядели молча, с любопытством и злым торжеством: попался!  А  тот
вроде  бы и не замечал  их, подталкивал прутиком в огонь выпавшие головешки.
Усмехнувшись  чему-то  своему, он  поднял голову  и  посмотрел  на  пожилого
стрельца, как догадался, старшего над отрядом.
     -- Долго добирались. Или проводник дорогу неверно указал?
     -- Да нет, заплутали маленько, -- вытирая пот со лба, ответил пожилой.
     -- А чего же  прямо сюда не  довел? -- спросил старик и сам ответил: --
Побоялся,  вражина. Обещал  я  руки ему  пообрывать, если  в  лесу  встречу.
Капканы и самострелы он ставит, зверя  почем зря бьет, не ради мяса или меха
-- какой сейчас мех?! -- а так, забавы для. А что  самки сейчас котные или с
детенышами -- ему все равно. Человек, а хуже зверя...
     -- Не  тебе судить! -- вмешался монах. -- Какой ни есть, а в  истинного
бога верует, не чета тебе, идолопоклоннику!
     --  Бог у  него -- нажива, -- возразил старик. -- Меня  предал и к тебе
смерть приведет.
     Монах перекрестился  и опасливо  оглянулся, будто проверял, не прячется
ли позади проводник.
     -- Ничего, мы с тобой в долгу не останемся, -- успокоил его старик.
     --  Я  с волхвами  ничего вместе не  делал и  делать не  собираюсь!  --
надменно сказал монах.
     -- Ну-ну, -- улыбнувшись, произнес старик.
     -- Не нукай,  не запряг! -- раздраженно крикнул  монах  и повернулся  к
пожилому стрельцу: -- Вяжите его!
     -- Ой, не спешили бы! --  шутливо  предупредил старик. -- Чем  дольше я
проживу, тем дольше и вы по земле  ходить  будете,  -- добавил  он серьезно,
кинул  прутик в костер  и собрался встать, но плосколицый  стрелец  выхватил
саблю из ножен, а юноша приставил острие  копья к стариковой груди, открытой
вырезом рубахи.
     Волхв взялся за древко копья сразу за наконечником, с  силой вонзил его
в себя. Острый, поблескивающий на солнце, железный треугольник легко прорвал
дряблую кожу, вошел в тело. Стрелец от  удивления расслабил пальцы, не мешая
самоубийству. Когда наконечник  влез  в грудь на две трети, старик  медленно
вынул его. Железо осталось чистым и сухим, и из раны  не полилась кровь, она
быстро  затянулась,  остался  только  темно-красный надрез.  Волхв  отпустил
копье, и оно упало на землю.
     -- Радуйтесь: не так-то легко меня убить, а значит, и вы дольше солнцем
полюбуетесь.
     --  Ну,  смерть  по-разному можно принять, -- справившись с удивлением,
возразил пожилой стрелец. -- Не берет железо, возьмет...
     -- ...огонь? -- Волхв наклонился к костру, выбрал из середки самый алый
уголек, покатал его на ладони, показывая всем, а потом протянул пожилому.
     Стрелец, повинуясь неведомой силе,  подставил руку, а  когда в нее упал
уголек, вскрикнул и затряс ею в воздухе.
     -- Ты брось  так  шутить! -- пригрозил  стрелец  и  облизал  обожженную
ладонь.
     --  Разве  я шучу? Просто показал, что  и огнем меня не  возьмешь...  И
отравой тоже.
     Старик  открыл  стоявший  на  бревне  туесок,  вылил  из  него  тягучую
фиолетовую каплю на желтый одуванчик. Цветок мигом почернел и пожух, а затем
рассыпался на кусочки. Волхв отпил из туеска, закрыл  его крышкой и поставил
на край бревна, поближе к монаху. С трудом шевеля окрасившимися в фиолетовый
цвет губами, произнес:
     -- Видите, живучий.
     Он улыбнулся, наклонил голову и зажмурил глаза.
     Плосколицый  стрелец, который  подошел поближе,  чтобы  посмотреть, как
отрава  подействует  на  цветок, и  теперь оказался позади  старика,  уперся
взглядом в склоненную жилистую шею, покрытую густым белесым пушком,  и вдруг
привычным жестом, не думая, что творит, рубанул по ней саблей. Голова как-то
слишком легко отделилась от шеи,  упала на землю,  уронив шапку, и,  брызгая
кровью, закатилась в костер, и откуда будто с насмешкой уставилась на убийцу
прищуренным, бледно-голубым глазом. Запахло паленой шерстью и мясом.
     Два  других стрельца и  монах  разом  перекрестились. С  ближних  сосен
донеслось карканье ворона и цокотание белки.
     Плосколицый стрелец удивленно посмотрел на саблю, точно она действовала
без его ведома, потом на  волхва, ожидая,  не вынет  ли  тот свою голову  из
костра и не прирастит ли опять  к шее, но не  дождался и столкнул  с  бревна
туловище, из которого  ручьем хлестала кровь, и вытер клинок о белую рубаху,
новую и чистую.
     Монах, гадливо морщась, вытолкнул ногой из костра голову.
     -- В аду дожарится... Пойдем в пещеру, капище порушим.
     С ним  пошел плосколицый стрелец, и  вскоре оттуда послышались грохот и
треск, а пожилой и юноша направились к ручью, где попили воды, зачерпывая ее
ладонями. Юноша утерся  рукавом и лег навзничь на  траву, положив под голову
малиновую шапку,  пожилой сел рядом, сорвал  длинную травинку и, откусывая и
сплевывая маленькие кусочки ее, сказал:
     -- И железо его  берет, и  огонь. Кудесил, кудесил, а  помер как все --
жаль, да?!
     Юный стрелец не отвечал, смотрел на облако, похожее на стельную корову,
которая подкралась к солнцу и собралась боднуть его.
     Из пещеры  вышел плосколицый стрелец, неся в  одной руке плотно набитую
торбу, а в другой -- серебряного идола в локоть высотой и со вставленными  в
глазницы красными  драгоценными камнями. Следом появился монах с серебряными
баклагой и тремя стопками, сорвал закрывающую вход  медвежью  шкуру, потащил
ее по земле за собой.
     -- Во! -- похвастался стрелец серебряным идолом.
     Идол, повернутый лицом к солнцу, грозно блеснул красными глазами.
     -- Богатая добыча! --  оценил  пожилой. --  Вот уж не думал, что найдем
что-нибудь ценное у  такого... -- он посмотрел на старые порты на безголовом
теле. -- Этого хватит месяц гулять.
     -- В монастырь надо отдать, -- вмешался монах. -- Очистим его молитвами
от скверны и тогда можно будет переплавить.
     --  И  без монастыря  очистим.  -- Пожилой  высыпал из  торбы на  траву
каравай хлеба, куски сала и вяленого мяса и несколько луковиц, положил в нее
идола. --  А монастырской долей будут баклага и стопки  -- это даже  больше,
чем четвертая часть, так что не ропщи.
     Монах криво усмехнулся, пожевал рыжий ус, не отрывая жадного взгляда от
торбы. Поняв, что спорить со стрельцами бесполезно, сказал:
     -- Пусть  будет  по-вашему...  Ну  что,  перекусим перед  дорогой -- не
пропадать же добру?
     -- Это можно, -- согласился пожилой.
     Стрельцы расстелили  медвежью шкуру,  сели  на нее и принялись нарезать
хлеб, мясо  и сало и чистить  луковицы, а  монах  подошел к  костру будто бы
посмотреть  еще раз  на мертвого идолопоклонника,  а сам  незаметно  взял  с
бревна  туесок  и  перелил  фиолетовую  жидкость  в  баклагу.  Вернувшись  к
стрельцам, он  потряс  баклагу в  воздухе, отчего  в  ней заплескалось вино,
сделал вид, что пробует его, а затем предложил:
     -- Ой, вкусное вино заморское! Отведаем? В монастырь его незачем нести,
на всех братьев не хватит, значит, настоятелю достанется.
     -- Обойдется настоятель без вина! -- поддержал его пожилой стрелец.
     Монах  расставил  перед ними серебряные  стопки,  налил темно-вишневого
тягучего вина.
     -- Ну, пейте, а я из горлышка отхлебну.
     Пожилой взял стопку левой рукой, перекрестился правой.
     -- За упокой души грешной.
     Два  другие  стрельца  тоже перекрестились, но  выпили молча.  Поставив
стопки на шкуру медвежью, все трое потянулись к закуске.  Пожилой  удивленно
глянул на монаха, спросил:
     --  А  ты почему  не  пьешь? -- и  тут  же обхватил  руками свое горло,
заскреб  его,  словно  хотел разорвать невидимую удавку. Лицо его потемнело,
глаза  выпучились, губы  скривились  судорожно  и  посинели. --  Га-ад!.. --
прохрипел пожилой стрелец и упал навзничь.
     Дольше всех боролся со  смертью юноша.  Даже  упав  на спину и перестав
шкрябать  шею, все еще дрыгал ногами.  Монах смотрел на них и ощупью собирал
со шкуры серебряные стопки и кидал их  в торбу,  где лежали идол  и баклага.
Когда стрелец затих, монах сломя голову побежал в лес.
     -- Волхв отравил!  Волхв!.. -- бормотал он на бегу, не желая брать грех
на душу.
     Колючие еловые ветки хлестали  его по лицу, по губам, словно наказывали
за  вранье, а  валежник  хватал  за ноги,  заставлял остановиться,  но монах
летел, не  разбирая  дороги  и не  обращая  внимания на боль, часто падал  и
какое-то  время передвигался на четвереньках. Остановило его  болото. Сделав
десятка два шагов по топи, монах упал грудью на кочку, ухватился за растущую
на ней тонкую березку и жалостливо всхлипнул, точно избежал страшной беды.
     С  края  болота  донеслись карканье  ворона  и  цокотание белки.  Монах
вздрогнул,  вскарабкался  на  кочку и  сел лицом к лесу. Погони не было и не
могло быть -- и он еще раз всхлипнул и вытер с конопатого лица то ли пот, то
ли  слезы.  Развязав  торбу,  монах  достал  из  нее  идола.  Красные  глаза
посмотрели  на монаха  и вспыхнули  от гнева, казалось,  а  не от  солнечных
лучей.
     -- Не долго тебе зыркать осталось! -- со злобной радостью сказал монах.
-- Повыковыриваю  тебе  гляделки,  а  самого на  куски  порубаю...  С  таким
богатством! .. -- он захохотал громко, истерично.
     Вернувшись  с  болота в  лес, монах определил по солнцу  направление, в
котором была ближняя деревня, и пошел в ту сторону по  звериной тропе. Шагал
медленно, прикидывая,  как распорядится  попавшим  в  его  руки  богатством.
Сверху, с деревьев,  раздались  громкое карканье и  цокотание,  монах поднял
голову,  отыскивая  затуманенным  мечтами  взглядом птицу  и зверька,  и  не
заметил  натянутую  поперек  тропинки бечеву самострела.  В кустах тенькнула
тетива, и толстая длинная стрела впилась монаху между ребрами,  прошила тело
и вылезла наконечником с другого бока. Монах в горячке сделал еще шаг вперед
и вправо  и упал  ничком.  Справившись с  удивлением и подкатившей  к  горлу
тошнотой, он прошептал:
     -- Накаркал волхв...
     Жадно хватая ртом воздух, монах развязал торбу, вынул из нее  баклагу и
положил рядом с собой, на видном месте, а торбу сунул под куст и последними,
судорожными движениями присыпал ее опавшими листьями и хвоей.


     a_cherno@chat.ru

     Новую книгу Александра  Чернобровкина "Чижик-пыжик" можно приобрести  в
издательстве "ЭВАНГО". Тел/факс: (095) 921-06-73

















































     М А В К А


     Зеленые    камыши,    высокие   и   густые,    со    светло-коричневыми
метелочками-"наконечниками",  придающими  им  вид   копий,   плотной  стеной
окружали  озеро,  точно  защищая  от берега,  и  лишь  в  нескольких  местах
размыкались, образуя неширокие проходы, в которых бирюзовую  воду прикрывали
кое-где, словно раскиданные по  столу хозяйкой-неумехой темно-зеленые блины,
большие округлые  листья, а  возле них, напоминая  комочки  коровьег