волынщики  при
их приближении вдруг замолкли, один из рыцарей крикнул:
     - Эй, дудельзаки*! А знаете ли вы нашу рейнскую песню <Рейнлендер>?
     _______________
          * Д у д е л ь з а к - кожаный надувной мешок (волынка)  с  двумя
     дудками, на которых одновременно играл искусный музыкант - волынщик.

     - Еще бы не знать!
     Волынщики задудели изо всей мочи старинную немецкую мелодию народного
танца.
     Услышав знакомые звуки, подошли другие немецкие воины. Они растолкали
толпу,  очистили  место,  оттеснили  зрителей  в  стороны  и  стали  двумя
шеренгами лицом друг к Другу.
     С той же важной надменностью, сохраняя  суровую  невозмутимость,  они
начали выделывать ногами коленца и выкрутасы, то приближаясь друг к Другу,
то расходясь.  Иногда они делились на пары и, взявшись за руки,  кружились
на месте, затем опять расходились двумя шеренгами,  лицом  друг  к  другу,
сохраняя такую же важность, как будто бы и тут  они  продолжали  выполнять
свое  главное  обязательство:  распространять  всеми   способами    власть
германского кулака и <свет> католической веры.
     В  это  время  к  танцующим  быстро  протиснулись  сквозь  толпу  еще
несколько молодых немцев, из  купцов.  С  ними  была  стройная  девушка  в
шелковом праздничном платье.  Она невольно  привлекала  внимание  красотой
слегка разрумянившегося лица и темными горящими глазами.
     - Фрейлейн, идите к нам! Ко мне! Ко мне! Нет,  ко  мне!  -  закричали
танцевавшие.
     Старший из них, пожилой рыцарь, высокий и тощий, подошел к девушке и,
с важностью выставив ногу, снял шляпу с перьями, поклонился,  взял  ее  за
руку и крикнул волынщикам:
     - Живее, дудельзаки! Живее! Получите на пиво!
     Волынщики заиграли еще веселее  и  пронзительнее.  Девушка,  подобрав
тяжелое шелковое платье, танцевала со  всеми,  переходя  из  рук  в  руки,
кружась в беззаботном упоении радостной юности.
     По окончании танца старый  рыцарь  снова  склонился  перед  девушкой,
взмахнул шляпой и пригласил ее посетить их пирушку, устраиваемую по случаю
скорого выступления в поход против русских еретиков.
     -  Эти  дерзкие  русские  медведи  вздумали  стать  перед  нами    на
победоносном пути нашего крестового похода на восток. Придите, фрейлейн, к
нам: сегодня мы выпьем за нашу родину и нашу победу.
     - К моему глубокому сожалению,  -  ответила  девушка,  -  я  не  могу
принять ваше любезное приглашение.  Я должна своевременно вернуться к моей
дорогой и доброй матушке! -  И  девушка,  церемонно  поклонившись,  хотела
скрыться в толпе.
     - Нет, нет! Вы нас не покинете. Идемте к нам! Это недалеко!
     Девушка со смехом стала метаться, стараясь убежать. Несколько рыцарей
погнались за ней. Она бросилась в сторону, в темноту, и вдруг пронзительно
закричала:
     - Что это? Спасите!
     Один рыцарь, высоко подняв факел,  поспешил  на  зов.  Показался  ряд
виселиц,  на  которых,  склонив  головы,  висели  десятка  два  леттов   в
лохмотьях, с босыми, напряженно вытянутыми ногами.  Рыцари взяли под  руки
полубесчувственную девушку. Она, задыхаясь, говорила:
     - Я  ударилась  лицом  в  босые,  холодные,  как  лед,  ноги,  и  мне
показалось, что мертвец ударил меня в лицо ногой.
     - Это  висят  лесные  разбойники,  самые  отчаянные  летты  - дикари,
безбожники.  Они нападали на наших меченосцев.  Мы их рядком  и  повесили,
чтобы проучить дерзких леттов.
     - Умоляю, отведите меня к матушке! Вот она уже идет сюда...
     На площади появилась длинная  процессия  германских  воинов  в  белых
плащах с нашитыми на плече черными крестами.  Воины высоко держали горящие
факелы, сплетенные из просмоленных веревок.  Факелы ярко пылали  в  клубах
черного дыма, придавая всему  окружающему  зловещий  вид.  Воины  грубыми,
нестройными голосами пели мрачную песню меченосцев:

                    Вперед, тевтон!
                    Сквозь плач и стон
                    Иди, как смерть, иди, как месть!
                    Вперед, тевтон! Ийя-хо-хо!

     Разноязычная толпа,  собравшаяся  на  ярмарочной  площади,  в  страхе
расступалась  перед  мрачно  шагавшими  меченосцами  и  безмолвно  слушала
непонятную, но внушавшую страх немецкую песню.
     Вся процессия направилась к угрюмой каменной крепости,  возвышавшейся
прочными башнями посреди города,  еще  шумного  от  праздничного  веселья,
криков и песен разгулявшихся рижских горожан.


     Пирушка крестоносцев была веселой.  Все ликовали, уверенные в  скорой
победе над русскими медведями и над плохо вооруженными  упрямыми  <лесными
братьями> - леттами.
     Старый председатель пирушки ударил тяжелым кулаком по столу. Кружки и
бокалы задребезжали. Все затихли.
     - Я рад тому, что вы так смелы, бодры и уверены в победе, что  нет  у
вас глупой жалости к  леттам  или  страха  перед  русскими.  Мы  не  смеем
колебаться или горевать! Да! Там, на Рейне, осталась наша древняя  родина,
Германия, все мы по ней тоскуем.  Но здесь мы создаем себе новую,  молодую
родину, Ливонию,  завоеванную  нашим  острым,  грозным  мечом.  Теперь  мы
продвинем далеко в глубь русских лесов власть великой Германии, беспощадно
сметая всех, кто нам попадется на пути.  Слава о  непобедимости  германцев
разнесется по всему свету.  Я поднимаю мою кружку  за  новый  победоносный
поход через озеро Пейпус для захвата богатого русского Новгорода. Я пью за
полный разгром русских войск, за гибель опасного для нас русского народа!
     - Ийя-хо-хо! Вперед, смелые  меченосцы!  -  сдвигая  кружки,  кричали
пирующие.


                         НАТИСК НЕМЦЕВ НА ВОСТОК

     Едва справились новгородцы со шведами, как узнали о новой, еще  более
грозной опасности: немецкие рыцари-меченосцы напали на пограничную русскую
крепость Изборск, захватили ее и подошли к Пскову, но сразу взять  его  не
могли, задержанные крепкими, высокими стенами.  И только вследствие измены
посадника Твердилы Иванковича и кучки бояр  немцам  удалось  проникнуть  в
детинец, но половина Пскова еще не покорилась.
     Рыцари продолжали всюду сооружать укрепления и заставы, приближаясь к
Новгороду.
     Александр спешил их уничтожить.  В первую очередь  он  направил  свою
дружину на одно из сильнейших и наиболее  угрожающих  укреплений  врага-на
захваченную немцами крепость Копорье.  Он взял ее стремительным натиском и
разрушил.  Захваченных в плен немцев он частью отпустил на  волю.  Имея  в
виду, что в немецких руках находится  много  русских  заложников,  главным
образом детей, он другую часть немцев отправил в Новгород. Что же касается
переветников,  изменников  родины,  то  с  ними   Александр    расправился
беспощадно: не разбирая, русский или чудинец, он  приказывал  отрезать  им
носы и вешать на городских стенах.
     Александр продолжал собирать войско и  требовал  новых  подкреплений.
Учитывая, что одним новгородцам не  устоять  под  напором  очень  сильного
врага, он обратился за помощью к отцу, и великий князь Ярослав  немедленно
отправил к Александру своего второго сына, Андрея, как  говорит  летопись,
<во множестве дружины>.


                        ПСКОВИЧИ ЗАПРОСИЛИ ПОДМОГИ

     В Новгород, на княжий двор, один за  другим  стали  прибывать  гонцы,
спешно посланные из Пскова и Гдова. Им сторожа говорили:
     - Для ча вы на княжьем дворе коней  ставите?  Мало  вам  в  Новгороде
постоялых дворов? Там примают заезжий люд, идите туда!
     - Мы же не именитые бояре, чтобы на постоялых дворах  мошной  трясти.
Вести дошли и до нас, что  князь  Олександр  дюже  хлебосольный:  ежели  с
просьбой какой челобитьем кто к нему придет, он  его  выслушает  и  брагой
уважит, да еще и сенца из своей конюшни взять позволит,  коня  подкормить.
Не к посаднику же или тысяцкому нам идти!
     А  вести  приходили  все  тревожнее,  одна  другой  смутнее.  Наконец
прискакала вдова бывшего посадника во Пскове,  принявшая  монашеский  сан,
почтенная мать Ираклея.  Она для скорости ехала не в возке,  а  верхом  на
чубаром длинногривом коне с отвислой нижней губой.  Мать  Ираклея  была  в
мужских сапогах и в  широких,  добротного  сукна  шароварах,  занятых  для
трудной поездки у отца дьякона.  А  длинную  свою  мантию  она  подобрала,
заправила в шаровары и прихватила кожаным поясом.
     Мать Ираклея так закоченела в пути, что  слуги  Александра  осторожно
сняли ее с коня и поставили на крыльцо, и там долго она стояла, не в силах
двинуть ни рукой, ни ногой, едва шевеля  онемевшими  губами.  Наконец  она
пришла в себя. Сам князь Александр вышел к ней на крыльцо и под руку повел
в гридницу, где усадил в отцовское мягкое кресло возле изразцовой печки, а
сам до поры удалился в свои покои.
     Когда же  мать  Ираклея  с  помощью  прибежавших  девушек  и  княгини
Брячиславны привела в порядок свое  одеяние,  переоблачилась  в  мантию  и
клобук, Александр вернулся. Тут мать Ираклея стала говорить без умолку. Из
того, что она  поведала  князю,  и  половины  было  бы  достаточно,  чтобы
привести каждого русского в отчаяние или ярость.  Александр внимал  молча,
лицо же его все более темнело и становилось печальным.
     Наконец, отогревшись, мать Ираклея заснула, опустив голову на  грудь.
Князь тихо встал и прошел в соседнюю светлицу.  Там он приказал сейчас  же
позвать Гаврилу Олексича и нового десятника - Кузьму  Шолоха.  Оба  вскоре
явились.  Они застали Александра возле печи. Он грел руки  у  огня.  Через
раскрытую дверцу пламя бросало багровый отблеск на лицо Александра.  Глаза
его сверкали гневом.
     - Садитесь поближе и слушайте. Из Пскова вести опять пришли недобрые.
Наш молодший брат, пригород Псков, от  нас  отложился.  Посадник  Твердила
Иванкович вокруг города охрану поставил не от немцев, а чтобы к нам гонцов
не допустить. Все же, пробравшись через огороды, к нам прискакала монахиня
Ираклея, вдова  бывшего  посадника,  -  вот  рядом  в  горнице  задремала,
умаявшись после трудного пути.  Она плакалась, что немцы обступили Псков и
пригрозили всех вырезать.  Некоторые бояре,  сторонники  Твердилы,  думали
мирком да ладком ублажить врагов немилостивых.  Они  открыли  ворота  и  с
хлебом-солью встретили иноверцев.  А те вошли, заняли детинец, по  ближним
погостам* тиунов своих - фохтов - поставили.  Для большей верности,  чтобы
Псков держать в своих когтях, немцы забрали десятка три сыновей у именитых
бояр и отослали этих сосунков к себе в Ригу, чтобы в своем гнезде приучить
их к немецким обычаям и латинской вере.  Ведь эти  ребята  для  нас  будут
потеряны, ежели сейчас не вернутся в Русскую землю.
     _______________
          * П о г о с т  -   первоначально:  место,  куда  съезжались  для
     торговли гости (купцы); позднее: церковь с кладбищем, тоже вне села.

     - Не иначе, что будет так! - сказал Олексич.
     - Сплоховали псковичи! Без боя такую неодолимую  крепость  отдали!  -
вздохнул Александр. - Прочная твердыня.  Год целый, а то и  три  могли  бы
псковичи держаться, а тем  временем  новгородцы  с  ладожанами,  ижорцами,
копорцами и другими призванными воинами в большой силе подошли бы и немцев
отшибли.
     - А ты как думаешь выбить немцев, свет наш княже Александр?
     -  Я  все  прикидываю,  что  ответил  бы  псковичам    мой    грозный
князь-батюшка и как бы он научил их уму-разуму.
     - Знамо дело! - сказал Олексич. - Князь Ярослав  Всеволодович  всегда
нас  учил:  <Кто  только  отбивается,  будет  вдвое  битым>.  Надо  самому
наброситься дерзостно, да с хитрой уловкой.  Рыдели во  Пскове  николи  не
остановятся, а уже готовятся идти дальше в нашу сторону, сперва  на  Гдов,
затем на Копорье, а там захотят подобраться ближе к самому Новгороду.
     - И я так же думаю! - сказал  Александр  и  выпрямился.  -  Что  твои
молодцы делают? - обратился он к Кузьме Шолоху.
     - С твоего соизволения выбрали мы из боярских табунов добрых коней  и
готовим седла...
     - А какие седла? Наши новгородские седла дальнего пути не выдюжат,  а
только спины коням  набьют.  Хороши  седла  половецкие.  Ты  вели  здешним
седельникам в  две  седмицы...  нет,  в  семь  дней  изготовить  седла  по
половецкому образцу.  Скажи, что это я приказал  для  воинского  похода  и
награжу их. Ты, Шолох, со своими молодцами пойдешь со мной.
     - Только кольчуг у нас нету, - сказал Шолох.
     - Кольчуг дать вам не могу. Нет их у меня, а с дружинников снимать не
стану.  Позаботься сам. Обойди в оружейном ряду мастеров,  найдешь  у  них
рубашки кожаные или сплетенные  из  кудельных  веревок  и  прикажи,  чтобы
нашили железки на плечи и на грудь. А на спину не надо...
     - Вестимо: тылу врагам не покажем!..
     - Через семь дней идем изгоном на Псков.  Смотрите же, чтоб все  были
готовы.
     - Не задержим! В срок будем готовы.
     Александр не замедлил усилить сторожевые  заставы  на  всем  пути  от
Новгорода до Чудского озера и Пскова. Оттуда стали прибывать встревоженные
вестники, сообщая, что немцы всюду зашереперились, что по их вызову начали
стекаться отряды ливов, и чудь, и емь, для постройки  укреплений,  начиная
от Юрьева, все более вклиниваясь в русскую сторону.
     Князь настойчиво и не раз говорил  об  этом  с  новгородским  Советом
лучших*, указывая, что со стороны немцев надвигается что-то страшное.  Что
пора подымать весь русский народ.
     _______________
          * С о в е т  л у ч ш и х  -   орган  городского   управления   в
     Новгороде.

     Богатые и властные  бояре  мало  придавали  значения  этим  указаниям
Александра, более всего  занятые  своими  земельными  делами  и  торговыми
сделками с иноземцами.  Они высокомерно отвечали, что желают одного: <была
бы тишь, да гладь, да божья благодать. Разбил же ты на Неве свеев с малыми
силами. Так же и теперь расколотишь немцев>.
     Наперекор  боярскому  благодушию,  Александр  настойчиво    продолжал
требовать от новгородского Совета лучших,  чтобы  поскорее  присылался  из
Ладоги, Ижоры и дальних новгородских селений  работный  люд,  чтобы  начал
укрепляться заставами большак и другие пути.  идущие  в  сторону  Чудского
озера.


                           НАДО НАВЕСТИ ГРОЗУ!

     Александр прибыл во Псков по Гдовскому пути.  Из-за  глубокого  снега
его дружина растянулась на несколько верст, и затем ей  пришлось  свернуть
на Чудское озеро, оттуда - на Теплый пролив,  затем  на  Талабское  озеро,
пробираясь близ берега по льду. Здесь продвигаться все же было легче. Весь
путь к Новгороду был забит санями, всадниками, навьюченными конями.  Пешие
беженцы тащили салазки, нагруженные домашним скарбом и малыми детьми. Люди
опасались нашествия безжалостных немецких  рыделей-меченосцев,  угрожавших
пленом и гибелью.
     Передавали слухи, что отряды немцев  недавно  снова  переходили  реку
Нарову, налетали на чудские селения,  поджигали  избы,  щадя  только  дома
принявших латинскую веру, уводили скот  и  людей.  Все  боялись,  что  это
только грозное начало, что немцы непременно двинутся дальше, на  Новгород.
Вся Новгородская земля закачалась! А вдруг рухнет и погибнет!
     К Пскову Александр подъезжал по льду реки Великой.  Раньше  он  бывал
здесь не раз.  По обе стороны реки помнил он зажиточные поселки,  нарядные
избы, украшенные резными ставенками и  деревянными  петушками  на  венцах.
Раньше каждый хозяин хвалился своим садиком и огородом. Теперь селения уже
не имели прежнего, спокойного, привольного вида. Всюду люди шли торопливо,
собирались кучками, толковали, размахивая руками,  и  быстро  разбегались.
Даже собаки перестали лаять на прохожих: опустив нос и поджав  хвост,  они
бежали  куда-то  трусцой,  боясь  потерять  своих  хозяев.  И  петухи   не
перекликались больше. Жалобно мычали коровы - хозяева угоняли их в другие,
более спокойные места.
     Колокола  псковских  церквей  стали  неистово   поднимать    тревогу,
неожиданно в полдень созывая  псковичей  на  вече,  которое  на  этот  раз
собиралось в поле.
     - Что приключилось?  Верно,  навалилась  опять  немаловажная  забота,
ежели бояре сзывают народ среди бела дня! - говорили и старики и  молодые,
запахивая шубы и охабни* и затягивая туже кушаки.
     _______________
          * О х а б е н ь - мужская верхняя теплая одежда.

     Все спешили на сход народный.
     Бабы и девушки, накинув  на  плечи  шубейки  или  зипуны  и  на  ходу
покрываясь платками,  собирались  кучками  у  колодцев,  у  ворот  и  близ
перелазов, обменивались  новостями,  услышанными  от  своих  мужиков.  Все
всполошились, стараясь предугадать, что дальше будет.
     - Немец опять закручивает али другое что? Может, снова литовцы  идут?
А куды же те немцы денутся, что засели заправилами у нас в городе?
     - А ихние тиуны, фохты, надолго ли посажены по нашим погостам? Может,
тоже не остались тут на вечные времена, а побегут отселева?
     - Видала я, как  проехал  молодой  князь  Новгородский  Александр,  -
говорила пышнотелая, румяная Степанида,  жена  богатого  торговца  красным
товаром. - Это он всполошил всех. Молодой, а, думаю, озорной.
     - И я видела, - протянула, вздохнув, пожилая пономариха с истощенным,
грустным лицом. - Молодой-то он молодой, а крутым нравом, говорят, пошел в
своего батюшку, князя Ярослава. А глазищи-то какие черные и грозные! Не на
расправу ли с нашими тяжкодумами он приехал?
     - Немцам мы почти без  боя  и  детинец  отдали!  Разве  старый  князь
Ярослав простил бы нам это?
     - Слышала я от моего хозяина, - нагнувшись,  шепотом  стала  пояснять
Степанида, - что князь Александр сечу любит: коли что  не  по  нем,  сразу
кулаком как вдарит, так и с ног собьет.  Он ведь  дюжой  и  в  гневе  злой
шибко...
     - Ох-хо-хо! Ой, недоброе будет! - вздыхали бабы и продолжали  гадать:
что-то расскажут им мужики, вернувшись с веча?
     Александр, без остановок миновав все пригородные выселки,  направился
прямо к детинцу, где засели осажденные немцы.  Заранее он отправил гонца с
требованием, чтобы все псковские ратники были в сборе и  выстроились  близ
детинца.  Он проезжал узкими улицами Пскова, закутавшись до пят в  длинный
красный плащ, подбитый  лисьим  мехом.  На  лоб  надвинул  кожаный  легкий
шеломец. Перед каждой церковью он снимал его и медленно, истово крестился,
освободив правую руку от железной перстатицы.  Он ни на кого не смотрел  и
не отвечал на низкие поклоны псковичей, быстро ломавших при встрече шапки.
Его грозный, задумчивый взгляд как будто  скользил  поверх  голов,  поверх
толпы, но он все видел, все замечал: взволнованное любопытство  и  тревогу
псковичей, понимал причину этой тревоги; сдвинув брови, смотрел на главную
башню детинца, над которой развевалось немецкое знамя.  Александр  еще  не
решил, что станет говорить на вече, но одно знал твердо: что, может  быть,
он  и  голову  свою  сложит  в  неравной  схватке,  но  грозу  на   подлых
переветников нагонит...
     Александр  примчался  вскачь  на  площадь,  где  осадил  взмыленного,
разгоряченного гнедого Серчана.
     Дружинники стояли в два ряда, пешие, возле  своих  оседланных  коней,
держа их под уздцы правой  рукой,  а  левой  сжимая  копье.  Они  смотрели
настороженно, ожидая, как станет с ними речь вести этот двадцатидвухлетний
ястреб,  как  его  в  насмешку  именовали  псковские  бояре.  Александр  с
псковичами не поздоровался, только обвел гневным, взбешенным взглядом.  Он
выжидал, пока его охранная полусотня, подскакав, выравнялась позади него.
     - Кто голова дружины?
     - Я голова дружины! - отозвался молодой, статный воин  в  серебристом
блестящем шеломе, державший под уздцы серого в яблоках коня.
     - Подъезжай поближе!
     Воин, легко вскочив на коня, хлестнул его плетью,  вылетел  вперед  и
остановился перед Александром.
     - Я Домаш, начальник отряда псковской дружины.  Привет  тебе,  княже,
мой господине Александр Ярославич!
     - Не боярина ли Твердилы ты сын?
     - Нет! И не сын и не брат.  И он враг мне. Это он  впустил  немцев  в
детинец.