осадные
машины, стенобитные тараны и камнеметы, швыряющие большие, тяжелые камни.
     Видевшие немецких рыцарей-меченосцев рассказывали, что все они  имели
устрашающий вид: каждый рыцарь был закован в железную броню, конь его тоже
был покрыт железными латами, на голове  воина  красовался  железный  шлем,
наглухо закрывающий лицо, с узкими прорезями для глаз и рта.
     Дружинники  высказывали  Александру  опасения,  что  бой  с    такими
противниками будет непосильный:
     - Как  же  нам  одолеть  такое  страшилище?  Как  нашим  ратникам,  в
пеньковых нагрудниках, сермягах и овчинных зипунах сразить такого  рыделя?
Его ни меч, ни копье не возьмет!
     Александр в гневе отвечал:
     - Немец больше всего за свою шкуру боится, потому он и напяливает  на
себя броню, а на голову железную кадку! Медведь  пострашнее  немца,  а  на
него ты идешь не в броне, а всего с рогатиной  и  засапожным  ножом  да  в
своем полушубке, чтобы сподручнее было. Скоро мы собьем с немца спесь!
     Совет лучших с тревогой  выслушивал  призыв  Александра.  Одни  бояре
говорили:
     - Да верно ли все это? К  чему  ворошить  людей?  На  что  Ярославичу
столько людей ратных? Удалью и  милостью  господней  побеждает  дерзостный
князь, и теперь снова он разобьет всех немецких рыделей.
     Купцы вздыхали и рассуждали:
     - Подходит уже время весеннее.  Все наши  работнички  готовятся  и  к
пахоте и к лесосплаву.  А бондари, кузнецы, горшечники, лесные звероловы и
прочие труженики - все готовятся встретить иноземные  корабли.  Когда  они
приплывут, а купцы товары свои заморские покажут, то  мы  в  обмен  товары
наши перед ними выложим.
     На созванном вече эти рассуждения в  гневе  и  скорби  прервал  всеми
чтимый Степан Твердиславич.  Недаром  он  много  лет  бессменно  оставался
посадником Новгорода.  Горячо и  не  боясь  своих  резких  слов,  он  стал
упрекать уклончивых и хитроумных спорщиков:
     - О чем вы спорите без стыда и совести? Ведь с  огнем  шутите!  Опять
тяжелая доля после татарской угрозы может выпасть Русской земле. Вы хотите
сберечь ваше накопленное  добро,  вотчины  ваши,  думая,  что  они  далеко
запрятаны и враги до них не доберутся? А если к нам все же ворвется жадный
немец с крестом на груди и мечом в руке, то ведь вас  он  не  помилует,  а
вытрясет вас из ваших насиженных мест.  Без жалости и  милости  начнет  он
всех теснить.  А больше всего будет насиловать черный люд,  требуя,  чтобы
наши смерды работали на них до кровавого пота, как это они уже  сделали  с
леттами, ливами, чудью, емью, заставляя строить им крепкие замки -  бурги.
Беженцы из лесных леттских братьев это нам поведали и  уже  показали  свои
кровавые Раны.
     Но не всех ему удавалось убедить.
     - Зачем пугаешь, Твердиславич! - раздавались голоса. - Никогда такого
бесстыдства у нас не будет!  Господь  бог  и  силы  небесные  до  сих  пор
оберегали землю Новгородскую, выручили и от прихода татарской орды,  и  от
разгрома свеями, и  теперь  сохранит  господь  всех  усердных  молельщиков
православных!
     Посадник горячо продолжал призывать новгородских вечников:
     - Ежели мы все встанем одной стеной, то такого позора и беды от  злых
недругов не будет.  Но если мы не отзовемся немешкотно на  призыв  смелого
князя нашего Ярославича, то  горе  горемычное  навалится  на  нас  и  всех
разметает, как буря.
     Посадник  Степан  Твердиславич  продолжал  упорно    настаивать    на
необходимости всеми возможными силами помочь Ярославичу. Он наконец убедил
вече и Совет лучших выполнить требование князя Александра.
     Гонцы понеслись вскачь по всей земле Новгородской, будоража  народ  и
требуя, чтобы  все,  кто  может  держать  в  руках  топор-колун,  копье  и
рогатину, спешили на  берега  Чудского  озера,  где  их  встретит  славный
невский победитель, князь Александр  Ярославич.  Там  он  уже  их  ждет  и
готовит великий отпор нашествию хищных иноплеменников.
     А князь Александр,  сознавая  грозную  опасность,  даром  времени  не
тратил.  Он послал вестника с письмом во  Владимир  к  своему  отцу  князю
Ярославу Всеволодовичу,  прося  немедленной  поддержки  ратными  силами  и
воинского совета, как ему одолеть напирающую немецкую силу.
     Князь Ярослав ответил сыну всего двумя словами:
     <Дерзай. Одолеешь!>
     В  то  же  время  Ярослав  приказал  своему  младшему  сыну,  Андрею,
поспешить на помощь брату и привести туда конную дружину переяславльцев.


                               ЗОЛОТОЕ ДНО

     <Какая задумчивая, величавая  тишина!>  -  скажет  путник,  прибывший
зимою на берег Чудского озера. Но это тишина только кажущаяся. Под ледяной
броней таится, кипит и движется своя  особая  жизнь.  Богатейшее  озеро  -
кормилец множества людей с его побережья; из-за богатств  озера  спорят  и
летты, и ливы, и чудь, и емь, и  русские  старожилы-поселенцы.  Всех  этих
выносливых и смелых рыбаков кормит озеро, и  огромные  скрипучие  обозы  с
мороженой рыбой и  мешками  серебристых  крошечных  снетков  (величиной  с
мизинец) всю зиму тянутся во все стороны от Чудь-озера,  разнося  славу  о
его обильных рыбных богатствах.
     Зимой рыбаки выходят на промысел, пробираясь по  льду  озера  до  его
середины, в десяти-пятнадцати верстах от берега, и  высекают  длинный  ряд
прорубей. Вокруг них ставят шалаши, собранные и сшитые из лубья (древесной
коры).  В них до весны рыбаки укрываются от непогоды и отдыхают  в  долгие
зимние ночи.
     В шалашах живут бок о бок и  дружно  работают  и  русские  рыбаки,  и
чудские полуверцы, одновременно почитающие и православного бога,  и  своих
деревянных идолов.  Всех щедро  подкармливает  большая  и  малая  рыбка  с
Чудь-озера.
     А рыба здесь всякая: судак, лосось, налим, огромные  лещи,  плотва  и
окуни и  даже  миноги  и  угри,  проскальзывающие  в  озеро  через  пороги
стремительной Наровы.  Глубокого Чудского озера никогда не покидает  юркая
ряпушка, в то время как всякая крупная рыба любит <забегать> через  Теплый
пролив в очень мелкое Псковское (Талабское) озеро только для метания икры,
в определенное время года. Снеток, наоборот, ужился в Псковском озере, где
дно илистое, густо покрытое жирными водорослями, и от  их  цветения  летом
вода  этого  озера  всегда  мутная.  Северное  же,  Чудское,  озеро  очень
глубокое: в середине его-до ста и более сажен, дно каменистое и  песчаное,
а вода чистая и прозрачная.
     Ветры и  вьюги  часто  гуляют  по  озеру,  поднимают  большую  волну,
особенно когда начинает свирепствовать южный ветер <мокрик>. Тогда большие
темные валы, длинные и однообразные,  катятся  один  за  другим,  поднимая
тяжелые лодки-насады, ставя их то на нос, то  на  корму,  грозя  вывернуть
вместе с грузом смелых,  выносливых  чудских  рыбаков.  Зимой  Чудь-озеро,
засыпанное снегом, становится белой гладкой равниной. Лишь кое-где чернеет
корявое дерево, принесенное с  реки  Великой  из-под  Пскова  и  застывшее
посреди ледяной равнины. К такой коряге тянутся ровные, словно проведенные
по ниточке, следы <звериного бродяги>,  как  здесь  называют  волков.  Идя
гуськом, след в след, стая волков, пересекая озеро, не пропусти! ни одного
вмерзшего дерева и, обнюхав, старается  узнать  по  запаху,  какие  другие
волчьи стаи здесь проходили.
     Только у  самого  небосклона  протянулась  узкая  темно-синяя  полоса
дальних лесов: суболицкого на западе и наровского на севере.  На восточном
же,  гдовском,  берегу  тянутся  заросшие  густым  необозримым  тростником
болотистые  безлесные  равнины,  по  которым  медленно  протекают   топкие
речонки.


                            СНЕЖНЫЙ ДЕД БУРАН

     В конце марта 1242 года свирепый дед  Буран  и  злющая  ведьма  Пурга
разбушевались  на    Чудь-озере.    Бешеные    вихри    проносились    над
серебристо-белой равниной, взбивали  пушистый  снег,  подбрасывали  его  и
крутились в яростной свистопляске, опрокидывая все вокруг.
     Лубяные шалаши, выстроившиеся в два  ряда  на  середине  озера,  были
занесены и утонули в сугробах  снега.  Рыбаки,  лежавшие  в  этих  шалашах
вповалку, прижавшись друг к другу,  накрывались  чем  попало,  боясь,  что
легкая постройка развалится и они окажутся под открытым  небом  во  власти
разъяренной бури.
     Ветер, завывая и свистя в щелях, вдувал в шалаши снежную  пыль.  Стая
волков, во время перебежки захваченная ураганом, укрылась невдалеке, между
наваленными льдинами и перевернутыми лодками.  Свернувшись калачом,  звери
уткнулись носами в свои пушистые хвосты, поводя ушами на каждый непонятный
шорох, прислушиваясь к злобному вою разбушевавшейся Пурги.
     А разгневанный Буран с необычайной быстротой проносился  по  вольному
простору озера, стараясь догнать лукавую  бешеную  ведьму  Пургу.  Она  то
взмывалась, как птица, к серому небу и летела дальше, вслед за  мчавшимися
хмурыми тучами, то обрушивалась вниз, разметав  широкий  кружевной  подол,
стараясь  выскользнуть  из  цепких,  хватких  лап  свирепого  Бурана,  то,
взметнув складками серебристого сарафана, с  ликующим  хохотом  взметалась
снова вверх, к дымчатым  облакам,  где  в  просвете  изредка  показывалось
равнодушное око луны, стыдливо прикрытое прозрачной фатой.
     Вдруг волки встрепенулись и насторожили уши. Послышался совсем близко
полный отчаяния крик:
     - Есть ли жив челове-ек? Погиба-аю!
     Какая-то туша грузно свалилась с болезненным стоном.  Волки  вскочили
и, перепуганные, сразу бросились вперед, в снежную вьюгу, толпясь и прыгая
друг через друга, и скрылись в ночной мгле.
     Два рыбака выползли из  лубяного  шалаша,  разгребая  руками  снег  и
прислушиваясь, не раздастся ли снова крик.  Вблизи послышался стон, и  оба
рыбака двинулись, перекликаясь и не выпуская из рук концов веревки,  чтобы
не потерять друг друга.
     - Васька, а Васька!
     - Здесь, Кузя!
     - Ищи душу христианскую!
     - Нашел! Иди сюда! Ей-ей, рыделя поймал! Чудаковатый, брыкается.
     Вскоре оба  рыбака  с  помощью веревки нашли друг друга и поволокли в
шалаш откопанного в снегу человека.  Он и в самом деле был чудаковатый, не
такой,  как  все,  наряженный  не  по-русскому,  а  в каком-то укороченном
полушубке,  опушенном собачьим мехом. Голова была закутана бабьим платком.
От   лица   оставался  наружу  только  большой  нос  и  необычайной  длины
заиндевевшие усы с обвисшими ледяными сосульками.  Через  силу,  падая  от
слабости,  он  пробовал подняться.  Рыбаки,  втащив его в шалаш,  посадили
между собой, подпирая плечами.
     - Ты откуда взялся, таракан усатый?
     - От немецких разбойников убежал.
     - Значит, от рыделей? Слышь,  он  от  рыделей  прибег!  -  заговорили
просыпающиеся рыбаки.
     - Чего же ты от них ушел? Не сладко стало?
     - Тысяча чертей и две ведьмы! Кричат, что святое слово Иезуса  Христа
защищают, а сами грызут людей, как  голодные  собаки!  Женщин  угоняют,  а
затем убивают, детей бросают в огонь.
     - И ты был крыжаком?
     - И я был крыжаком и на моей груди носил крыж.
     - Крест, значит! - объяснил один из рыбаков.
     - А по-нашему ты где научился?
     - Я долго жил в Юрьеве, был конюхом у русских купцов, а крыжаки  меня
увели в Ригу в свое войско.  Тяжко  мне  стало  там  у  них.  Крыжаки  нам
недруги.  Их нельзя пускать туда, где  живут  добрые,  честные  люди.  Они
обманщики, разбойники.  И я  сказал  себе:  <Янек,  если  ты  хочешь  быть
честным, иди к тем, кого рубят и жгут крыжаки>. И я ушел от них.
     - А конь у тебя был?
     - Был добрый конь!
     - Куда же он делся?
     - Крыжаки учуяли, что я не зря ругаюсь с ними. <Видим, что ты не наш,
- говорили они. - Но живым ты от нас не уйдешь>.  И  они  заперли  меня  в
сарае для дров.  А коня моего  увели.  Утром  хотели  мне  суд  учинить  и
повесить на березе.  А я проломал крышу в сарае да и убежал в  лес,  когда
все крыжаки еще спали.
     - Где же это было?
     - На берегу озера, близ реки Омовжи.  Тут  началась  эта  буря,  и  я
обрадовался, что крыжаки не найдут моего следа. Я шел через снег и льдины,
пока не свалился.  Здесь ваши люди меня  подняли,  а  то  бы  я  замерз  и
пропал...
     - А далеко ли рыдели? Где они теперь? Поди в Юрьеве?
     - Они там давно собирались, говорили, что надо готовиться к  большому
походу: <Пока новгородцы еще не пришли в  Юрьев,  надо  самим  напасть  на
новгородцев>. Магистр приказал идти скорей на озеро и там поймать русского
князя Александра. <Он еще молод, петушок, и мы ему  голову  свернем>.  Пся
крев!
     Янек еще долго охал и ворчал:
     - Тысяча чертей и две ведьмы!


                              ПУТНИК С ОЗЕРА

     Возле устья обледенелого ручья на  западном  берегу  озера  утонул  в
сугробах исад - рыболовецкий выселок.  Приземистые  старые  избенки  крыты
камышом и еловой корой.  Над  трубой,  сделанной  из  пробитого  глиняного
горшка, приветливо вьется сизый дымок, как бы говоря путнику, что  в  этом
домишке бьется жизнь и греются у пузатой печки люди, хлебая горячую уху из
чудских снетков.
     Пронеслась  галочья  стая  и  рассыпалась  по  берегу,  среди  сетей,
растянутых на кривых кольях.  Галки с гомоном сновали  повсюду  в  поисках
остатков рыбы, привезенной с последнего улова.
     Несколько выдолбленных челноков  и  утлых  семерок,  сбитых  из  семи
досок, лежало кверху дном на берегу.  Тут же  стояли  рядком  перевернутые
длинные, тяжелые, залитые смолой насады, каждая из которых  может  поднять
по двадцати и больше рыбаков,
     Из-под  одной  такой  лодки  раздался  пронзительный  лай,  и  оттуда
выскочила мохнатая белая собачонка и понеслась в сторону озерной  равнины.
Раскрылась покосившаяся дверь ближайшей  избенки.  Мальчик  лет  десяти  в
меховом треухе, запахивая на ходу старый зипунишко, кинулся за собакой. Он
остановился и стал всматриваться в белую даль озера.
     Одинокий, высокого роста, плечистый путник быстро приближался,  легко
скользя  на  коротких  охотницких  лыжах,  подбитых  шкурами,  снятыми   с
жеребячьих ног.  Мальчик с восхищением смотрел, как уверенно передвигается
на  лыжах  красивый,  стройный  юноша  с  румяным  от  мороза   лицом    и
заиндевевшими бровями. Все на нем казалось складным и хорошо прилаженным и
для дороги и для охоты.
     <Не иначе как зверолов! - решил мальчик. - И нож медвежий за  поясом,
и полушубок выше колен, и ноги перевиты ремнями>.
     Путник изредка упирался в снег коротким копьем с  длинным  отточенным
лезвием и гарпунным крюком под ним.
     Вся галочья стая, шумно хлопая крыльями, улетела.
     - Эй, здравствуй, удалец! - крикнул охотник. -  Отстань,  шелавая!  -
замахнулся он на шавку, с яростным лаем бросавшуюся ему под ноги.
     - Колобок, назад! Это свой!  -  крикнул  мальчик,  стараясь  отогнать
собаку.
     Шавка отбежала и уселась на снегу, продолжая ворчать.
     - Верно, что свой! - сказал охотник, поднявшись на  берег.  -  Узнала
своего брата... Тебя, малец как звать?
     - А Савоськой!  -  ответил  мальчик  смущенно  подтягивая  домотканые
заплатанные порточки.
     - Будем  дружить,  Савоська!  Как  ваша  деревня  прозывается?  Ну  и
деревня: четыре двора и двадцать два кола!
     - Это еще не деревня, это наш выселок рабочий, а деревня подале будет
- вон на лесной опушке, и зовется Богомолово.
     - Понимаю.  А в лесу, вестимо, стоит молельня под старыми березами, а
близ нее живет старичок с ноготок, что зовется Миколой.
     - Ты, дяденька, видно, бывал у нас?
     - Бывать не бывал, а чутьем охотницким почуял.  Тут наши новгородские
ратники намедни не проходили?
     - Нет, не видал что-то.
     - Ну, значит, скоро будут.
     Дверь избенки заскрипела, и оттуда выглянула женщина,  накинув  зипун
прямо на голову.
     - Ты с кем это, Савоська, тараторишь?
     - Здравствуй, хозяюшка! Дай путнику обогреться.
     - А ты из каких будешь? Тут по  берегу  много  всякого  люда  бродит.
Иного боязно и впустить.
     - Я пришел прямиком из Пскова.
     - Дальняя дорога!  Заходи,  пожалуй,  обогреться,  а  угостить  тебя,
прости, нечем.  Хозяин промышляет на озере. А вот  как  приедет,  тогда  и
пироги с рыбой и блинки со снетками изготовим для-ради дорогого гостя.
     Хозяйственным взглядом женщина оценила путника: одет  он  просто,  но
добротно, а на поясе медвежий нож серебром изукрашен и рукоять из  ценного
рыбьего зуба. Видно, парень не простецкий. Она стала приветливо кланяться,
приглашая в избу:
     - Не обессудь нас за тесноту и бедность нашу.


                              ДЕДУШКА МИКОЛА

     Когда гость, протиснувшись в узкую дверь,  скрылся  в  избе,  женщина
наклонилась к Савоське:
     - Беги со всех ног к  дедушке  Миколе  и  скажи:  <Подь-ка,  дедушка,
скорехонько к нам.  Мужиков на деревне никого нет, а тут человек неведомый
пришодцы, с виду-то хороший,  а  кто  его  знает,  вдруг  недобрый,  лихой
человек. А при тебе, дедушка, поди поостережется>.
     - Бегом, мамонька! -  сказал  мальчик  и  во  весь  дух  помчался  по
тропинке.
     За ним пушистым колобком покатилась шавка.
     Хозяйка вернулась в избу.  Гость уже сидел на лавке и низко склонился
на руки, запустив пальцы в светлые кудри. Она заметила, что копье-рогатина
стоит в углу, шапка и рукавицы уже висят на деревянном гвозде, а заплечная
кожаная сумка лежит с ним рядом.
     <Заснул.  Умаялся, чай, с дороги,> - подумала хозяйка. Она еще  долго
возилась с горшками у печки.  Когда же  гость  пошевелился  и  выпрямился,
потягиваясь, она заверещала:
     - Время-то какое, смутное пришло! Не знаешь, чего  и  ждать,  за  что
браться: то ли тащиться  к  сродственникам  на  родной  русский  берег,  в
Гдовский край, да неохота - поди самим трудно, - то ли здесь оставаться, а
боязно.  Немец лютует по деревням совсем поблизости. Даже за Наровой-рекой
побывал не раз. А вместе с немцами, тоже на конях, ездят ихние попы: кто в
немецкую веру не переходит, того режут без жалости и домовье жгут вместе с
малыми детьми.  Уже сколько мимо нас  пробежало  и  чуди  и  летьголы,  со
скотом, прямо через озеро! Боязно, а надобно дождаться своих.  Если мужики
привезут домой рыбки, тогда и мы двинемся на ту сторону  и  там  останемся
пока что.
     - А ты как чаешь: скоро ли станет тише? - спросил путник.
     - Ежели сюда придут с большой силой новгородцы, они отгонят  немца...
- Хозяйка прервала речь, услыхав шаги на крыльце. - А вот и дедушка Микола
с Савоськой.
     В избу бесшумно вошел невысокий старичок в белом шерстяном домотканом
шабуре*  с  большим  откидным  воротником.  Старичок  был  весь  белый:  и
остроконечный колпак из зимнего зайца, и белые онучи, и  даже  новые,  еще
светлые, лапоточки.  К поясу на сыромятном ремешке был привязан горшок для
подаяний.  Когда старик снял заячий колпак, над его головой снежным  пухом
поднялись серебристые седые волосы.
     _______________
          * Ш а б у р -  верхняя  мужская  одежда  с  широким  воротником;
     обычно надевалась в дорогу поверх полушубка.

     - Мир дому сему и  богомольной  хозяйке  его!  -  проговорил  старик,
крестясь.
     Он низко поклонился отдельно хозяйке и сдельно гостю.  Тот  поднялся,
коснувшись головой закопченного потолка.
     - И тебе благодать! Жить и здравствовать  еще  сто  лет,  -  звучным,
сильным голосом сказал гость и, в свою очередь, низко поклонился старику.
     Тот подошел ближе и, приставив ладонь к бровям, стал всматриваться  в
лицо путника.
     - Ты, видать, не из нашенских, псковских? Не суздальский  ли?  Откуда
пришел?
     - Пришел, да и весь сказ. Из берлоги вылез.
     - Ты мне на дудочке не подыгрывай. В берлоге злобные звери живут, а у
тебя лик светлый. А на сердце, кажись, тревога.
     - Али, может,  кручина  сердце  томит?  -  из  своего  угла  спросила
хозяйка. - Ты, дедушка,  садись  поближе  да  погомони  с  гостем.  Пускай
расскажет, какая у него тревога.
     Старик опустился на скамью, опираясь на  суковатую  палку.  Прибы