явно относится
к разряду инфекционных болезней. Мне тоже на минуточку захотелось бросить
микробиологию и перейти на другую работу.
   - Куда же именно? - неестественно спокойным голосом осведомился я.
   - Какая разница куда? Ну, например, в театр музкомедии.
   Н-да, сомневаться не приходилось. И не знаю, что делал бы мой почтенный
шеф в оперетте, а вот я-то вполне спокойно мог бы переходить на работу в
цирк.
   Даже без кота. Обеспеченный заработок.
   И все равно - ничего не поймешь! Ну ладно, оказалось, что у меня
способности гипнотизера. Ну, а кот-то? Говорящий кот? С ним как быть?
Гипнотизеров на свете не так уж мало, а говорящие коты пока встречались
только в сказках.
   Кот в сапогах, например, разговаривал куда почище Барса, а гофмановский
Кот Мур даже записки вел и стихи сочинял. Но Барс - он-то ведь не сказка,
он пять лет живет в квартире ј78, на четвертом этаже большого московского
дома, дерет когтями мебель, играет с бумажкой и три раза в день ест
тресковое филе, мясо или сырую печенку. И вот вчера, на шестом году своей
кошачьей жизни, он заговорил и стал поддаваться гипнозу. Все же интересно
- ну почему раньше этого не было, за все пять лет? Ни у меня, ни у него?
Ладно, это дело десятое, пока надо основные проблемы решать. А как их
решать? И, кстати, что делать с этой моей расчудесной способностью, если
она действует так спонтанно и бесконтрольно? Нечего сказать, роскошные у
меня взаимоотношения наладятся с окружающими, когда вся эта штука
обнаружится, а она ведь непременно обнаружится - шила в мешке не утаишь!..
   Нет, работать я сегодня определенно не могу. Что же делать? Сказаться
больным? Но домой мне как-то неохота идти. Поехать в Ленинку, разыскать
там Володю? Зачем? Я ему только мешать буду, а он этого не любит. Нет,
больше невозможно тут сидеть, да и Александр Львович скоро увидит, что я
бессовестно лодырничаю, и начнет меня воспитывать. Лучше уж в кино пойти...
   Правильно, вот это идея, пойду-ка я посмотрю польский фильм "Поезд"!
   Говорят, отличная штука! Да, но Александр Львович скажет... А ну-ка,
постой, сейчас мы его обработаем.
   Я уперся взглядом в затылок шефа и начал мысленно диктовать целую серию
поступков. Александр Львович исполнил все в точности. Он встал, подошел к
моему столу и озабоченно поглядел на меня.
   - Игорь, вы мне сегодня не нравитесь! - сказал он. - А ну-ка, дайте
сюда ваш гениальный лоб!
   Слова я ему не внушал - только эмоции и поступки. Он приложил свою
узкую сухую ладонь к моему лбу. Лоб у меня был разве самую малость горячей
обычного - я устал от напряжения, но Александр Львович, как и следовало,
ощутил прямо-таки обжигающий жар.
   - А почему было сразу не сказать, что у вас температура? - укоризненно
спросил он. - Немедленно отправляйтесь домой и зовите врача! Вызвать вам
машину?
   Это он тоже в порядке личной инициативы говорил. Но тут незачем было
тратить силы на внушение: я знал, что если Александр Львович сочтет меня
больным, то реакция его будет однозначной.
   - Спасибо, я сам доберусь, - умышленно вяло проговорил я. - Наверное, я
вчера простудился и что-то раскис. Уж вы меня извините.
   - А за что извиняться, если вы больны? - резонно возразил Александр
Львович.
   Я испытывал угрызения совести, но не очень сильные. Работать я все
равно не мог, и причина тому была, как хотите, не менее уважительная, чем
какой-нибудь заурядный грипп. Следовало обдумать, не стану ли я
злоупотреблять своими новооткрытыми способностями, поскольку соблазн
большой, а я по природе ярко выраженный лодырь, но такие размышления можно
было отложить на потом, и я это немедленно проделал. Кто-то из Славкиного
арсенала мудрецов и остряков сказал: "Никогда не откладывай на завтра
того, что можешь сделать послезавтра", - так вот я, признаться, всю жизнь
охотно следовал этому правилу, хоть и узнал о нем лишь недавно.
   Вышел я на Ленинский проспект и зашагал куда глаза глядят. Вчерашней
непогоды и в помине не было, солнце светило вовсю, зелень была чистая,
яркая, блестящая, и слоняться по улицам было бы вполне приятно, если б не
эти проклятые мысли.
   Мыслями это даже и называть не стоит - меня захлестывали эмоции, до
того интенсивные и разнородные, что я то и дело морщился и тихонько охал
от страха и растерянности. В конце концов я заметил, что прохожие на меня
оборачиваются, и сообразил, что ходить по улицам мне вообще неудобно -
чего доброго, встретишь кого-нибудь из института. Я добрался до
кинотеатра, "Поезд" там не шел, я все равно купил билет на ближайший
сеанс. Фильм оказался прескверным. Я досидел до конца, но смотрел не на
экран, а на голубоватый световой поток над темными рядами. И мне было
страшно. Да, в основном страшно. Можете считать меня трусом - пожалуйста,
сколько угодно! А только хотел бы я знать, как вы чувствовали бы себя на
моем месте.
   Потом я решил, что пойду в Зоопарк. Кое-что проверю на новом материале
да и просто посижу где-нибудь в тихом уголке: сейчас там народу, наверное,
не так уж много. И к дому близко.
   Я пошел к станции метро, но по дороге остановился. У входа в "Гастроном"
   сидел здоровенный золотисто-рыжий боксер, и мне вдруг захотелось с ним
пообщаться. Я сначала попробовал поговорить с ним просто так: "Мол,
красавчик ты, умница, замечательный пес, дай лапу!" Боксер с интересом
выслушал все это. Его умные грустные глаза на черной, немыслимо уродливой
и симпатичной морде, показалось мне, смотрели ласково. Но как только я
шагнул поближе, боксер предостерегающе зарычал, приподняв отвислую черную
губу. Я немедленно отступил на два-три шага.
   - Ах, вот ты какой! - сказал я. - Ну, тогда слушай!..
   Я уставился на боксера и начал мысленно приказывать ему: "Подойди ко
мне и дай лапу!" Ну и конечно, я все это представил себе: как он
поднимается, идет ко мне и дает правую переднюю лапу.
   Затея была безусловно дурацкая. Боксер, явно страдая, неловко сунул мне
в ладонь тяжелую шелковистую лапу: передняя часть туловища у него гораздо
массивнее, чем задняя, и ему было очень трудно подавать лапу стоя. А
вдобавок из магазина вышла плотная очкастая дама, и боксер, виновато
повизгивая, пополз к ней на брюхе.
   Она ко мне пристала, как репей: как, это мой Джерри, да почему это мой
Джерри, да зачем вы портите моего Джерри, - ну и так далее.
   Оказалось, что пес этот лапу вообще не подавал, а к чужим ему запрещали
подходить. Я-то выкрутился, а бедняге Джерри, наверное, из-за меня здорово
влетело. Я уж себя ругал-ругал за легкомыслие.
   Получается что-то излишне подробно. Случай с боксером наверняка можно
было пропустить, но я это в качестве примера привел: что я легкомысленный
от природы и что очень растерялся, когда все эти события начались, - ну
просто не знал, как быть и куда податься. Если б я не был легкомысленный,
так и в больницу бы не попал. Сами потом увидите, как все это было. А
вообще-то надо будет с Володей еще посоветоваться...
   Ну, Володя посмотрел мои записки. Морщился, но вынес это с присущим ему
самообладанием. Сказал, что детали - это хорошо, надо записывать все, что
я увидел и запомнил, только точно и без лирики (тут он опять поморщился).
И добавил, что пишу я как-то несерьезно и ненаучно. Что я, дескать, на
публику работаю.
   Но я тоже чуточку обиделся. На публику! А что ж я, на него одного
рассчитываю? Или на будущих экспериментаторов в этой области? Я вот именно
хочу, чтобы все - ну, не все, а хоть многие - люди поняли, что со мной
произошло. Чтобы вот вы прочли - и поняли: это может случиться с любым из
вас. Не сегодня, так завтра. Нет, не так: что в известном смысле это уже и
случилось, только вы не понимаете.
   Вы живете на густо заселенной планете, среди существ бесконечно
разнообразных и бесконечно сложных, как все живое, а воображаете, что
Земля целиком принадлежит вам и только вы можете решать судьбу любого из
обитателей этого гигантского мира, законы которого вы едва начинаете
постигать. Конечно, многие (никак не большинство!) хоть в общей форме
понимают всю трагическую нелепость и опасность теперешнего отношения
человека к природе. Но большинство свято убеждено, что человек, мол, это
царь природы, и даже не понимает, что глупый и жестокий царь запросто
может потерять престол, да еще и с головой в придачу.
   Вот мне и кажется, что моя история должна заставить людей задуматься.
Тех, кто вообще способен думать честно и трезво. А то ведь многие
обходятся без этой способности и даже преотлично живут. Им спокойнее. Они
почитают немножко, дойдут до того, что кот заговорил, и сейчас же у них в
мозгу - щелк, и включится Механизм Готовеньких Мнений - этакое устройство
на кибернетическом уровне сегодняшнего типа. Память небольшого объема, но
больше и не требуется по замыслу. Просто, но зато надежно. Там в основном
фразочки на все случаи жизни, фразочки из эластичного материала,
безразмерные, на что хочешь натянуть их можно. Идеальную модель такой
безразмерной безмозглости сконструировал Чехов: "Этого не может быть,
потому что этого не может быть никогда". И все! Попробуй тут что-нибудь
доказывать, опровергать, когда эта система целиком алогична и тем самым
надежно застрахована от любой попытки логического опровержения. Они ведь
заранее вс„ знают - что ты им будешь доказывать? Они, наверное, родились
уже готовенькими, с полным набором этих фразочек в лысом младенческом
черепе, а если до поры до времени помалкивали, так это опять же потому,
что порядок знали: какой же нормальный младенец начнет разговаривать, не
успев выйти из дверей роддома? Они все в свое время делают, без толку
никуда не лезут... На крутых поворотах могут, правда, отстать, но потом
наверстают, ничего.
   Но я не про них - шут с ними, с этими непробиваемыми и неуязвимыми,
авось они сами понемногу вымрут под воздействием дальнейшего прогресса. А
может, при этом дальнейшем прогрессе наука доберется до их жесткой
застывшей системы, разморозит ее, заставит мозги самостоятельно
действовать... Я - про тех, кто прочтет мои записки и подумает: "Ладно,
этот кот говорит. Но ведь он пять лет молчал. И у меня лично способности
гипнотизера пока не проявились. Значит, если я не понимаю кота, пса,
лошадь, голубя, медведя, оленя, из этого еще не следует, что тут и
понимать нечего..."
   Ладно, хватит. Если я начну вот так отвлекаться, то рассказу моему
конца не будет - я ведь уже третий месяц и говорю, и думаю только об этом.
Ни о чем другом думать пока не могу и не представляю, что со мной будет
дальше.
   Николай Антонович (это заведующий нашим хирургическим отделением)
сказал, что, во-первых, человек ко всему способен привыкнуть, кроме
собственной смерти, а во-вторых, что я правильно затеял писать: это будет
способствовать разрядке. Возможно, это тоже из Арсенала Готовых Мнений; я
подозреваю, что у Николая Антоновича за его большими очками в светло-серой
оправе, за высоким безмятежным лбом спрятан этакий аккуратно
укомплектованный наборчик для личного пользования. С учетом медицинской
специфики. Ну что ж, и Механизм Готовых Мнений зачастую выдает некие
истины. Волга, например, действительно впадает в Каспийское море, а лошади
с удовольствием кушают овес. Если им дают.
   Итак, допустим, что Николай Антонович выдал на-гора истину, и будем
писать дальше, ожидая этой самой разрядки или явлений привыкания.
 

                                Глава пятая

   Легче подавить первое желание, чем утолить все, что следует за 
   ним.
 
   Б. Франклин 
 
   Лишь в конце работы мы обычно узнаем, с чего ее нужно было 
   начать.
 
   Б. Паскаль 
 
 
   После истории с боксером я чувствовал себя так неуверенно, что в
Зоопарк идти побоялся: чего доброго, еще и там кого-нибудь загипнотизирую.
Я постоял минут десять у метро "Краснопресненская", делая вид, что кого-то
ожидаю, но толчея была страшная; я побрел вверх по Баррикадной, добрался
до скверика перед высотным зданием и уселся там. Я все старался обдумать,
что к чему и почему, и как мне теперь вести себя с Барсом, и говорить ли
об этой истории другим - например, маме, Ольге, Соколовым - или пока
всячески скрывать? Но только ничего я не обдумал, мысли шли как-то
разорванно, беспорядочно, я ни на чем не мог сосредоточиться и даже будто
бы боялся сосредоточиваться, а все перескакивал с одного на другое. В
конце концов я вышел на Садовое кольцо, вскочил в троллейбус и поехал к
Ольге - решил маму повидать.
   Мама только глянула на меня и сразу сообразила, что у меня непорядки
какие-то. Начала спрашивать, но я перешел в наступление: мол, ты сама
плохо выглядишь, замучили тебя тут. Она и вправду была замученная совсем,
бледная, тихая, под глазами круги - значит, бессонница опять началась либо
дорогие внучата спать не дают. Да что там, я полчаса каких-нибудь
просидел, и уже голова разболелась: то один визжит, то другой орет, то оба
вместе примутся.
   Вовке год, у него зубы режутся. Алешке, правда, шестой, но он из
болезней не выходит, дохлый какой-то, неизвестно в кого. Утихомирила их
мама на время, сели мы с ней поговорить, я ей заодно капель Зеленина
накапал, она выпила.
   "Спасибо, - говорит, - Игорек, а то я сама как-то забываю".
   И тут как тут является наша дорогая Олечка, могучий индивидуум, энергии
- вагон, голос командирский (тоже неизвестно, в кого она у нас такая: мама
уверяет, что Ольга - вылитая тетя Саша, папина сестра, но я эту тетю Сашу
помню довольно смутно). И сразу начинается: "Вовке пора кашку варить, как
же это ты, мама, забыла, ах да, ведь тут Игорь, здравствуй, Игорь, - и
потом у Алешки пилюли кончились, я же еще утром тебе говорила, и что бы
такое перекусить наспех, а то в буфете у нас все равно дикая очередь, я
решила домой лучше забежать, а тут Игорь, оказывается, пришел, вот хорошо,
давно тебя не видела, как живешь, чего такой хмурый сидишь, и вроде даже
осунулся, побледнел, с кем неприятности: с девушками или с бациллами?"
   Все это на одном дыхании, на одной интонации, в хорошем темпе - ей
некогда размазывать, она человек деловой, отдел свой ведет - дай бог
всякому, очерки ее любая газета возьмет: они оперативные, четко
нацеленные, в самую точку, и ничего лишнего, лирика и пейзажи точно
взвешены и измерены - от сих до сих, чтобы материал полегче глотался.
   Я об Ольге почему таким тоном говорю, потому что я ее и вправду как-то
не понимаю и не одобряю. Не то чтобы я ее не любил, - нет, у нас семейные
связи довольно крепкие, и случись с ней что серьезное, так я просто
автоматически включусь помогать. Но только уж очень она какая-то громкая и
самоуверенная.
   И еще... обтекаемая! Никогда ни в какое рискованное дело не сунется. И
ведь не потихоньку уклонится, а в открытую пойдет всем доказывать, что
дело нестоящее, что нечего компрометировать нашу уважаемую газету и тому
подобное, и уж уговорит других, это она умеет, будьте уверены! Вот за это
я от нее и сторонюсь.
   Первое время ссорился я с ней не раз, а потом прекратил: уразумел, что
от этих ссор ни малейшего толку нету, да и быть не может. А теперь вот, за
этот год, опять начались у нас с ней конфликты, уже из-за мамы.
   И в этот раз я, конечно, завелся с пол-оборота. Мама вскочила, на кухню
кинулась - ну как же, ведь надо нашей дорогой Олечке что-нибудь
вкусненького приготовить, - а я говорю:
   - Вот она, наша семья завтрашнего дня: даже домработница и та с высшим
образованием и с многолетним медицинским стажем.
   Ольгу никакой иронией не пробьешь, она преспокойно отвечает:
   - Ты еще мальчишка все же и не понимаешь. Маме это доставляет
удовольствие - она любит детей и умеет за ними ухаживать.
   Я ей сказал, что любить детей и уметь за ними ухаживать должна в
основном мать, и если это такое удовольствие, то зачем же себе в нем
отказывать - получай его сама целиком и полностью.
   - Ну да, я, по-твоему, работу должна бросить! - уже со злостью отвечает
Ольга.
   А я говорю, что почему бы и нет, - неужели она себя считает более
ценным специалистом, чем маму, с ее тридцатилетним стажем.
   - Так она же вышла на пенсию! Не понимаю, о чем ты говоришь? - шипит
Ольга - это чтобы мама не слыхала.
   - Правильно, на заслуженный отдых. В связи с тяжелой болезнью. А
любящая дочь создала ей условия для отдыха!
   Ну и так далее. Она мне говорит, что домработниц вообще нет, а к двум
детям и вовсе не сыщешь, а я ей - что есть ясли и детсады; она мне - что
при работе в редакции ясли и детсады не решают вопроса, и домработница
тоже, что она не может уехать в командировку и бросить детей на чужого
человека, а я ей - что все это надо было обдумать заранее, а вообще это
свинство с ее стороны и маму она угробит. Тут Ольга опять зашипела и
показала глазами на кухню. И сказала, что вот, мол, когда у меня самого
дети будут... Ну, это она всегда чуть что говорит, - да и не только она,
это же из того самого Набора Готовых Мнений. И всегда я злюсь и отвечаю в
том духе, что если, мол, у человека появляются дети, то это еще не резон,
чтобы ему становиться подлецом и эгоистом, а совсем даже наоборот.
   Но тут я не стал отвечать, а временно умолк, потому что мне пришло в
голову... Ну, легко догадаться, что мне могло прийти в голову в тот день.
   Надо внушить Ольге... А вот что именно ей внушить?
   Был бы я посерьезнее - ну, честно говоря, просто поумнее, - я бы не
стал вот так, с ходу проводить сеанс гипноза. Все надо было спокойненько
обдумать:
   что внушать, в какой форме, как сделать, чтобы Ольга ничего не
заподозрила, и что вообще из всего этого выйдет. А я, как мальчишка,
загорелся этой гениальной идеей: тут же перевоспитать Ольгу и освободить
маму! Поколебался немного, хотел отложить, а потом успокоил себя - надо же
попробовать, неизвестно еще, получится ли, ведь вот с Валеркой Соколовым
не получилось.
   Тут как раз мама кричит:
   - Оля, иди поешь, и ты, Игорек, тоже!
   И Ольга, представьте, блаженно улыбается и говорит мне этаким
разнеженным голосом:
   - Ну, разве тебе это не напомнило о детстве? А ты говоришь:
домработница...
   - О детстве мне это напомнило в том смысле, - отвечаю я, - что мы с
тобой вот именно не дети, а здоровенные зрелые индивидуумы, и чтобы такой
индивидуум всем своим весом усаживался на шею больной старой женщины, - да
это же со стыда сгореть можно!
   Ольга зашипела, как сало на сковороде, и со страшной силой ринулась в
кухню, а я поплелся за ней. Я все обдумывал, что же делать, но как
посмотрел на мамин знаменитый салат и на домашние голубцы, так у меня
слюнки и потекли, и я немедленно сообразил, что с утра ничего не ел.
   - Накинулся! - ехидно сказала Ольга. - Из жалости к маме, наверное!
   Но такими штучками аппетит у меня не отобьешь. Сам я не попросил бы
есть, мне вообще не до того было, но раз уж все равно мама Ольгу кормит...
Словом, я моментально уплел все, что было на тарелке, мама налила мне кофе
и ушла кормить Вовку, и я понял, что это и есть самый подходящий момент
для пробы.
   Ольга сосредоточенно водила вилкой по тарелке, подбирая последним
куском голубца остатки соуса. Наконец она сунула все это в рот и даже
слегка вздохнула от удовольствия: наша Олечка умеет чувствовать простые
радости жизни, что да, то да. Она сидела так, с полузакрытыми
посоловевшими глазами, наслаждаясь пережевыванием, а я, пользуясь случаем,
уставился на нее - исподлобья, согнувшись над чашкой кофе, чтобы она не
заметила, - и начал внушать. Ничего я, конечно, толком не обдумал и не
сообразил, а поэтому внушал первое, что пришло в голову: "Сегодня хорошая
погода, сегодня очень хорошая погода".
   По правде говоря, я не думал, что у меня с Ольгой получится. Уж очень
она монолитная какая-то. Однако Ольга вдруг открыла глаза и как-то
неуверенно пробормотала:
   - Сегодня очень хорошая погода.
   - Да уж, - немедленно подхватил я, чувствуя, что меня жаром обдает, -
не то что вчерашняя пакость.
   Ольга посидела еще, будто прислушиваясь к чему-то, потом решительно
потянулась за кофейником. Я уже понял, что она заметила странность своей
фраз